Темная сторона луны

 

Восьмое марта. Навсегда утраченный праздник. Но я не подаю вида, я завтрашний доктор наук, а сегодня мне достало ума деланно обрадоваться трем чайным розам и флакончику Climat. Благодарно суюсь носом в плечо мужа, надеваю шубку и упархиваю на воздух, будто бы нагуливать финал диссертации. "Я скоро, милый".

Спускаюсь в лифте, тогда как прежде цокала каблучками по ступеням, задерживаясь против квартиры за номером семь во втором этаже. Но теперь там живут другие люди. И мне тяжело видеть эту дверь.

Парк Академгородка. Та самая скамья под неохватной сосной. Из прошлогодней гуашевой дали немедленно выхватывается картинка: Петр Жораевич сидит в хохочущей позе, упрятав лицо в ладони. Я слабо улыбаюсь его предполагаемому смеху: неподалеку разноцветная малышня под присмотром мам оккупировала пластиковую горку и шлифует ее болоньевыми задками, потешно заваливаясь набок на исходе ската. Присаживаюсь на скамью и понимаю: ведущий научный сотрудник нашего НИИ плачет. Ясно по ком. Последнюю неделю - шу-шу-шу по углам. "Слышали, от ПЖ ушла жена. К женщине. Лесбийские наклонности, знаете ли". Мне ли было не знать. Но как поменялся шеф в годы брака! Год и еще год. Мы понятия не имели, что он в подлиннике читает Фитцджеральда и способен душевно справиться о здоровье снулого аспиранта, бодающего лбом лабораторный автоклав после студенческой попойки. "Знаете, я теперь очень люблю господина ПЖ". "А я его еще больше ку!" А до женитьбы этот породистый полуармянин, стреноженный прикладной наукой, жал из нас трепет и сок.

- Петр Жораевич, дорогой, могу я помочь?

- Дет-дед, дичего ди дада, оставьте.

Он отворачивается, долго и гулко сморкается в носовой платок, потом говорит обновлённым голосом:

- Сегодня у Евгении юбилей. Тридцать лет. Светлое совпадение. Мне всегда казалось что люди, произведенные на свет к праздничным датам, отмечены. Впрочем, это лишь... это не так, это софизм. Но Женя... вы же видели Женю, она необыкновенна.

 

***

Он говорил правду. Евгения. Плод евгеники от полубогов Гипербореи. Намагниченная Нефертити. Не ведая обо мне, она вторглась в мою жизнь, притянула царственным оборотом головы с чуть намеченной улыбкой; смешала, и оставила в смущении и одиночестве, в тоске и стыде.

Устремляюсь еще вспять. Вот он - ноябрь годичной давности, реперная точка.

Предзакатный час. Излюбленная мною пора - сумеречная плавность жизни, сглаживающая ухабы дня. Дремал ввечеру подсвеченный Блоковскими фонарями парк, и новорожденный снег отливал топазом, и верхушки сосен трогали мандариновую кромку солнца. Сквозь лесок я выбрела тропкой на парковую аллею и увидела пару. ПЖ, умостившись на скамье, проникновенно разъезжался четырехстопным ямбом "и сосен розовое тело в закатный час обнажено", а его жена кормила с руки припоздавшую белку. Евгения обернулась на мой хрусткий шаг, и я - тридцатитрехлетняя женщина, кандидат наук, вдруг пронзительно позавидовала зверьку, который, повиснув на стволе вверх тормашками, уписывал с ее ладони лакомство.

Что случилось тогда? С каких горних высей сошло повеление? Впопыхах я приняла тот сладкий укол за легкий заскок и, придя домой, увлекла мужа в постель, чтобы уж окончательно избавиться от наваждения. Помнится, его руки - еще вчера умелые и отзывчивые, показались мне клешнями, а в буром мехе на его груди я высматривала те египетские глаза.

Невероятная метаморфоза. А суть вот в чем: если мы не видим темную сторону луны, то это не значит, что ее нет. Я оказалась не подготовлена к космическому рандеву с собою, не нашла сил отбиться от напирающего на меня образа, и в последующие дни и месяцы всё караулила возможность однобоких свиданий - из-за угла, исподтишка - редких, и терпких как безысходность, как шлейф аромата ее абиссинских духов.

Бедный муж мой - без вины виноватый, досаждающий шершавыми ласками. Постылый мой дом - благодатный прежде - ставший домом терпимости.

"Да что же мне в ней? Что мне в Гекубе? Надо взять себя в руки". И я брала, реализовывала этот монашеский каламбур, утишая под шелест душа вязкую истому в узких бедрах. Любовь? Химия любви? Может быть. Я не знаю. Шестнадцать месяцев маеты вприглядку нейтрализовали прежний состав, а новой формулой обнесли, будто десертом на званом обеде; на место сладкого, к часу моего очередного вечернего бдения, был подан вишневый "Фольксваген". Он въехал в февральский двор, из авто вышла Евгения. Она так прощалась с дамой, сидящей за рулем, как могут прощаться только любовники. Машина уже трогалась, а они всё не могли расцепить пальцев, одетых в алую лайку. И, странное дело, я не ревновала Евгению к мужу, но мне захотелось отсечь окаянную длань незнакомки, похитившую мой мучительный дар.

 

***

 

- Необыкновенна, - соглашаюсь я с шефом.

- Она сошлась с женщиной. Живет у нее.

- Вот как?

ПЖ глянул на меня так, будто уличил во лжи. А потом случилось вот что: он припомнил мою готовность ему помочь. "Мне нужен час вашего времени, передать подарок". С его слов жена не желала с ним видеться, а он не мыслил встречи с ее любовницей. "Мне удалось разжиться адресом, микрорайон "Щ", двадцать минут езды. Нажмете звонок, вызовете ее на площадку".

Половина пути прошла в молчании. Павел Жораевич вел "Лексус" с изящным шиком. Я искоса взглядывала на его профиль и думала, как же несчастен он теперь. Он через зеркало улыбнулся моим глазам и сказал:

- Простите. Втянул вас в свою беду.

Я не нашлась что ответить, мне хотелось выть о своей беде.

Дверь открыла Евгения, и почему-то сама шагнула в проем. Мячиковый перепрыг моего сердца, ее испуганный взгляд поверх меня и дуплет выстрелов, всё это случилось одновременно. Помню свой долгий немой вскрик, театральную позу убитой наповал Евгении, и предсмертное кряхтение ее мужа, тут же, на кафельном полу с пистолетом в руке. Из недр жилища вынеслась та, другая, обесцвеченная фурия: свистящий шелковый халат, жуткая косметическая маска цвета охры. Не осознавая момента, она стянула с себя тапок и с тяжкой злобой принялась хлестать ПЖ по лицу, и ее выпавшие из халата налитые груди, будто маятники, отсчитывали последние такты жизни того, кто пока еще оставался Павлом Жораевичем.