«БУНТ» Или, похождения розового осла. Роман - басня Сила воображения важнее знаний… Альберт Эйнштейн Вместо предисловия. …Все началось в Раю. Да, да, в том самом раю, о котором знает каждый с самого раннего детства. Собственно, и само детство есть отголосок Рая, с которого все и начинается… -Ты долго там был? - Не знаю. Нет, правда, не знаю. Там все время хорошо, да и что значит время, длительность, протяженность? Часы? Да, часы. Хотел часы, настоящие, у меня были часы, я точно помню. Хотел «Жан Д*Эве», носил. По-моему, завел один раз. Смотрел на циферблат, диковинной работы и все время радовался (видишь, время таки, есть), вытирал пальцами сапфировое стекло… - А с чего ты взял, что это Рай? - Откуда? Знал и все. Однажды, толкаясь в толпе веселых зевак, увидел «ее». Посмотрел (она двигалась навстречу), и все, радостно так стало, надежно. Ничего больше и не надо, даже про часы забыл. Если бы она подошла и попросила, обязательно бы отдал, не жалко, правда. Ну, разве чуточку, ведь она все равно их не заберет. Она двигалась медленно, то и дело, цепляясь плечом за встречных, все время(?) смотрела на меня, чуть улыбаясь, и я точно знал, это она… Было хорошо, грустно и хорошо… А родителей там видел? …Нет, не видел. Может и видел, но тогда я их не знал, и вообще не знал, что значит родители. Там были все. Все ходили и смотрели друг на друга, всегда. Но было очень тепло и спокойно. Я мог мечтать о чем угодно, и у меня все было. Не мечтал только о книгах, наверное, читать не любил, да и потом, их не было там. Точно, нет, вру. Однажды у меня оказалась одна книга, огромная, толстенная, ее наверное уже долго читали, потрепанная, о путешествиях, все, как я люблю. Читал, отрывал взгляд от страниц, видел ту, мою, рядом, улыбался. Думал, что весна, тепло, на мне байковая рубашка, в голубую, клетку… В клетку, заприте его в клетку… Предисловие. Где-то в Месопотамии… Будет ли корректным спросить у кого либо, сколько тебе лет? Наверное, да, а почему и нет? Ведь живем мы на этом свете ничтожно мало, по этой причине совершенно неважным кажется различие между тридцатью пятью и сорока нашими годами, разницы, практически нет. Тем более, если речь пойдет о тысячелетиях, милионолетиях, скажем пятьдесят тысяч, а может двести миллионов и пятьсот тысяч лет, неизвестно. Разумеется, на такой бесконечной временной шкале все цифры приобретают значения никчемных закорючек, собственно, таковыми они и являются. Поэтому для мысли, живой, пытливой не имеет ровным счетом никакого значения появиться здесь сто тысяч лет назад, либо теперь, в текущий момент. А ведь может так случиться, что произойдет это замечательное событие одновременно, тогда и сейчас. Симультальность называется, слово дивное. Вы возразите, так не бывает. Почем Вам знать? А я утверждаю, бывает и мой рассказ тому подтверждение… …Как называлась местность в двести двадцать четыре миллиона, пятьсот семьдесят пять тысяч семьсот тридцать первом году тому назад, не известно. Располагалась та местность в цветущем краю, между двумя значительными реками. Их названия настолько позабыты, что на устах осталось лишь Тигр и Евфрат, что само по себе ни о чем тогда не говорило, разве что тем, кто называл эти реки, скажем Евфрат – Пуруна, Пуратту, просто вода, пресная вода. Тигр же, напротив, быстрая вода, Идигна, вот вам и Месопотамия, междуречье по-нашему… Но и это не точно, потому как история о которой пойдет речь произошла задолго до того, когда появились люди, а населяли эту землю иные существа, по виду чем-то напоминающие ослов, только еще упрямее, потому, что умели говорить и делали это с превеликим мастерством… Ум невозможно унизить. Ему мстят тем, что гонят его. Бомарше П. Город Салар. …Заприте его в клетку. Да тащите же. Олухи вы царя небесного, а не ослы, вчетвером не можете справиться с пьяным калекой, за что я вам только деньги плачу… …Он мог видеть это? Наверное, хотя родился несколькими днями позже. Уже точно знал, что именно этот осел его отец. Звали его Хендурсагга, а попросту Ишум, привратник подземного мира, воин, сражавшийся в десятках кровопролитных сражений за правое дело Салара, славного города в низовье Пуратту, где встречаются широкие воды реки с шальными, зловещими потоками Идигны, - Сволочи, погодите у меня, - кричал Ишум, упираясь лбом в, казалось ветхую дверь ловушки. Однако, силы были неравны, и оказавшись в клетке, сплетенной из прочных лиан, рычал в отчаянии и в бесполезной злобе, - я вам припомню, мерзавцы, меня, солдата великого Нергала засунуть в эту вонючую мышеловку, а-а-а… Ишум, что есть силы ударял четырьмя копытами по прутьям узилища, пытался перекусить прутья. Впрочем, все его потуги приводили лишь к тому, что стайки назойливых многокрылых мух лениво вспархивали с его дурно пахнущей, свалявшейся серой шерсти, да мальчишки-ослята посмеивались над незадачливым отставным инвалидом, который уже несколько лун пьянствовал в ожидании появления на свет очередного наследника… - Бедная Паксукаль, - охали кумушки, идущие на базар, искоса поглядывая на бушевавшего здоровяка, в душе пряча зависть, – хорош собою был Ишум, даром что любил повеселиться, - и, правда, высокий в холке, шерсть с серебристым отливом, дерзкий взгляд из-под охристой челки. Мало кто из молоденьких ослиц мог устоять перед его очарованием. Да и веселый нрав, удаль, вызывали трепетную дрожь у здешних красавиц. Однако его выбор пал на Паксукаль. В ту пору Ишум был уже старшиной триумфальной роты, великого царя Нингирсу, ныне бога. Не по годам честь, по воинской славе… …Дело прошлое, прошли времена, прошла слава. Теперь новый бог – Гутумдук, смертельный противник несправедливой войны, без жалости уничтожал своих врагов, и слугам досталось. Попал под раздачу и Ишум. Его судили, чуть ли не казнили, спасла Паксукаль, дочь местного оракула, по его протекции Ишум устроился собирателем податей, теперь младшим, так и коротал век. Уже двое ослят, подростков наполняли шумом его дом, а добрая Паксукаль ждала третьего осленка… - Госпожа Гирсу, господин Энкиду, господин земли Энки, неужели я зря проливал свою кровь, сражаясь с неверными под Лагашем и Эриду, - молился басом Ишум, плакал, пьяными слезами заливал дощатый пол клетки позора, пускал слюни, - Отпустите меня, братья, я ни в чем не виноват… Старшие мальчики, дети Ишума, играли неподалеку, с некоторой опаской посматривали в стороны позорной площади и их хижины, стараясь заглушить в душе тревогу за мать и обиду за отца, и смутную нелюбовь к еще не родившегося малыша, - Как ты думаешь, Лиль (старший), мальчик будет или девочка? - Не знаю, мне все равно, лишь бы мама не мучилась, мне жалко ее, аж плакать хочется… …Последний утробный вопль, вырвался, наконец…детский плачь, еще нежный, свободный, не требовательный, - родился, пойдем, посмотрим… - Родила, родился, - соседские мальчишки бегали вокруг клетки, перебивая друг друга, - Дядя Ишум, тетя Паксукаль родила осленка, мальчик, он розовый, совсем розовый… … Да, осленок родился с розовым тельцем и розовой, с персиковым оттенком шерстью. Малыш, действительно розовый, копошился около матери, инстинктивно тыкался мордочкой в ее теплое, еще больное тело, в поисках сосцов, самой жизни, вернее ее продолжения здесь, на узкой, пыльной улице, что вела на Базарную площадь. Там же, в Клетке Позора, у всех на виду, лежа в собственных нечистотах, выплевывал пересохшими губами проклятия, корчился от судорог в ногах отец новорожденного, бывший стражник великого Нингирсу, а ныне опустившийся пьяница, осел Ишум. И все это можно было видеть с небес, что возвышались над славным городом Саларом, в Месопотамии, где встречаются две великие реки Пуратту и Идигна… Розовый? Лиловый. …- Ладно, хватит с тебя позора, обмойте его и выпустите, пусть убирается восвояси, тем более, у него сын родился… Несколько нукеров с полными ведрами, дружно и умело направляли тугие струи прохладной речной воды на тело узника, тот подставлял влаге морду, раскрывая пасть, улавливая жизненную влагу, - В следующий раз, плетей не избежать, сам тебя пороть буду, а затем пойдешь в «стадо». Понял? Учти, брат, не посмотрю, что однополчанин, - Спасибо тебе, Нердал, - растирал затекшие суставы Ишум, - сам не знаю, что со мною происходит, когда напьюсь, словно дьявол в меня вселяется, страсть… …Домашние с нескрываемым трепетом и страхом ждали прихода Ишума. Почему так сталось? Теперь уже не секрет для всех, война. Да, именно война сотворила из доброго, веселого осла, злодея, угрюмого убийцу, который только того и ждал, чтобы блеснула красными лучами вечерняя заря, как сигнал к атаке. И тогда хмельной джин, пролившись вместе с содержимым корчаги в прошитые пиками ослиные потроха, будет призывать осатаневшее буйство к новой битве, теперь уже с самим собой. Не попадай ему под руку, не пощадит, бывало и так. …Утро в Саларе. Особенно сейчас в пору, Улеля, серединного месяца года, когда по берегам обоих рек красовалась зелень, а на рынке уже полно народу, продают и покупают дивные плоды этого края. Город, рыжий от восходящих лучей солнца, всеми своими руками-улицами стремился к месту встречи рек. В отличие от многих городов, где рыночная площадь находилась посередине, здесь, в Саларе место бойкой торговли выходило прямо к воде. И если смотреть сюда с высоты полета странных птиц, то можно увидеть, что город напоминает многорукое желтое чудовище, опустившиеся по пояс в мутноватые воды залива. Да, да, это был настоящий залив, с солоноватой водой, как положено. Десятки баркасов, фелюг, чаек, просто лодок, толкли и без того всклоченную, похожую на помои воду, выбрасывая из своего, дурно пахнущего нутра, морские и речные богатства, на которые только способна местная жизнь, - мне дюжину Толстоухов, и гроздь баэтто ( бананы по-нашему), - А у тебя деньги есть, гость из отхожего места? Ишум бросил на дно лодки пару монет, - В следующий раз, ничего не дам, ты своим смрадом, осел, распугал всех моих покупателей, - Ничего, пусть твоя жена покажет свою задницу, и от покупателей отбою не будет, - ухмыльнулся Ишум, довольный тем, что грубой шуткой позлил торговца, - Пошел к черту, - Сам пошел… …В хижине уже успели прибрать. Паксукаль, в праздничном одеянии лежала на войлочных подстилках, устланных на каменный подиум. Новорожденный примостился рядом, посапывал, сладко чмокая во сне. Старшие братья Лиль и Пурр помогали бабке, Эйнэ, таскали хворост для печи, по очереди терли на камне маисовые зерна, мирси, по-ихнему, - Что б он издох твой супруг, чтобы его саблезубые тигры растерзали. Дал бог зятя, ешь его теперь с кашей, - ругалась старая Эйне, держа поварешку растрескавшимися от старости копытами. Поварешка не слушалась, скользила взад-вперед, крутилась и наконец вырвалась из неловких лап старухи, плюхнулась в чан, - Будь ты проклят, - завопила старая Эйне, осеклась… На пороге стоял Ишум, - Кого это вы уже тут проклинаете, мама, не меня, часом? - Нет, не тебя, хотя…У него сын родился, а он шляется по кабакам и тюрьмам, совсем совесть потерял… Ишум, казалось не обратил внимание на слова старухи, приблизился к ложу, - Здравствуй, женушка, показывай вновь прибывшего. - Помылся бы, а то, как от отхожего места несет, - не унималась Эйне, - Вонь, дух сшибает, говори не говори… Паксукаль тем временем встала, хоть и слаба, даже улыбнулась, - Славный он, малыш. Она скинула с новорожденного одеяльце, - Что? Розовый осел? Разве ослы бывают розовыми? Ишум рывком приблизился к спящему младенцу, разглядел его тело, - Что это за розовая обезьяна? Почему у него вместо нормальных копыт торчат какие-то стручки? - Не кричи, Ишум, розовое тельце и шерсть, потому, что нежная кожа, а пять пальцев, потому, что пятипалый, косточки не срослись, раньше времени родился, недоношенный он. - Недоношенный, - повторил Ишум и сплюнул с досады, - Ничего страшного, знахарь велел копыта перетягивать бечевкой, они и срастутся… …За перегородкой шумела вода. Хозяин мылся, грязная одежда уже булькала в стирочном котле. Старшие сыновья, переждав грозу, уже торчали у постели, трогали младенца, пытались щекотать его уши, маленькие, прижатые, розовые. Малыш смешно подергивал ушами, что неизменно вызывало смех мальчишек, - Не приставайте к мальчику, пусть спит. Тот, словно услышав, что говорят о нем, немедленно захныкал. Эйне, не долго думая, схватила половую тряпку, угостила обоих баловников пониже спины, - Неслухи, лучше бы помогли бобы растолочь… …День рождения. Да, сегодня день рождения. Семья за столом. Даже вечно грязный Ишум выглядел как-то по-иному, опрятно, что ли. Все в округе знали, что здесь, в доме Хендурсагга, привратника подземного мира, уже наступила бедность. Однако, сегодня, по случаю рождения третьего сына, в славном Саларе считалось доброй приметой, о себе напомнил достаток. Совет стражей, вспомнив о былых заслугах Ишума, выдал из казны три десятка монет, подороже, что сулило семье несколько месяцев сытого существования. Правда, уже ходили слухи, что переводят его из сборщиков податей в простые работники, гасить известь в карьере, на дублении шкур. Впрочем, на столе стояла непочатая глиняная корчага, наполненная доверху хмельной брагой, что само по себе поднимало настроение несчастного Ишума, - Хочу выпить за тебя, жена моя, Паксукаль. Выкормыш, конечно гадкий, но, пусть растет, будь здорова, все наши дети пусть будут здоровы, ну и этот, зовут то его как? - Имя не дали, ждали тебя, - Гм, а что я, это отец твой мастер на такие штуки, у него надо спросить, - Он в отъезде, нельзя спросить, однако, я советовалась заранее, и он подсказал назвать именем бога Солнца, Теленка, Мардуком, ласково можно называть Мардик, или Маком, - А давайте звать его Мумо, - неожиданно предложил Лиль, веселое имя и звонко засмеялся, Мумо, Мумо, - Нет, это кличка какая - то, - возмутилась старуха Эйне, - Какая же это кличка, мама, так в Инисе и Пурапни зовут бога Мардука, все правильно, пусть зовется Мардук, а проще Мумо. Стало быть – Мумо…И вовсе он не розовый, а лиловый, накрой его Пурр, замерз, наверное… Старик Ару. …Несколько дней продолжалось гуляние в честь рождение Мумо, Мардука. Теперь его всякий будет называть не иначе как Мумо. Громким именем бога его назовут потом, когда много воды утечет в залив, в великий океан, в котором, кстати сказать, за это время появилась дюжина горячих островов, которые размерами своими ничуть не меньше нынешней Англии, или Испании, но об этом конечно никто не знал, хотя в это время Земля рождалась заново, как розовый Мумо, возившийся в старой люльке. О том, что происходит вокруг напоминали нередкие подземные толчки и кроваво-оранжевый закат, отбивающий алым в водах неспокойного моря… В семье по-прежнему не ладилось. Паксукаль, к слову, очень образованная, умненькая ослица, которой до замужества прочили карьеру провидицы, все же разочаровала своего отца, славного Гирамеша, тайно вышла замуж за отпетого разбойника, грозу местной шпаны, Ишума, чем надолго навлекла на себя и свою семью гнев богов. Хотя, никто этому не удивлялся, ведь частенько, благовоспитанные дочери делали все наоборот, и сладострастие, неуёмное в пору молодости заставляло делать ошибки и еще какие. Одна радость, дети. И Лиль и Пурр, выглядели красавцами, отличались сообразительностью, легко овладели грамотой, и часто привлекались дедом для обрядов и празднеств – голодными не оставались…Тем временем, малыш Мумо делал свои первые шаги. Смотреть на него – забавное времяпрепровождение. Его замотанные тряпицами копытца разъезжались на каменистом полу, малыш пошатывался, подставлял непослушные ножки, частенько не удержавшись, падал на бок, смешно подбрасывая копыта вверх, - Что с тобой делать, - причитала, улыбаясь, старуха Эйне, - Дай пальчики, подвяжу, лекаря надо звать, не срастаются косточки, беда… …Отца, непокорного Ишума отправили на бойню, где он, как и десяток таких же ослов вынужден был дышать смрадом и нечистотами, обвязав морду свою мокрым платком. Не слишком и помогало, глаза не закроешь. Назначение Ишума десятником, все же облегчало его судьбу, чего не скажешь о его подчиненных. Да он их и сам не жалел, его черный хлыст то и дело взвизгивал в сером пространстве и кто-то оглашал кипящий ад своим нечеловеческим воплем… Однажды, Паксукаль, не дождавшись мужа с работы, собрала снедь в корзину, подалась в карьер. Подружки, попадающиеся навстречу догадывались куда следует добрая ослица, понимающе охали, прощались, на последок, как бы невзначай выговаривали, - Душенька, Паксукаль, не ходила бы ты туда. Место гиблое, незачем тебе это видеть… …В карьере – парко. Из города этого места не видать. Надо пройти несколько полей на север, чтобы попасть сюда, в чертову расселину, окруженную желтыми холмами…Это место считалось пропащим. Можно смело утверждать, что большинство жителей города, сюда никогда не забредало, и обрастала местность легендами и страшными небылицами, что в свою очередь отпугивало ротозеев от гиблого урочища. Паксукаль ни за что не пошла бы сюда, но ей намекнули, что Ишум именно там, а где же ему быть. Пройдя узилище, между двумя огромными валунами бурого туфа ослица оказалась на серой тропе, по сторонам от которой дымилась земля. Да, совсем не даром называлась эта земля преисподней, выходило, что так. Осторожно ступая Паксукаль шла на неясные голоса, раздающиеся где-то впереди, за клубами едкого дыма. Она узнала голос Ишума. Ничего нового, он по обычаю ругался, грязно, зло. Туман рассеивался, однако запах, неприятный, резкий, до боли в голове, усиливался, - Сера, сернистый натрий, при гидратации с добавлением серной кислоты выделяется сернистый газ, - голос, дребезжащий, старческий, раздавался откуда-то сзади. Паксукаль оглянулась, никого. Она постояла немного, прислушиваясь, пожала плечами, продолжила путь, - Возьмите эту повязку, влажная, не бойтесь, она чистая, - тот же голос раздался уже впереди, и только теперь ослица разглядела того, кто с нею говорил. Это был старик, осел, настолько маленький и изможденный, что могло показаться, что это ребенок, но седая борода и глаза выдавали его истинный возраст, - Не бойтесь, милое дитя, меня зовут Старым сухарем, или Ару, я не местный, не бойтесь. Я здесь так давно, что и не помню, как выглядят прекрасные дамы, вот, посчастливилось. Вы, наверное, ищите Ишума, это мой начальник, крут, не говорите ему, что я разговаривал с Вами, а то следующая кожа будет моя. Чувствуете, пованивать начинает основательно, приближаемся к яме, будьте осторожней… Старик исчез так же незаметно, как и появился, - Будьте осторожней, слева начинается яма с гашеной известью, можешь упасть, пропасть… …Ишум занимался привычным делом, сортировал шкуры. Он выхватывал с кучи очередную шкуру, свежую, с кусками запекшейся крови, подкожного жира, расправлял ее, разложив на камнях, затем, одним мощным рывком посылал ее на кучу поменьше, - Второй сорт, - говорил сам себе, беря очередную шкуру. Запах от шкур шел такой, что не спасала и повязка, - Как же здесь не задохнуться? – спрашивала сама себя Паксукаль, сдерживая приступ рвоты. Ишум настолько был поглощен своим занятием, что не заметил прихода жены. От напряжения, и казалось, экстаза, его раскрытая пасть, с пожелтевшими клыками, извергала клубы дыма и даже пламени. Нет, конечно это всего лишь иллюзия. В нескольких арах от места сортировки из жерла красного валуна рывками взметалось пламя, сопровождаемое облаком синего дыма, - термический процесс, - неожиданно раздался знакомый голос старика Ару, но самого его не было видно. - самовозгорание серы при контакте с хлорной известью, - Откуда вы все знаете, - искренне удивилась Паксукаль, - не знаю, знаю и все, от отца наверное досталось, небесного, - А разве есть такой? - Есть, голубушка, однако хочу тебя предупредить, муж твой сегодня не в духе, больно разбушевался, смотри не попади под горячую руку… …А, пришла? Ишум наконец обратил внимание на ослицу, вытирал об шкуру жирные, окровавленные руки, - Чего морду воротишь? Тошно, небось, а я так каждый день, да что день, каждую минуту. Шкуры своей не жалею, и чужой тоже. Однако приняв угощение, которое болталось на спине жены, явно подобрев, осклабился, - Как там выкормыш, Мумо, в следующий раз, приведи пацанов, поглядеть охота, - А разве ты, Ишум не собираешься домой? - Нет, у меня семидневная вахта, сегодня только третий день, так что, приводи, пусть посмотрят, как их отец хлеб насущный для них зарабатывает, - Ишум, ловким движением заднего копыта отбросил камень. В тайнике стоял надбитый глиняный горшок, - Ты ничего не видела, поняла, запью угощение, а то в горле сухо… Он подхватил жирными губами емкость, и в ту же минуту содержимое кувшинчика исчезло в его чреве, - Никому поняла, - вытирал губы Ишум, - тут с этим строго, не положено, могут того, в стадо отправить, а оттуда только сюда, - он кивнул в сторону зловонных куч, - Бедный мой Ишум, в кого ты превратился, может покаешься, отец за тебя заступится, подумай, еще не поздно, - Что ты плетешь, ослица, здесь я сам себе царь и бог, денег столько, что вскоре мы переедем в новый дом, - Ишум подкинул в серое марево несколько монет, те со звоном упали, ударившись о камни, - Купи что нибудь сорванцам, - А что тебе принести? - Мне? – Ишум усмехнулся, - принеси мне ласки, жена моя, - он не двусмысленно заходил сзади, с силой прижимая к земле своей мордой круп Паксукаль, - Что ты делаешь, на нас наверняка смотрят, - Пусть смотрят, они все считай уже мертвецы, - Не надо, Ишум, пыталась отстраниться красивая ослица. Но с каждой секундой она теряла уверенность и наконец, грозный Ишум добился своего, он овладел Паксукаль, - На этот раз никаких розовых обезьян, интересно кто это постарался, узнаю, убью. Теперь все будет как надо, черный, как смоль… …Назад Паксукаль брела, чувствую на себе уничтоженной, убитой. Ей казалось, что десятки насмешливых глаз, смотрят на нее со всех сторон, укоряют, стыдно… - А я тебя, девонька, предупреждал, не надо тебе сюда ходить, тут опасно, а ты не послушалась… Старик Ару плелся сзади, пытаясь подбадривать добрую женщину, - А что собственно произошло, все нормально, муж исполнил свой долг, а ты свой, что здесь такого? Нет, конечно, понимаю, обидно… - Зачем ты за мною плетешься, старик? - Так, от нечего делать. Здесь я живу вечно, меня не выгонят, так что могу позволить отвлечься, - А чем ты здесь занимаешься? - Хороню останки, дело привычное. Утром, до зари. Да там и хоронить, пожалуй нечего, все в дело идет, даже зубы. Да и сжигают все, там на дальней стороне делянки. Чувствуешь гарь в воздухе? - Еще бы, - А я уже не чувствую, - старик перевел дух, - учу я, учитель, стало быть, - А кого ты здесь учишь? - Ну, твоего Ишума, наконец. Он благодарный, - усмехнулся, - иногда, даже свежим сеном кормит. Недавно, я ему растолковал, что может означать слово кожа, так за это он мне подарил гольё на новую накидку, я ее вымыл, теперь сушится. Собственно, она мне не нужна, у меня своя еще ничего, а он, на старость, говорит, носи, старик… - Так что же означает слово кожа? - поинтересовалась Паксукаль, - Ничего сложного, означает, на мне, или ко мне, коза, к оз, к аз, к я… - Понятно, - А, хочешь, я и тебя учить буду? - Нет, спасибо. Ты лучше моего младшенького хорошему научи, я его в следующий раз приведу, познакомлю, - Хорошо, давай, только чур, пару лепешек принеси, а то здесь все всыромятку, вкусненького не достать … Смерть Ишума. Мумо рос быстро. Вернее, он не слишком то и увеличивался в размерах, но шустростью и координацией отличался отменной. Их соседи только и слышали пронзительные вопли старухи Эйне, - Ты куда забрался, негодник, ну ка слазь оттуда, кому говорю, смотри, заработаешь хворостиной… Теперь его розовый подшерсток выглядел несколько иначе, из под него выглядывали длинные, словно перья ковылей травы пушинки, и казалось, что это ранняя седина, и перед нами маленький старичок, с добрыми детскими глазами, - Паксукаль, переделывая работу по хозяйству, замечала вслух, обращаясь к старой ослице, - В кого такой уродился, ума не приложу, любознательный, все ему надо. Недавно замечаю, смотрит в ночное небо сквозь отверстие в потолке, я ему, спи, говорю, а он мне, - Звезды танцуют мама, они кружатся… Я и слова такого, кружатся, не знаю, а он мне растолковывает, - Кружатся, значит ходят по кругу и рисует тростинкой на полу странную фигуру, гладкую, ровную и замкнутую, я такую видала только на каменных таблицах в храме у отца, и то тайком… - Любопытный? Это точно, чует мое сердце, до добра это его любопытство не доведет… Как в воду глядела. Через время, какое, не скажу, только недолгое, снова отправлялась Паксукаль в карьер к Ишуму, теперь не одна, с маленьким Мумо, старшие дети все еще были у отца, советника правой руки Гирамеша. Конечно, брать с собой в кромешный ад младшего, еще слабого осленка, верх неблагоразумия, однако посулы старика Ару глубоко запали в душу бедной ослицы, - Пусть хоть грамоте выучится, может счетоводом станет, или купцом, в Саларе, где торговля на первом месте, почетнее должности купца только должность жреца, или стражника. Только какой жрец или стражник может получиться из этого смешного, розового осленка, а вот купец, пожалуй. Шустрый, глаз острый, по всему смышленый. А старик, Ару осел грамотный, несчастный, конечно. Впрочем, кто нынче счастливый в Саларе, разве что боги? …Со времени первого посещения нами карьера, произошли некоторые события, приведшие к тому, что работы у ее мужа прибавилось, да и должность ему дали куда выше прежней, теперь он сотник и палач. А события вот какие, немирные волнения среди караюмов, пришлых черных ослов из мест далекого Аннагура, а где это, мало кто знает. Если стоять лицом к восходящему солнцу, то с правого боку, ближе к тылу. Однажды, разгромили эти выродки пакгауз на пристани, да стащили оттуда рогожи, еды и еще чего-то, но самое страшное, учинили пожар. А вот это дело, государево. Огонь - священен. То, что здесь, в серном карьере его полно, и вырывается он из-под земли, дело одно, но вот чтобы запросто добыть его днем, при честном ослином народе, на такое редко кто пойдет. Смутьянов отловили, ну и конечно, в «стадо», а уж оттуда одна дорога, в «карьер». Словом, Ишум теперь при настоящем деле, скорняк и палач, впору детишек им пугать. По этой причине Паксукаль не слишком хотела видеть мужа, но делать нечего, пошла… День не заладился с самого утра. Старуха Эйне подвернула ногу. Теперь она лежала на кровати, демонстративно выставив копыто, причитала, требовала менять прохладные мокрые повязки, - Давай быстрей, что ты как осенняя муха ползаешь, не видишь, вода ушла, подавай свежую повязку, да поживее. Мумо исполнял приказания старухи, хотя ему казалось, что она больше придуривается, чем страдает. Он искоса поглядывал на бабку, замечая как та наигранно корчила морду, при этом, казалось, скалит кривые желтые зубы, хитро поглядывала на Мумо, - чего смотришь, цветное несчастье, неси повязку, а то останусь без ноги, что вы будете делать без меня?.. И казалось простой, обыденный вопрос, фраза, брошенная в отчаянии, с обидой, показался Мумо самым значительной во всей его короткой жизни, - действительно, а что он Мумо будет делать потом, когда не станет не только бабки Эйне, но и вообще никого не станет из его сегодняшнего окружения, ни братьев, ни отца, ни самой Паксукаль. Что будет с ним, каким он будет, где он будет? Этот вопрос настолько овладел его некрепким сознанием, что Мумо не заметил, как вышел вместе с матерью из города, как прошел рощи, окружающие синий залив, как за холмами, казалось розовыми, совсем такими как и он сам, уже клубились желтые дымы серного карьера… - Пришла? – маленький старик стоял перед ними, улыбаясь редкозубым ртом. Мумо показалось, что он уже видел это исхудалое тело, со следами жестокой жизни, которая изрядно наградила это немощное тело. Да, он вспомнил, что еще минуту назад, в его собственных воспоминаниях о будущем некто похожий на этого старика разговаривал с ним о том самом яблоневом саде, который рос у них под окном, в том краю, в котором Мумо уже был, а может будет. Даже фраза, - здесь замечательный белый налив, и еще, как его, джонатан, кажется. Однако пахло не яблоками, а казенной затхлой мебелью… - Точно, розовый, вернее, лиловый, - смеялся старик, крошащимся смехом… От него пахло казенной затхлой мебелью… - Здравствуйте, Ару, это и есть мой Мумо, а если целиком, то Мардук, - Нам сойдет и по частям, пусть лучше будет Мумо. Ну, здравствуй вьюнош, чем хочешь заняться? - Не знаю, мне нравится чертить всякие фигуры. Он взял хворостину копытом, которое оказалось, состоящим из пяти подвижных пальцев, да так ловко стал рисовать на рыжей мягкой земле разные фигуры и значки, что вызвал непроизвольный восхищенный возглас Ару, - Слава богине Нинхурсаг, матери прародительнице, я знал, это случится, - Что случится? – Взволновалась Паксукаль, - Гм, ничего, добрая мамаша, иди к мужу, а мы позанимаемся с твоим отпрыском, вон там, - Ару указал жестом в сторону небольшой оливковой рощицы, - Мы будем там. Не беспокойся, твой малыш в надежных лапах… …Карьер нынче злился. Желтое облако газов, зловещее, казалось шипящее, впустило в себя Пуксукаль и через секунду, ее силуэт исчез в ядовитом мареве… …Ну, Мумо, ты что то там чертил в пыли, начерти еще раз, и если можно, расскажи, что ты рисуешь? Мумо охотно выполнил просьбу старика. Он немного подумал, половчее взял палочку и начертил круг, - Гм, что это? Старик сидел на камне, копытом подпирая подбородок, - Это как солнце, я не знаю, как это называется, но по-моему, это круг, и он может катиться, - Ты, маленький розовый гений, - не выдержал старик. От волнения он что есть силы поправил кожаную удавку на шее, от чего та не только не ослабла, а наоборот, еще туже затянулась на его горле, - Черт, что я наделал, - задыхаясь, простонал старик. Мумо в несколько секунд помог ослабить тугой узел, - Спасибо, сынок, все время про удавку забываю. Ловкие у тебя копыта, дай хоть разгляжу их поближе. Мумо протянул лапы и разжал ладонь. Действительно, это были самые настоящие пальцы, покрытые сверху жестким панцирем, с зазубринами по краям, с помощью которых те складывались в копыто, - Чудо, - только и смог произнести Ару. В эту секунду до их слуха донеслось, - Помогите, кто нибудь, помогите… Без сомнения то был голос Паксукаль. Старик и Мумо, не говоря ни слова, бросились в сторону, из которой доносился крик. Мумо еще никогда так быстро не бегал. Он не просто бежал, он летел. Казалось, его лапы не дотрагивались до земли. Он и вправду летел. Достаточно было только слегка коснуться подошвами до каменистой дорожки, как тело не зависимо от его желания получало импульс, да такой, что только ноги успевая подставлять… …Тень отца, еле различимая в тошнотворной туманной мути, казалось раздваивалась, как змеиный язык. Два силуэта, сизый и мутно желтый, то воссоединялись, то вновь расходились, - Оптический обман, рефлексы, - услышал Мумо за спиной прерывистый голос Ару. Его немощные легкие уже не справлялись с количеством воздуха, сипели, издавали протяжный гуд. До их ушей донесся голос, ели различимый, задушенный голос, - По-мо-ги-те, Мумо бросился вперед не разбирая дороги. Туман рассеялся и он увидел, как его отец двумя передними копытами стоит на горле Паксукаль. Ему показалась, что ее тело уже не шевелится. Мумо так сильно испугался, казалось сознание в секунду его покинуло, и он, скорее подчиняясь неизведанному им инстинкту бросился что есть силы на защиту родного существа, не отдавая себе отчета что произойдет в следующее мгновение… Ишум, страшный, в горящими кровавыми глазами, с пеной у безобразной пасти, хрипел в припадке бешенства, - Сука, ах ты Сука, пригуляла, пока я куски своего тела оставлял на поле сражения, так не будет по-твоему, будет по-моему, - и с еще большей силой надавливал на горло несчастной Паксукаль. Того, что произошло в следующий момент, Ишум просто не ожидал. Он обернулся на звук, увидел несущегося в его сторону Мумо, просто удивился, - Ты, что ты здесь делаешь?.. Тело Мумо, вскользь коснулось тела Ишума, но этого было вполне достаточно, чтобы тот потеряв равновесие, уже летел в преисподнюю местного ада, в котлован с негашеной известью и серой, по прежнему изрыгавшим из своего чрева клубы серо-голубого дыма, - А-а-а, - напоследок раздался его страшный, отчаянно правдивый крик и все смолкло… - Теперь немного сернистого натрия, в пропорции один к четырем, сульфиды, вода там есть, и дело с концом, голье получится отменное. Мумо, еще не понимающий что произошло, тяжело дышал, обернулся. У его плеча стоял грустный Ару, деловито чмокал губами, - Кажется, все, затих, что стоишь, матери помоги… На террасе понемногу собирался карьерный народ. Мумо, так еще не привыкший к жизни с любопытством рассматривал увеличивающуюся толпу. Ослы, ослицы с ослятами, черные серые, они скорее напоминали диких собак, некрупных, показывались из марева. Их лица, казалось, не выражали никаких эмоций, нет, одна все же мелькала, удивление. Да. Они были удивлены тому, как легко мог исчезнуть в бездне их вечный враг, страх, и по рядам эхом прокатывалось, - Ишум умер, как это? Умер и все, его убил его сын, вон стоит, лиловый… Паксукаль лежала тут же, рядом, не подавая признаков жизни. Над ее телом уже склонялся вездесущий Ару, - Воды принесите, чего стоите, рот раззявили… Мумо, понимающий, что произошло нечто, из ряда вон выходящее, потерявший силы в схватке, на дрожащих ногах, подошел к матери, дышал ей в морду. То ли от того, что ее несчастный сын рядом, толи от того, что подействовали некоторые пассы Ару, еле различимый стон раздался из ее уст, Паксукаль открыла глаза, - Ты живой, сынок мой? – только и смогла она произнести, вновь потеряв сознание, - Несите Паксукаль к роще, на свежий воздух. Несколько изможденных ослов не без труда уложили тело ослицы на повозку, состоящую из полозьев и ложа, прикрепленного к обточенным бревнам. За повозкой поднималась рыжая пыль, не дающая дышать. Мумо, то смотрел вслед удаляющимся саням, то подходил к краю обрыва, рассматривая остатки того, кто назывался его отцом, ему хотелось плакать, и он плакал, - Слезами горю не поможешь, сынок, большим мерзавцем был покойник, твой отец, прости господи, сколько душ загубил. А ты не бойся, мы тебя в обиду не дадим. Мумо, сквозь слезы смотрел на Ару, в его карие, выцветшие глаза, и наверное, в первый раз, не верил словам… На площади перед карьером неожиданно, хотя как посмотреть, возникли несколько охранников, затем выплыл, как туча в небе, крупный осел, с огромной, увенчанной немыслимым убором, головой, с золотистой шерстью, и такого же цвета попоной, перекинутой через жирную спину. Его копыта были украшены самоцветными камнями. Это был знаменитый судью, его звали Кулла, да, да, просто Кулла, а вернее Верховный судья Кулла. Все знали, что у судьи нюх на любые преступления, особенно, убийства. Вот и теперь, неизвестно как и откуда мог знать он о случившемся в карьере, однако, не успело солнце сделать и двух шагов (час, по нашему), как он и его свита уже были на месте преступления, - Ну, Мумо, родившийся в час Неир Калама, божества смерти, приготовься. Теперь же суд для тебя, твоя судьба … Судилище. …Надо знать то время, его особенности, историю, предысторию, все детали и мелочи чтобы вот так сразу понять, почему такие мероприятия, как Верховный Суд, действительно были теми событиями, которые запоминались надолго, очень надолго, можно сказать, навсегда… …Сменилось три Луны, сменилась погода. Дул южный Джануб, так его называли люди по левую руку от восхода, мокрый ветер, принося с собою долгожданную свежесть. Хижина Паксукаль выходила окном на юг, по этой причине ветер, то и дело залетающий сюда играл всякими предметами, стараясь перетащить их с места, на место. Над лежанкой колыхалось рядно. Паксукаль, все еще не пришедшая в себя, бредила. Эйне, как могла заботилась, меняя компрессы, давая пить разные отвары, однако, все ее усилия не приводили к улучшению, - Бедная моя племянница, за что тебе выпало такое наказание? - приговаривала старуха, помешивая кашу в котле, - Хорошо, что твой отец взял к себе во дворец Лиля и Пурра на обучение, теперь там оказался и Мумо, бедный Мумо… И истинно так, несчастный Мумо. Он находился в заточении. Никого не интересовало, что он еще совсем малыш, и ему требуется мать, потому, что только ее молоко может превратить его, тщедушного осленка, в крепкого, сильного осла, могущего постоять за себя. Так должно быть, но так не было. Дверь в его узилище открывалась два раза в сутки, ему давали что-то поесть и миску молока, не известно чьего, конечно это не еда, но все же. Однако, не смотря на свое удручающее положение, Мумо постоянно думал о чем то, что неизменно скрадывало время пребывания в тюрьме. Он думал о тех рисунках, которые оставил старик Ару в рыжей пыли оливковой рощи, и свои собственные, над этим и трудился. Окружность, начертанная на глиняном полу, быстро обрастала всякими линиями и знаками, которые приходили на память маленькому осленку. Это потом все эти прямые и кривые будут иметь собственные названия, такие как медиана, биссектриса, хорда. А нынче, это просто лини, которые по его разумению нужны кругу, чтобы двигаться. Да, да именно двигаться, скажем, прямо, для этого нужна точка в центре, и если за это место, ну, точку, прицепить палку, то круг обязательно будет двигаться вперед, в ту сторону, в которую и надо. За этими занятиями и застал его дед, жрец, советник правой руки самого Анзу Гутумдука, верховного правителя города Салара, Герамеш. Последние события, подействовали на статного осла, седина что ли заметнее стала, а может глубокие морщины на его челе казались еще глубже. Он вошел неслышно, мягко ступая по земляному насту, стал за спиною Мумо, с интересом наблюдая за тем, что делает его несчастный внук. Маска удивления, а затем и восхищения застыла на его красивой морде, Мумо неожиданно обернулся. Ничуть не смутившись появлением деда, продекламировал, - Длина линии, оставленной кругом от точки до точки на ее поверхности равна 2ПD, доказано? Да, доказано! - Восхитительно, мой мальчик, и что ты прикажешь с этим делать? - Я хочу, чтобы сделали повозку, и хочу проехаться на этой повозке, которую можно запрячь в самого слабого осла. Да, я так этого хочу… - А что означает странная буква «П»? - Я сам точно не знаю, но Ару, раб Ару, мне говорил, что это Периметр, и равен «периметр» отношению длины этой линии, - Мумо указал на развернутую линию, - к диаметру, то есть вот к этой длине, понятно? - Не совсем. Но хочу тебе заметить, что несчастный старик был продан в рабство своими соплеменниками только за то, что придумал непонятные значки, названные им буквами, и по этим значкам учил их детей читать, - И, что они научились? - Вряд ли, иначе он не оказался бы здесь. Ты мне лучше скажи, мой неразумный внук, у тебя есть еще что нибудь подобное? - Есть, дедушка вот здесь, Мумо постучал себя по голове, - не называй меня дедушкой, меня надо звать советник правой руки, запомни это. Мой тебе совет, не говори ни о чем подобном на Верховном Суде, и будь уверен, тебя осудят справедливо… …Верховный Суд города Салара, удивительное зрелище. Собирался Суд редко, раз в несколько Солнц, лет, значит. И причины тому должны быть особыми, наиважнейшими. Это означало, что убийство сотника Ишума, отца Мумо, сыном своим, событие из ряда вон выходящее. За то время, что Мумо пробыл в тюрьме, жители города вдоволь натолковались по этому поводу, и теперь их мнения разделились поровну, по причине чего споры не утихали даже на Судной площади, когда на почетных местах стали появляться советники и жрецы. Все ждали Верховного Судью и Мумо. Наконец они появились. Они двигались друг навстречу другу из разных концов площади. Паксукаль, увидев сына, бросилась к нему, но стражники бесцеремонно ее оттолкнули, - Мумо, мальчик мой, я здесь, я с тобой, - выкрикивала Паксукаль, перемещаясь вдоль строя солдат. Мумо не слышал ее голоса, оробевший и оглушенный ревом толпы. Сердце в его маленькой груди готово было выпрыгнуть наружу и убежать куда его глаза глядят. Верховный Судья Кулла, разодетый по случаю события в новую золоченую попону, и странный гребенчатый головной убор зеленого цвета, держался очень гордо. Его несли на носилках шестеро сильных ослов, и носилки покачивались в такт их шагов под тяжестью тела Судьи. Наконец, каждый разместился на своем месте и суд начался… …Стряпчие, брали неловкими копытами глиняные таблицы с начертанными на них символами, сдували толстыми жирными губами пыль, пытались разобрать каракули, читали, запинаясь слова, описывающие события – смерть Ишума. Получалось невнятно. Народ роптал. Судья Кулла, указывал в сторону своего помощника, - Говори ты, поверенный в делах, назвал его имя. Мумо разобрал, -…и тогда, с их слов, осленок, сын почтенной Паксукаль выскочил из тумана, и не останавливаясь понесся на сотника Ишума. Тот же, посмотрев в его сторону ничего не сказал. Он продолжал стоять рядом с женой, потерявшей к этому моменту сознание, - От чего Паксукаль потеряла сознание? – прогремел голос судьи. - Свидетель не говорит об этом, просто «потеряла сознание», - Ладно, продолжайте, поверенный, - Да, собственно…Ну, в следующий момент осленок, сын Ишума толкнул отца и тот, как известно, свалился в яму… - Пусть Паксукаль расскажет, пусть сама расскажет, - требовала толпа, - Пусть расскажет Паксукаль, - выкрикнул судья Кулла… …Мой мальчик, мой Мумо…Ослица стояла перед толпой и судом не в силах сдержать слезы, - Он ведь совсем еще малыш, ему ведь только минуло тридцать лун. Он совсем недавно научился говорить и как следует бегать…В тот день я повела его в карьер затем, чтобы мой сын познакомился со своим учителем, стариком Ару, его, наверное вы знаете, - Знаем, - раздались голоса, - еще тот плут… - Я не знаю, какой он плут, но мне показалось, что этот добрый осел сможет дать моему сыну так необходимое образование. Раздались смешки, - какое образование может дать сумасшедший, разве такому же сумасшедшему, - Не называйте моего Мумо, сумасшедшим, он славный ослик, - Мамаша, не отвлекайтесь, говорите по сути, расскажите, что произошло в карьере, - А я и говорю, мы пошли вдвоем, чтобы проведать отца и заодно познакомиться с Ару. Когда мы пришли, встретились со стариком, я оставила Мумо на попечение учителя, а сама пошла искать мужа, - Нашла? – выкрики из толпы заставили Паксукаль смущаться, - Да, нашла, - И что? - Он был пьян… - Не может быть, - это начальник стражей карьера, - ложь, наговор, у нас строжайший запрет на выпивку, я бы точно знал, - Это точно, что, что, а выпивку старый пьяница чует за сотню шагов, - Прекратить, - вступился судья, смутьянов я буду выводить с площади… - Да, правда, мой муж, изрядно выпил и мы повздорили. Он снова меня оскорблял, говорил, что Мумо не его сын, а затем, когда я сказала ему неприятные слова, - Какие? – судья стукнул копытом об настил, - Я сказала, что он сошел с ума, что он пропил остатки того, что у него в голове, и что в таком случае, я бросаю его…Он накинулся на меня, со словами, - это я бросаю тебя, - и стал душить. Я позвола на помощь и потеряла сознание… - Значит, вы не видели того, кто толкнул вашего Мужа в яму? - Нет, не видела, - Понятно. Опрашиваются свидетели… Таковых не оказалось, кроме одного, старика Ару. Выводили его несколько дородных стражников. Могло показаться, что среди них старика нет, он был слишком мал. Но если внимательнее приглядеться, то среди дюжины их ног мелькали стертые копыта Ару… - Раб и иноплеменник, ты можешь только отвечать на вопросы и как можно точнее. Тебе понятен закон? Ару, в ответ, качнул седой головой. - Скажи суду, ты видел как умер Ишум? - Да, Великий Судья. Я собственными глазами видел, как Ишум душил уважаемую Паксукаль. Мне показалось, что Ишум прикончил несчастную, он стоял на ее горле передними ногами. Мумо так быстр, несмотря на свой возраст, услышав голос матери, он летел как птица, только пятки сверкали. Когда Мумо подбежал к отцу, между нами оказалось приличное расстояние. Однако, туман рассеялся и я хорошо видел, что происходило. Перед тем, как приблизиться к отцу Мумо закричал, не помню что и тот, Ишум, обернулся, увидев сына, неожиданно оступился, а стоял он на самом краю обрыва, и рухнул в зловонную яму, конечно, сернистый натрий, различные соединения азота, температурный режим, никто бы не выжил, - Он, что, оступился без посторонней помощи? - Конечно, а какую помощь мог оказать этот кроха, в нем и пятидесяти фунтов не наберется, - Говори яснее, раб, что такое пятьдесят фунтов? - Э, ваша честь, это половина вашего священного камня, или четыре тысячи восемьсот золотников, чуть меньше, я бы назвал еще несколько мер, но Вам это ровным счетом ничего не даст. Например, двадцать килограммов… - Раб, ты издеваешься над Великим Судом, я велю содрать с тебя шкуру живьем, и я не шучу, говори по существу, - Я и говорю, - Ару, поводил глазами из стороны в сторону, пожевал пересохшими губами, - не мог такой тщедушный осленок столкнуть здоровяка, хоть и пьяного, но сильного осла в пропасть, даже, если бы он этого хотел. А хотел он защитить свою мать, в ту минуту это было единственным его желанием, - И ты видел, что Ишум душил Паксукаль? - Да, Великий Судья, так же явственно, как вижу Вас. Паксукаль, наверное, должна была умереть окончательно, если бы не появление Мумо, слава богам, - помедлил и добавил, - и, гм, мое… - Паксукаль, - выкрикнул судья, - вы подтверждаете слова раба Ару? Ослица выглядела неважно. С того момента, когда Мумо очутился в узилище она, от горя, конечно, почти отказалась от пищи. Нет, наверное, что-то ела, редко, готовя старшим Пурру и Лилю, когда те появлялись дома. Сегодня они здесь, сидели рядом с дедом, на них были черные накидки и черные шапочки студентов - послушником школы Нуску при храме Нинарту, где и обучались, находясь почти безвыходно. Только на праздники их отпускали домой, хотя надо сказать, они не слишком туда и рвались, - Эмансипация, - вспоминала Паксукаль странное слово, которое и выговорить не могла. Услышала она это слово от Ару, - Освобождение от тирании отца, - уставившись в крону огромного дуба, растолковывал старый раб. - Видишь, мамаша, молоденькие побеги? Это прошлогодние желуди проросли. Пройдет сотня Солнц и молодость свернет шею старости. Новое всегда побеждает. Эмансипация… … Да, подтверждаю. Сопротивляться я не могла. Муж, вернее, покойный, хотел чтобы я, - Паксукаль запнулась, подбирая нужное слово, - Муж хотел Вами овладеть? – пришел на помощь судья, - Да, - площадь оживилась, - так далась бы, и все были бы живы, - раздался смех, - Порядок, порядок в суде, - стучал копытами стряпчий, - Мне стыдно, - вытирала слезы несчастная ослица, - Ишум рассвирепел, стал выкрикивать непристойности, говорил, что Мумо не его сын, повалил меня на камни и стал душить. Я вырвалась, и что есть силы стала звать на помощь, - Уважаемая Паксукаль, скажите, вы видели момент гибели сотника Ишума? - Нет, Великий Судья, не видела… Суд вызвал старуху Эйне. …Вы думаете, что боги справедливы? – Обращалась старая ослица к толпе, - А как же, конечно… - Тогда Вы правы, боги справедливы. Покаюсь, я не верила этому. Не верила с тех пор, когда на свет родилась. Зачем они лишили меня родителей, отдав их на съедение диким зверям, что мешало богам сделать меня заботливой матерью, отобрав возможность иметь детей? Площадь безмолвствовала… Теперь я могу сказать во всеуслышание, боги справедливы. И я верю не только в их справедливость, но и в справедливость Великого Суда в лице славного судьи Куллы. Вор, убийца, насильник и пьяница получил по заслугам. И по делом ему. Это не малыш Мумо толкнул его в преисподнюю, это проведение и десница карающая привела божий приговор в исполнение… Паксукаль, бедная моя племянница, какие экземпляры за нею ухаживали? Она могла составить счастье любому из самых достойных отпрысков самых благородных родов. Боги поступили по-другому, они заставили страдать бедную Паксукаль, вынести все невзгоды и обиды, чтобы на свет появились прекрасные дети, Пурр, Лиль и маленький Мумо, хорошие дети. Это ли не оправдательный приговор? - Да, невиновен, невиновен, - толпа выкрикивала это слово, и в суровом взгляде судьи Кулла неожиданно возникла та мягкость, внешне почти не заметная непосвященному, но стряпчим достаточно было мельком брошенного взгляда, чтобы удостовериться, быть помилованному… …Мумо отпустили прямо там, на площади. Паксукаль была рядом, все пыталась покормить. Но тот, упирался, косился на старших братьев, которые шли позади, дурачились, брыкались, поднимая клубы рыжей дорожной пыли. Старуха Эйне молчала, ковыляя рядом с рабом Ару, которому отныне была уготована роль настоящего учителя для Мумо, а того ждала нелегкая жизнь. Почему? Чтобы ответить на этот вопрос, надо побывать в одном из дворцовых залов, где собрался десяток старых ослов, советников, сидящих перед правителем города Гутумдуком и Верховным Судьей Куллой, - Мы не довольны приговором, несмотря на то, что все формальности соблюдены. Если есть сомнения, а сомнения есть, трактовать надо так, чтобы наказание не могло быть отменено, любое наказание. Я уверен, что осленок намеренно толкнул отца в пропасть, а по моему убеждению, нет тягостнее греха, чем убийство сыном отца. Отрицание естественного страха, страха перед божествами, которые по сути являются нам прародителя, есть грех великий, так и до богохульства дойдем. Верховный Судья, в справедливости приговора по сути я соглашусь лишь от части. Раз уж осленок оправдан, оспаривать свершенное бессмысленно, однако, действие незавершенно, акт, пусть даже формального наказания должен присутствовать, пусть и в виде поощрения. Что скажете, Совет города Салара?... Спорили долго, вспоминая все, что хоть как-то касалось семьи погибшего, - Надо забрать выплаченное пособие по смерти кормильца, - Основание? Да и негоже забирать у вдовы последние крохи, а она ослица не из последних… Предлагалось разное, наконец, Правитель Гутумдук дал слово Герамешу, своему советнику правой руки, - Мудрый Герамеш, что ты можешь сказать по этому поводу, это тебя касается в первую очередь? - Мой сан не дает мне возможность быть пристрастным, для меня Паксукаль, ее дети, такие же жители города, как и остальные горожане, однако…Герамеш, несколько подумав, неожиданно спросил, - Уважаемый Правитель, Верховный Судья, Совет горожан, а ведомо ли Вам, что означает слово «синус»? - Странные вопросы задаешь ты нам, мой советник. Мне показалось, что смерть твоего зятя подействовала на тебя несколько более, чем ты это демонстрируешь нам? - Ты, как всегда прав, мой повелитель, небеса просветлили твой ум. Я поражен этим событием, и не только самой гибелью героя Ишума, которой доказал всем нам свою преданность в годины войн, что само по себе уже подвиг, но напрочь стер свою славу бесконечными пьянками и дебошами. Однако, не стоит забывать, что он отец маленькому Мумо, а этот слабый осленок, знает, что такое «синус». Уверен, мало кто из Вас знает значение этого символа. Однако, хочу Вам поведать, что на нескольких скрижалях, божественных свидетельствах рождения мира, которые хранятся в Святилище, есть несколько, испещренных странными значками и надписями, так вот на некоторых этот самый «синус» начертан. А означает этот слово - «кривая». Если бы не небеса, я никогда бы не узнал истинное значение этого символа. Там много чего еще есть. Мы тщательно хранили эти знания, не давая возможности овладеть ими ослам хитрым и коварным. Тем самым оберегая сограждан от неисчислимых бед, которые были неизбежны, покинь знания хранилище. От себя хочу сказать, что ни помыслом, ни действием не способствовал распространению этих знаний… Однако, путями неведомыми, знания вырвались на свободу, подвергая тем самым нас страшной опасности. - Это все Ару, старый осел, это он, - раздались возгласы из зала, - Недаром его отправили в стадо, а затем в карьер… - Нет, это не он. Боги поступили по другому, они наградили моему внуку способностью постигнуть суть тайн. Поэтому, смерть Ишума неслучайна, это знак, данный нам свыше. Боги требуют от нас отпустить Мумо на все четыре стороны. Они предупредили меня, а значит нас, что если Мумо останется здесь, город неизбежно погибнет. Мне трудно об этом говорить, это мой внук, но Мумо должен покинуть Салар, иначе быть трагедии. - Я, согласен, о, мудрый Герамеш, - Правитель даже привстал с пьедестала, - Но как это сделать? Приговор Верховного Судьи Куллы, священен, его нельзя нарушать. - Истинно, так. Его незачем нарушать. Гений Мумо настолько очевиден, что через тысячу, другую лун его мудрость станет обрастать легендами, ему вполне под силу опровергнуть многое из того что мы считаем священным, и что не считаем. Я предлагаю тайно сообщить Мумо о том, что боги требуют его в другой стороне. Пусть это будет сторона Заката, сторона, в которую улетают птицы. И путь его должен быть начат не позднее, чем через триста лун, в день Торжества Солнца. И пусть спутником моему внуку станет раб Ару, которому, по сему случаю, ты, мой Повелитель, даруешь свободу. Моему же внуку, в дорогу дашь наказ дойти до края утробы Солнца, изведать сторону его сна. Шкуру же, его отца, героя Ишума, хорошенько выделанную, торжественно вручишь моему внуку в день ухода, как священный талисман, начертав на ней надпись «Сыновья за отцов не отвечают». Проводить моего внука необходимо с почестями, достойными Верховного жреца. А до того времени, я заберу его у Паксукаль, и также, как двое моих внуков, Мумо будет находиться при мне, в храмовой школе. Я кончил... Воцарилось молчание. Никто не хотел нарушать ее торжественности и целомудрия ненужными словами, - Быть по сему, - наконец, произнес Правитель Гутумдук, - Я поручаю тебе и нескольким жрецам, по твоему усмотрению все устроить так, что бы через триста лун свершился обряд Исхода… Исход. Триста лун. Это много, или мало? Опять мы неизбежно упираемся в тайну значений знаков и символов, места которым на любой поверхности земли несколько дюймов, ладоней, локтей. Триста лун – длятся. Что может произойти за это «деление»? Многое. Очень многое. Может, вполне, подняться из почвы бамбук или папоротник, и поменять цвет своих побегов от нежно зеленого до бурого, что будет говорить о зрелости растения. Может вылупиться из кокона бабочка шелкопряда и умереть, оставив многочисленное потомство. Может разверзнуться Земля, или наоборот, уйти под воду, не оставив ничего в воспоминаниях тех, кто жил на этой самой Земле, потому что их так же не будет. А что может произойти с существом, несовершенным, тщедушным, трепетным, да еще и розовым? Все, что угодно? Кому угодно? И, собственно, что значит «все»? Вопросы, вопросы, вопросы. И если приглядеться к каждому следу тени, что бросает огромное фиговое дерево днем и ночью, то мы увидим, что ничего значительного не произойдет. Разве что постепенно появиться дивное сооружение, похожее на огромную корзину, которое, сперва, будет стоять в монастырском хлеву, рядом с загоном для тупоносых сайгаков, а затем перекочует на двор, насажена на толстую, деревянную ось, по краям которой будут располагаться два колеса, тоже деревянные. И когда до конца срока, объявленного Правителем Салара, оставалось несколько десятков Лун, Мумо, Паксукаль и раб Ару были тайно препровождены во дворец и наконец, узнали о том, что им начертала Судьба. А может это и не судьба, а так, страх, несовершенство существ, хоть и разумных, но все же, ослов… … Паксукаль плакала. Они еще только шли по ночным улицам города, кое где, на хижинах пылали факелы, и тени, отброшенные тусклым светом, синие на рыжем двигались параллельно их ходу, отклонялись от вертикальной оси то в одну, то в другую сторону. Было жарко, цикады, а в этом году их было как никогда много, разогретые за день, охлаждались, обмахивая себя крыльями, которые издавали тревожную трель, - Чует мое сердце, чует неладное, - повторяла про себя Паксукаль, сквозь слезы поглядывая на маленького Мумо, следующего рядом с матерью, вглядывающегося с надеждой в слезящиеся глаза матери, - Ничего, сыночек, не бойся, все будет хорошо, - говорила Паксукаль вслух, не узнавая своего голоса, - Да, мама, конечно… …Ару, молчал. За свою долгую жизнь он настолько привык к горю, что сейчас, в эту замечательную ночь, горячую, пахнущую дорожной пылью, под звон жирных цикад, в отличии от Паксукаль, он чувствовал себя счастливым. Почему? Трудно сказать точно. Так, просто идет, есть несколько минут той самой свободы, о которой мечтает каждый, но не каждый знает, в чем она заключена. Ару, знает. Он поднимает к черному небу глаза, в котором блестят тысячи тысяч звезд, далеких и нет. И там, на каждой из этих планет есть точно такая ночь, есть точно такой Ару, идущий по темной улицей, застроенной невзрачными глиняными хижинами, рядом с красивой ослицей, ее гениальным ребенком, который также, задрав голову, смотрит в звездное небо, и улыбается. Разве это не счастье? Конечно, это не несчастье. Несчастье, впереди… …Во дворце не спали. Стражники, перебегали через двор, гремя всякого рода безделушками, навешанными на их нарядную форму, - Караул не спит, - съехидничал Ару, - что-то уже приготовили, запахов нет, значит не съедобное, а так хочется поесть… Совет города Салара, во главе с Великим Правителем в полном составе. Герамеш, отец Паксукаль, среди присутствующих. По стенам развешены ритуальные шкуры, в нишах шипят факелы. Тревожно. …Паксукаль, выслушай наше решение и прими сказанное, как волю богов. Правитель Гутумдук говорил долго и путано. Ему пришлось напрячь все свое красноречие для того, чтобы речь выглядела убедительной, но, вслушиваясь в собственные слова, понимал, выходит плохо. Тогда, оборвав спич на полуслове, предложил продолжить Герамешу, при этом чувствуя огромное облегчение. И вправду, легче стало всем. Герамеш, начал негромко, вкрадчиво. Казалось, что даже факелы, прислушиваясь к его вкрадчивой речи, шипели тише, стараясь не мешать. Паксукаль, смотрела на отца и не узнавала его. В эту минуту, человек, произносивший слова, решающие ее судьбу и судьбу ее сына, совсем не был похож на ее отца, которого она воспринимала другим, тихим, добрым мудрым. Он и теперь не повышал голоса, но тени на его безупречной морде настолько его видоизменили, что заставляли ее сердце холодеть от ужаса, - Что он говорит, о чем. Этого просто не может быть, наверное, это сон. Ослица пыталась ударить копытом об копыто, - Нет, это не сон, случилось несчастье, случилось… - Дочь моя, Паксукаль, Совет решил, прислушавшись к голосу наших богов, следовать их указанию и выбрать одного из нас, посланником к богам, это Мумо, Мардук. Через несколько Лун, он сопровождаемый бывшим рабом Ару, должен будет следовать в сторону Заходящего Солца. При этом ему вменяется видеть и запоминать все, что с ним будет происходить. Все земли и воды, растительность и существа должны быть изучены и описаны. Тебе все понятно, Паксукаль? - Да, мой отец, Советник правой руки Герамеш, не понятно лишь одно, почему Мумо? Чем он так провинился перед народом нашего города, за что Вы его изгоняете, за что впускаете в мое материнское сердце смертельную печаль? - Такова воля богов, Паксукаль, смирись и молись. - Нет, отец, это не воля богов, это позор богов, обречь невинное существо, посмевшее быть другим, нежели Вы, будьте Вы прокляты… …И они стали прокляты… Великий разлом. …И они стали прокляты… |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
