Так первозданны Плёсовы холмы, что видится: в крестьянском одеяньи - доверчивая поступь Костромы и девичьи скупые очертанья. Бежит Шохонка, хрупкостью пьяня. В ней солнце, как серебряная рыбка, полощется. И если б не возня кленовых крон, то следовало выткать шелковой нитью эту тишину и горизонт, и утреннюю дымку. Что если я тихонечко прильну к тебе, моя травинка? ___________________________ Из всех разлук я выберу одну – с живым ручьем, бегущим без оглядки, чью близкую до всплеска глубину заговорить пытаюсь я украдкой. Шепчу ему о времени, о нас, о том, что будет весело и звонко, да суетно. Но ведаю подчас, другую привечает он негромко, журчит о ней: – Пиу, пио, пео, – а мне же оставляя только слово, чтобы любить до дрожи одного безудержно, наивно, бестолково. ___________________________ Мне кажется, что над рыбацкими лодками волнуется море, сбежавшее из дому. Порывистых ветров упрямые локоны дрожат, прогибаясь под летними ливнями. На тёплой земле, две травинки промокшие, лежим, укрываясь осиновым месяцем. И небо, в него паутинками вросшее, зовёт за собой по верёвочной лестнице, И пахнет листвою, на плечи наброшенной, – как будто мы выросли неотделимыми. И блики мерещатся сороконожками, а струйки дождя – перелётными рыбами. |