Ну, кажется, все: орду накормила, посуду перемыла, уроки проверила. Теперь на заслуженный отдых: на диван. Хоть маленько пожить для себя. Томик Пикуля и чай с медом — кайф! Едва расположилась — звонок. Господи, только не меня!

— Тетя Дина! — радостно завопил Валерик.

Вздохнув, беру трубку.

— Ты жива еще, моя старушка? — без всяких приветствий ехидничает сестра.

— На последнем издыхании. А ты что так поздно? Случилось что?

— Еще нет, но скоро.

— Что?

— Мамин день рождения — вот что! Короче, завтра, в десять, у меня. Пойдем искать. Все, пока.

В трубке запикало. Командирша… Да… Дождалась выходных… Собиралась выспаться и на тебе. Динке хорошо — она жаворонок, мне же легче не доесть, чем не доспать.

— Завтра остаетесь одни, — обрадовала я мужа, — у нас с Диной срочное дело: подарок для твоей тещи.

— Теща — это святое! — оскалился Вадька.

Я, конечно же, проспала.

— Чтоб мне лопнуть, ты и на свои похороны опоздаешь! — встретила меня сестрица.

— Ты бы еще на пять утра встречу назначила, — ощетинилась я: любит же она воспитывать.

— Проходи, я сейчас. Пока тебя ждала, решила бульон сварить. Закипит и пойдем.

Уф, пронесло! Зря торопилась — язык на плечо. Да, хозяюшка из Динки никакая. На столе, как всегда, тарарам. «Директору областного…» Ага — очередной запрос. Делать ей нечего... А это что? Классный набросок. Зря она в художку не пошла. Ты погляди, опять что-то супермодное вяжет да еще и читать успевает! Ну-ка, ну-ка… «Лягте удобней, закройте глаза, расслабьтесь. Дышите спокойно, ровно. Представьте себе винтовую лестницу и то, как вы идете по ней вниз. Спускаетесь, пока не увидите белую дверь. Отворите её…» Что за бредятина?

— Ир, помоги!

Плита залита, кастрюля полупуста.

— Только на миг отвернулась за лаврушкой, — жалко пролепетала сестренка.

— Горе мое! Как твои мужики еще с голоду не померли. Кстати, где они?

— В цирк поехали.

— Во дурни: клоун-то дома остался! Ладно, не злись. Давай убирать.

На улицу выкатились в двенадцатом часу. День, как по заказу, выдался чудесный: ясно, тепло. Нынче не осень, а прелесть! Весь город с Динкой облазили. Надеюсь, мама будет довольна.

К родному порогу приползла чуть живая.

— Как вы тут? А что это у Лерки такая хитрая рожица?

Вот это сюрприз: стол накрыт — пюре, сосиски и даже салатик! Ничего не скажешь, порадовали!

— Отродясь такой вкуснятины не ела, — похвалила я своих парней.

— А мы еще на машинке, и вышивать умеем, — замурлыкал Вадька.

— Ух вы, мои Матроскины! Так и быть, посуду помою сама. Три партии в шашки, как обещала — подмигнула я сыну, — иди, расставляй.

Время взбесилось. Моргнуть не успела — уже вечер. Господи красота: ни тучки, луна сияет, как начищенный пятак. Нет, последний этаж — не так уж и плохо. Все небо наше, все звезды мои!

— Ты спать собираешься?

— Иду. Ты глянь в окно — полнолуние!

— Шторы задерни, как следует, этот свет меня раздражает.

— Фу, какой ты неромантичный.

— Я спать хочу! Весь день как пчелка трудился.

— Ладно, спокойной ночи. Пусть тебе гномики приснятся.

— Гомики?

— Спи, приколист! — сунулась носом в ложбинку меж его лопаток.

Как младенчик — подушку понюхал — и готов! Умаялся бедняга. Пчелка… Замок на двери в ванную опять не починил. Дверь, дверь… белая дверь… Это еще откуда? А, это в Динкиной книжке было. Как там: расслабьтесь, представьте себе лестницу… Попробуем.

Спокойно. Вдох — выдох. Руки, как тряпки, тело — кисель. Еще раз. Лестница. Золотая. Крутая, винтовая. Узенькая, не больше метра, перила — кованые завитушки. Словно паутинка: дунь — улетят! Ступеньки широкие из хрусталя… Дзынь-дзынь — каблучки. Ноги сами бегут. Скорее, скорее вниз. Ах, как кружится голова! Вот она. Белая. Верхний край закруглен, замочной скважины нет… обыкновенная дверь…Что там, что там…там…

 

Жаркий дьявольский смрад. Нет! Нет! Нет! Боль. Жуткая мощь дикой голодной плоти. Треск. Кровь. Мрак. Жить! Дышать! Дышать — дыша-а-а-а…

— Ира! Ир!

— Нет! Что? Где?

— Тихо, тихо. Успокойся, ты вся дрожишь.

— Что? Вадька, ты?

— Все хорошо. Это всего лишь сон.

— Крепче. Обними меня крепче… Руку… Держи. Вот так…так…та…

 

— Соня, вставай! Солнце уже высоко!

— Дай поспать, изверг!

— Слушай, ты меня здорово напугала. Орала, как бешеная и руками молотила. Что снилось-то?

— Не помню. Муть какая-то, кошмар. Больше не буду объедаться на ночь глядя.

Сказано — сделано. В воскресенье я легла спать голодной. Он приходил опять. А затем каждую ночь. Будто по расписанию, снова и снова.

— Нет! Нет! А-а-а.… — в который раз просыпаюсь я от собственного крика.

Боже… Отчаянно тру глаза и трясу головой. Сердце шало колотится, в глотке адская сушь, кожа зудит от липкого едкого пота. Ковыляю на кухню, жадно пью холодную минералку, будто и впрямь за спиной долгий нелегкий путь. Тьма за окном рассеивается, обнажая озябшие крыши. Светает. Ночь сожрана гнусным кошмаром.

Бросив взгляд на будильник — часа полтора еще можно поспать — лезу обратно в постель. Дохлый номер. Придется считать баранов: «Раз баран, два баран, три баран…» Но мысли сбиваются и несутся назад, к мучительному сну.

Я родилась и живу в лабиринте панельных уродов, так почему, почему мне снится этот чёртовый лес? Ну ладно б нарядные рощи или экзотические джунгли. Нет! Мой удел — глухая тайга!

Зима. Глубокий снег топит редкий кустарник, усекает темные кривые дерева. Сквозь голые ветви мерцает багрянец предзакатного солнца. По дремлющим волнам сугробов свиваясь, змеятся длинные тени; угасающий день немо бьется в лиловых сетях.

Я одна. Меня переполняет страх. Налетев черным мороком, он властно терзает душу, без устали гонит по морозной тайге. Быстрее, быстрее… Студеный игольчатый воздух рвет грудь. Отринув рассудок, задыхаюсь, хриплю, но бегу. Скорее… Во всем: в снежной пыли, в слоистой прозелени тускнеющего неба, в привычном шорохе лыж — мерещится голос беды, от тревожных оков не спасает даже сталь верного карабина.

Вечереет. Стынущий выдох клубится плотнее, инеем вязнет в ресницах, давит на веки. Через мохнатую мерзлую щель я с надеждой смотрю в летящие сумерки. Впереди, у края сизого ельника угадывается мелкий распадок. Облегченно вздыхаю: осталось немного, но затеплившаяся, было, радость пришиблена вороньим криком.

Оборачиваюсь и в панике застываю: меня настигает зверь! Шатун могуч и костляв. Шкура висит на тощих впалых боках, бурая шерсть свалялась линялыми клочьями, сквозь пар из ноздрей злобно сверкает рубиновый бисер глаз.

Встретив мой взгляд, чудовище замедляет шаг и, разъяв исполинскую пасть, оглашает тайгу низким утробным рыком. Зверюга так близко, что видно, как в кипучем провале глотки трепещет язык, как меж острых желтых клыков пузырится, капая в снег, голодная пена. Вздыбив косматый загривок, ко мне подбирается смерть. Ужас парализует сознание и волю и, накрыв смрадной бездонной пастью, выплевывает в спасительное бытие.

И так несколько ночей подряд. «Зачем, почему?» — ворочаюсь я с боку на бок, стараясь уловить смысл отвратительного видения. Утро встречаю измученной и разбитой. Все раздражает и бесит.

—Ты что, не с той ноги встала? — вскипает муж.

— Я всю ночь глаз не сомкнула! Он приходил опять — этот проклятый сон, этот проклятый медведь!

— Догнал?

— А тебе хочется, чтобы меня хотя бы во сне кто-нибудь сожрал?

— Да ладно. Подумаешь, какой-то дурацкий сон.

— Умирая от страха, я не знаю, что сплю!

— Пошли на работу, жертва животного мира! Вечером у мамы развеешься, отдохнешь.

— Это вам, мужикам, что ни праздник, то расслабуха, а нам — куча хлопот!

Вадька был прав: в праздничной кутерьме я совершенно забыла о кошмаре. Вечер удался: тосты, поздравления, музыка и смех. Растроганная помолодевшая вдруг мама светилась от счастья.

— Ир, пойдем, я кое-что покажу!

Загадочно улыбаясь, сестра потащила меня в спальню, где поставила перед большим зеркалом шкафа-купе и сама примостилась рядом:

— Смотри!

Сбитая с толку, я добросовестно пялилась в зеркало.

— Хоть убей, не пойму, что я должна увидеть?

— Приглядись внимательней! Разрез глаз, высокие скулы! В нас течет азиатская кровь!

— Ты что, в своих генеалогических изысканиях докопалась до татаро-монгольского ига?

— Ты только послушай! Сегодня я получила письмо от бабулиной тетки. Как я её отыскала — не важно! Слишком долго рассказывать. Этой тетушке девяносто пять, но она в добром здравии и просто кладезь семейной истории: помнит то, что слышала в детстве от своей еще, представь себе, бабки! Так вот, оказалось, у нас половина родни из Сибири, куда за что-то сослали прапрапрадеда! Сам он был русским, а женат на тунгуске! Вот откуда эти глазки и скулы! Говорят, девушка была удивительно хороша, дед души в ней не чаял, буквально носил на руках. Однажды зимой на неё напал зверь, медведь. Деду чудом удалось её выходить, только бедняжка осталась хромой….

Я не верила своим ушам. Мой страшный навязчивый сон был приветом из прошлого! Приданья седины глубокой… Но как, где, в каких генах, молекулах, атомах, запрятаны ужас и страх, пережитые прапрапрабабкой тунгуской!? Что всколыхнуло их, что приоткрыло дверцу…Дверцу?

— А что за книжку ты читала на днях? Что-то про аутотренинг.

— Пути самопознания. Я её лишь пролистала. Некогда.

 

— А ларчик просто открывался, — заключает муж, выслушав перед сном мою пламенную речь. — Есть польза от увлечения сестренки!

— Теперь мне не будет так страшно, ведь я знаю, что бабушка выжила. Я правда похожа на азиатку?

— Да, глазками-семечками и носиком картошкой! Иди ко мне, моя тунгуска!

Я запускаю в него подушкой, нисколько, впрочем, не обидевшись.

В ту ночь я спала спокойно. И во вторую, в четвертую, в пятую.… Минула неделя, другая… Кошмар исчез. Покинул меня навсегда. Невероятно, я даже жалею об этом. Оборвалась, утратилась тонкая нить, роднящая меня с далекой таежной красавицей.

И теперь я не сомневаюсь: наши сны — волшебная дверь бескрайнего мира, где в туманной толще времен дремлют знания, опыт и чувства многочисленных предков. Они живут в нас, мы есть они. Закрывая глаза, я надеюсь на встречу.