СОЧИНИТЕЛЬ.

 

Часть первая

 

«Куда лечу? Не в рай, так в ад!

И отрабатываю над

моей несбывшейся судьбой

победный бой с самим собой»

 

1.

 

Человек остановился, растерянно огляделся по сторонам и понял, что не узнаёт ни улицы, ни домов на этой улице выстроенных, и даже, кажется, дождь и тот совершенно ему не знаком. Человек почувствовал, что одет не по сезону и замёрз, что прохожие поглядывают на него с удивлением. Он присел на корточки у стены дома, обхватил себя руками за плечи и закрыл глаза от внезапно возникшей головной боли. Он сидел на корточках у стены полчаса, час, никому не было до него дела, никто не останавливался, никто ни о чём его не спрашивал. Человек совсем закоченел, но продолжал сидеть, он просто не знал куда ему идти.

 

2.

 

Нет, это не было просто расселиной в скале. Ну не могла банальная трещина в скальных породах иметь такие гладкие, такие идеально вертикальные стены. Стены эти словно были выложены из камней, размером два на два метра, с такими узкими швами между ними, что вбить крюк каждый раз было почти невыполнимой задачей. Но Кирилл вбивал эти крюки, продевал через них верёвки и спускался всё ниже и ниже. Через какие-то промежутки, которые по ощущениям казались равными, имелись уступы, да и не уступы, а целые площадки, на которых спокойно мог бы разместиться легковой автомобиль. Назначение и происхождение их, как и самой расселины, было неизвестно. Кирилл отдыхал на этих площадках и снова начинал спускаться. Чем ниже он спускался, тем тяжелее становилось дышать, тем труднее было продолжать движение. Полежав на очередном уступе, Кирилл уже решил возвращаться, как почувствовал, что дышать стало значительно легче, воздух наполнился влагой, запахами травы и жареных каштанов. Почему возникла мысль о жареных каштанах, Кирилл не знал, он и каштанов-то никогда не ел. А ещё послышался шум. И даже не послышался, не слышно было ничего, но шум словно подразумевался. Шум, как предчувствие, как предвосхищение. Кирилл встал и подошёл к краю уступа. Уступ, будто детские качели, сооружённые из доски, накренился и Кирилл, поскользнувшись, полетел вниз.

Страх исчез мгновенно. Лететь было легко и покойно. Почему-то была уверенность, что падение закончится вполне благополучно. Чем закончится – неизвестно, но кости будут целы, а что такое – ломать кости, Кирилл знал из первых рук, то есть своих собственных, поскольку падал со скал и разбивался он неоднократно. Спустя минут десять появилось удивление, что падение настолько затяжное. Это ж какая глубина у этой расселины!? Однако, никаких отрицательных ощущений это падение (или полёт?) не вызывало. Кишки не сводило ледяным холодом, дух не захватывало, мыслей панических не возникало и жизнь не проносилось перед глазами, словом – нетипичное было падение, невзаправдашнее какое-то. Впрочем, стены мелькали перед глазами, а значит – движение было, и движение – вниз. Спустя время стало значительно светлее, и Кирилл стремительно влетел в какое-то огромное пространство, залитое светом и наполненное запахами. Появилось чувство, что расселина в скале (тоннель?) имеет не только вход, но и выход. Куда выход? Какой может быть выход у дырки в земле, пусть и очень глубокой?

Между тем, падение закончилось вполне банально, как и полагается падению. Кирилл шваркнулся о скалу и потерял сознание.

 

Очнулся он от прилива радости и какой-то благостности. Радость переполняла его изнутри и покрывала снаружи. Не было конкретного ощущения. Бывает удовольствие от вкусной еды, бывает от тактильных ощущений, нравственное удовольствие бывает, но эта радость, это удовольствие было неопределённо-всеобъемлющим. Глобальным. Он словно пил хорошее вино, ел нечто вкуснейшее, занимался сексом и читал отличную книгу, причём всё это одновременно. И ещё ему будто вручили Нобелевскую премию, статуэтку Оскара и самую главную медаль, за самый мужественный подвиг, который только можно придумать. А ещё было ощущение того, что он – основной. Он – центральный, самый главный. Счастливчик. Что он всё может и на всё способен. Вот что бы ему ни захотелось, то и немедля случится, сию секунду, без промедления. И он это заслужил!

 

Кирилл дождался зелёного сигнала светофора, несуетно перешёл на другую сторону дороги, повернул налево и только потом сообразил, что ему всё равно куда идти – налево или направо, или вовсе стоять на одном месте. Он растерянно оглянулся по сторонам и увидел вокруг себя город, которому не было до него никакого дела. Не было поблизости ни скал, ни расселины в них, и он уже никуда не падал, он стоял на тротуаре абсолютно незнакомого города – чужой, промокший и начинающий замерзать. Мимо шли люди, озабоченные своими заботами, шёл мельчайший дождь, заполняющий собою всё окружающее пространство. Судя по людям и автомобилям, вокруг была Россия, но какой именно город и в какой местности – не ясно. На горизонте не просматривалось никаких гор, видимо город этот располагался где-то в равнинной местности. Но если это именно так, то каким образом он очутился здесь за несколько сот, а то и тысяч километров от тех скал, от той расселины в них, в которую он начал спускаться всего-то несколько часов назад?

Передумав идти налево, Кирилл развернулся и пошёл в противоположную сторону, пытаясь увидеть какой-нибудь указатель, какой-нибудь рекламный плакат, чтобы хотя бы приблизительно понять, где он находится. Можно было определить регион по автомобильным номерам, но Кирилл был весьма далёк от этой области знаний. Не был он автолюбителем и понятия не имел, какой код, в какой области значится на номерах автомобилей. Был совсем простой выход – спросить у прохожих, но большого труда стоит задать подобного рода вопрос. Глупые, нелепые вопросы задавать труднее всего. Никто не хочет выглядеть глупо и нелепо. Каждый стремится задавать вопросы с таким видом, будто он уже знает ответ, а только решил проверить собеседника. Есть вопросы, которые задавать логично и они не заставляют думать о недоразвитости спрашивающего. Ну отчего не спросить, например, какова химическая формула халькопирита или сколько квадратных метров в гектаре. Вовсе не обязан каждый человек знать формулу халькопирита. Оно ему надо? Где скажите, прописана обязанность всех и каждого, знать эту формулу? Вот то то! Нигде этого не прописано. А попробуйте спросить любого вами встреченного, в каком городе вы находитесь. Вам повезёт, если спрошенный вами окажется человеком равнодушным и торопящимся по своим делам, а то и в психушку недолго загреметь. Поэтому Кирилл и шёл, никого не спросив, просто шёл в надежде, что всё само собою разрешится.

Радость, между тем, куда-то подевалась, не осталось и чувства собственной исключительности, вместо этого возникло ощущение того, что собственное тело имеется и что он промокло, замёрзло и болит всё без исключения. Тело словно было ушиблено целиком, без пропуска даже малейших деталей.

На перекрёстке улиц Кирилл увидел таблички с их названиями, но это не принесло никакой информации. Улицы назвались – «Гоголя» и «Пушкина». Ну в каком, скажите, городе нет улиц с таким названием!?

Чуть дальше, в глубине двора, Кирилл увидел человека и понял, что либо сейчас всё проясниться, либо запутается окончательно. Человек сидел на корточках у стены, обхватив себя за плечи руками, но не это было странным и удивительным. Кто запрещает сидеть у стены? Да сиди сколько хочешь. Странным было то, что человек был одет в серые штаны, рубаху в дурацкую клетку и ботинки со шнурками. Точно в таких же штанах, рубахе и ботинках обнаружил себя Кирилл, когда осознал, что уже никуда не спускается и никуда не падает. Непонятно куда делась новенькая куртка «анорак», джинсы и ботинки на прочнейшей подошве и откуда взялось это тряпьё, надетое теперь на нём, но это уже было неважно. Кирилл прибавил шагу, опасаясь, что человек исчезнет так, как исчезли скалы, всё снаряжение и осознанное понимание действительности.

Однако, человек не собирался никуда исчезать. Непонятно было, что именно входит в его планы и имеются ли вообще у него какие-то планы, но в данный момент единственным его занятием было – сидеть у стены с отсутствующим выражением лица. Да и весь он будто отсутствовал. Казалось, задери на него кобель ногу по нужде, он и тогда бы не отреагировал. Глаза его были пусты, но не пусты той бессмысленностью, какой бывают пусты глаза умалишённых, а пусты так, словно владелец их отлучился на некоторое время, но вскоре обещал быть. Оторопелые были глаза, шальные. Такие глаза бывают у человека, который махнул рюмаху самогона, а тот оказался большей крепости, чем ожидалось. Неожиданность – вот что меняет и опустошает человеческий взгляд. Внезапность и непонимание.

Кирилл подошёл к сидящему человеку, подумал, что неловко разговаривать «сверху вниз» и присел рядом с ним. Точно так же – на корточки.

- Привет, – поздоровался Кирилл.

Человек повернул голову, и явственно было заметно, что во взгляде его что-то меняется. Казалось, даже поменялся цвет его глаз. Нет, не цвет – оттенок. Глаза стали темнее, будто волшебным образом исчезли бельма, поразившие оба глаза.

- Привет, – ответил человек с нотками недоверчивости в голосе. Он как будто смирился уже с мыслью, что находится в безвоздушном пространстве и будет в нём находиться до конца жизни, но из этого пространства вдруг раздался голос вполне внятный и дружелюбный.

- Меня Кирилл зовут.

- А меня… - человек замолчал на мгновение, задумался о чём-то мучительно и удивлённо продолжил. – А меня зовут…Вадим.

Сказав это, он так обрадовался, будто сию минуту узнал, что зовут его не Вадим, а Кетцакоатль и он не замёрзший человек на тротуаре, а божество ацтеков, со всеми вытекающими из этого привилегиями.

- Ты как сюда попал? – спросил Кирилл.

- Не знаю, а ты?

- И я не знаю.

На этом их содержательный диалог можно было бы закончить и разойтись, но идти-то обоим было некуда и не к кому, поэтому они продолжали сидеть на корточках и молча переглядываться. Так продолжалось до тех пор, пока Кирилл не догадался спросить:

- А откуда ты, помнишь?

- Помню. С Урала. Но кем работал и работал ли вообще, не помню. Помню только – спускаюсь я по расселине в скалах. Но расселина необычная. Стены у неё абсолютно ровные и только чуть шероховатые, и она идеально вертикальная. Там ещё уступы были – целые площадки, на которых я отдыхал. Потом одна из площадок накренилась, и я полетел вниз…потом ничего не помню. Потом я оказался здесь.

Кирилл оторопело слушал, пытаясь сообразить, кто именно из них сумасшедший.

- Стоп, стоп, стоп!! – наконец перебил он Вадима. – Это я спускался по трещине в скале и это у моей трещины были идеально ровные стены, только было это на Кавказе!

- Никогда не был на Кавказе.

- А я никогда не был на Урале!

- И что из этого следует?

- Да ничего из ничего не следует! – обозлился Кирилл.

 

А что, собственно, могло следовать из того, что два незнакомых человека падали в каких-то тоннелях и вывалились из них в реальный город, с людьми, улицами и автомобилями?.. Реальный?

 

- Мужик, дай закурить! – крикнул Кирилл прохожему, затеяв неясный эксперимент. А вдруг нету города-то! Вдруг мужик захохочет сатанински и растает в тумане, а они на пару, но в разных концах страны опять будут падать вниз. Ну да, вниз. Ну не вверх же им падать!

Прохожий остановился, достал мятую пачку «Примы» и протянул её Кириллу. Вполне обыкновенное, рядовое событие. Ничего необычного в том, что человек откликнулся на просьбу, не было, а уж тем более ничего необычного не было в том, что пачка «Примы» была измята. Крайне редко попадаются мятые пачки «Мальборо» или «Парламента», а «Прима» чего ж, дело обыкновенное.

Кирилл взял сигарету, угостился и спичкою, прикурил, затянулся…ну «Прима» и «Прима» - вонь в бумажке, хоть на Кавказе, хоть на Урале.

Эксперимент состоялся, но результат его был неясен. Получалось, что город имеется, люди в нём живут, курят, возможно, выпивают по пятницам, но как! Как попали Вадим и Кирилл в этот, курящий и выпивающий по пятницам город, оставалось непонятным!

- А ты чего лысый? – спросил Кирилл у Вадима, а тот был идеально, блестяще, вызывающе лыс.

С чего вдруг человек начинает задавать глупые вопросы, неясно. И даже не вопросы глупы, а ситуация, в которой они задаются.

- Я не лысый, я бритый.

- А какая разница?

- Разница в том, что у лысого волосы выпали по разного рода причинам, а я голову брею, потому что мне так удобнее.

- Сомнительное удобство-то. Я раз в месяц хожу в парикмахерскую, а ты…а когда ты последний раз брил голову?

- Утром, перед походом в горы не брил…вечером накануне, тоже…выходит – третьего дня утром.

- Не может этого быть!! Ты же гладкий, как… коленка у младенца!

- Ты хотел сказать «задница»?

- Ну да, да я хотел сказать – задница. Какая разница! Неважно это, главное, что ты выглядишь так, словно брился пару часов назад.

- И что из этого следует? – снова поинтересовался Вадим.

- Да ничего не следует! – вторично обозлился Кирилл и отвернулся с досадой.

 

Повернувшись, он обнаружил, что Вадима рядом нет. Город вокруг есть, есть дома, тротуар и даже мужик, который одолжил сигарету, виднелся вдалеке, а Вадима не было. А потом и город пропал, постепенно смазавшись очертаниями.

 

3.

 

Стоять на коленях, со связанными сзади руками оказалось крайне неудобно. И ещё рот был заклеен скотчем. Мелькнула мысль: «Если был бы насморк, задохнулся бы к чертям собачьим».

На удивление ничего не болело, просто тело затекло от, видимо, долгого нахождения в одной позе.

 

Кирилл обвёл взглядом комнату, в которой находился, и обнаружил, что стены её состоят из идеально ровных камней, размером примерно два на два метра, а потолок настолько высоко расположен, что его не видно. А, может быть, потолка вовсе и не было, как вероятно не было и пола, в его обычном понимании. Присмотревшись, Кирилл понял, что находится не в комнате, а на некоей площадке, которая резко обрывается метрах в десяти от него. За краем площадки угадывалась такая невероятная глубина, какую и измерить-то было невозможно. Непонятно, как была ясна эта глубина, но чувствовалась уверенность, что за краем – бездна. Из бездны был слышен неясный гул. Не то шум толпы, не то работа каких-то механизмов.

 

В помещении было свежо, но не холодно. Кирилл попытался освободить руки и неожиданно легко смог это сделать. Он просто резко развёл руки в стороны, и верёвка разорвалась, и даже не верёвка это была, а что-то липкое и хрупкое, вроде карамели. Даже возникла мысль попробовать это на вкус, не сладкое ли оно. И скотч со рта отклеился вполне свободно и легко, а не как ожидалось – отдирая волоски уже отросшей щетины. Несмотря на столь лёгкое освобождение, захотелось заорать что-то грозное, пусть и несуразное и желательно матерно.

 

Происходящие события начали напрягать. И удивления уже не осталось, и загадочность куда-то испарилась, осталась одна злоба и желание что-нибудь сломать, разбить или порвать. Но ломать вокруг было нечего. Стены уходили в невидимую бесконечность. И слева и справа, и вверху не было никакой границы этих стен.

Непонятно было и то, чем освещается это необъятное пространство. Не было вокруг каких либо светильников и солнечного света, разумеется, тоже не было. Но свет, тем не менее, присутствовал. Не очень яркий, но вполне достаточный. Достаточный для того, чтобы ощутить его присутствие.

 

Кирилл поднялся и пошёл вдоль стены влево. Спустя час, понял, что никуда не придёт и повернул обратно. По прошествии двух часов, стало ясно, что и обратный путь не приведёт никуда. Кирилл сел на пол и зачем-то позвал:

- Вадим!!! Ты где!!?

- Тут я, чего орёшь? – раздался рядом спокойный голос.

 

Кирилл удивлённо повернулся, но нет! Это был именно Вадим. И он спокойно стоял рядом, разрезая ножом яблоко. Он был так же идеально лыс, только одежда на нём была другой. Теперь он был одет в какую-то форменную тужурку, не то пожарного, не то судебного пристава.

Странным образом, появление Вадима успокоило Кирилла, словно он очутился, если уж не дома, то среди своих. А когда он понял, что и сам одет в какое-то подобие формы, то совсем успокоился. Одинаковость успокаивает. Успокаивает принадлежность. Неодиночество. Пускай непонятно к чему или к кому принадлежность, но раз принадлежность, значит это кому-то нужно, значит тот, кому это нужно, знает, что он делает. Значит, он обладает такой информацией, которой не обладает никто и способен принимать решения, которые не может принимать никто, кроме него.

 

- Ну пошли, – буднично позвал Вадим и легонько толкнул стену, в которой оказалась дверь ранее невидимая или вовсе несуществующая.

Кирилл, хотя и не признал внутренне право именно Вадима принимать решения и делать выводы, тем не менее, пошёл за ним и очутился в довольно просторной комнате, заставленной кроватями с панцирными сетками, но без матрацев. Кровати стояли плотно, с узкими проходами, так, что идти рядом было невозможно, идти можно было только друг за другом. Кирилл шёл, глядя в бритый затылок Вадима, поймав себя на мысли, что суетливо, по-птичьи подпрыгивает, стараясь попасть в ногу. Невелик строй, но хотелось чеканить шаг и повернуть голову влево, видя грудь третьего человека. Но поскольку их было всего лишь двое, то соблюсти правила строевой подготовки было никак невозможно.

Никаких мыслей о том, почему они очутились в этой комнате, что это за комната и почему в ней столько кроватей, не было. Было желание достигнуть уже цели этого путешествия, если конечно у этого путешествия была какая-то цель. Любое путешествие хорошо достижимостью цели. Попробуйте пойти не зная заведомо о причинах своего похода. Путешествие без причины называется прогулкой и является событием настолько малозначительным, что не стоит и разговора среди солидных людей, а о чём думают и разговаривают люди несолидные, нам неизвестно.

 

Марширование в этом мини строю закончилось достаточно быстро. Вадим открыл ещё одну дверь, отступил вежливо в сторону, пропуская Кирилла, тот вышел в проём и очутился видимо в том же городе, в котором и оказался после падения, только погода в нём переменилась, дождь перестал и светило нежаркое солнце. Оглянувшись, он не обнаружил ни двери, ни Вадима. Позади стоял обыкновенный дом в розоватой штукатурке, на жестяной крыше которого шумно существовали голуби, гадящие время от времени вниз, на тротуар. Захотелось скверно выругаться, но не имело смысла, поскольку ругаться в одиночестве не слишком интересно, так маленькие дети практически никогда не плачут наедине с самими собой. Для плача и мата нужны слушатели, как для смерти желательны зрители. Редко кому охота помирать в одиночку, малопродуктивное это занятие. Прямо скажем, бессмысленное. Приемлемое только в исключительных случаях, только тогда, когда выхода иного нет. Ну не ждать же, на самом деле, пока кто-то появится в зоне видимости, а потом уж и умирать! Да и как ждать, если каждому час назначен и срок отмерен. Отмерен срок и нет этому никакого противодействия.

 

Кирилл ещё постоял бесцельно, поскольку не имел никакой, даже самой завалященькой цели и решил пойти хоть куда-то, потому как – хождение выглядит всё же менее бессмысленно, нежели глупое стояние на одном месте. На одном месте хорошо стоять в строю, в шеренгу по трое. Стоящие в строю, не вызывают ни подозрения, ни каких-либо вопросов. Весь смысл стояния в строю в самом стоянии и есть, а человек в единственном экземпляре должен что-то совершать. Да хоть идти! Поди его разбери – так он идёт или за какой надобностью.

 

Свернув за угол, Кирилл столкнулся с соседкой с третьего этажа. Откуда взялась в чужом городе его соседка, было непонятно. По виду её мгновенно было понятно, что никуда она не торопится, самочувствием своим вполне довольна и прогулка не доставляет ей ничего, кроме удовольствия. Была она лет сорока или около того, фигуриста и склонна к кокетству. Эта встреча могла бы принести радость, если бы не то обстоятельство, что соседка уж год как умерла! Кирилл сам помогал нести гроб вниз по лестнице, обдирая руки о перила и пачкая брюки извёсткой в подъезде стандартной пятиэтажки. Видимо, по строительным стандартам жители таких домов бессмертны, иначе как объяснить наличие таких лестничных пролётов, по которым ни гроб снести, ни носилки. Возможно ещё предположить, что жильцы должны гибнуть стоя, и сами двигаться на погост.

Столкнувшись с соседкою, Кирилл, по понятным причинам, оторопел, но машинально произнёс:

- Привет, Катерина.

- Ааа, Кирилл! Привет, привет!

 

Дальше полагалось бы развиться мирной беседе, но Кирилл совершенно не знал о чём разговаривать с человеком, которого лично видел умершим. Да и вообще полагается ли с умершими разговаривать?

Соседку, видимо, такие пустяки не беспокоили и она начала рассказывать, что погода с утра была слякотная, а сейчас, гляди-ка, разъяснилось, тепло стало, а урожай на яблоки в этом году будет обильным.

Кирилл слушал, не в силах задать единственный вопрос, который его сейчас интересовал. Попробуйте-ка спросить у человека, жив он или нет, если он с вами разговаривает, стоя на углу улиц «Октябрьской» и «Чернышевского». Скорей вы себя сочтёте сумасшедшим, чем спросите о таком…но не удержался, спросил:

- Катерин…а ты же вроде того…померла.

- Ну да. Уж год.

- А как же?..

- Чего как же? Аааа!!! Как я хожу и с тобой разговариваю? Так ведь разрешили.

Хорошее слово «разрешили». Славное слово. Чего ж плохого, если сняли запрет. Ну вот было запрещено покупать брюкву, а тут разрешили. Ну великолепно ведь!

Но на Кирилла это слово подействовало нехорошо. Он представил, что кто-то (кто!?) разрешил ходить и разговаривать трупам, и в голове его изрядно помутнело. Закружилась голова, он обмяк и упал на тротуар, несильно стукнувшись головой о нагретый бордюрный камень

 

Часть вторая

 

«И всё же, есть какая-то напрасность

в единоборстве с собственной судьбой.

Всего ценнее в этой жизни праздность,

а вовсе не победа над собой…»

 

1.

 

Олег устало смотрел на монитор компьютера. Усталость граничила с растерянностью. Растерянность с неудовольствием, а неудовольствие с неудовлетворённостью.

Повесть не сочинялась. Не писалась она. Никак не получалось ощутить тот кураж, который необходим при сочинительстве. О, этот кураж! Удивительное чувство, когда где-то в лобных долях мозга пропечатывается уже готовый текст, успевай только попадать в клавиатуру, записывая его. Текст возникает целыми абзацами, и не нужно думать о связности всего сочинения, всё получается само собою и удивляешься после прочтения, что и сюжет сплёлся и написано складно, хотя не напрягался, не редактировал, не вымучивал фраз, не пытался выразиться поумнее, всё складывалось спонтанно и лучшим образом, так, что и переделывать не надо…

 

А эта повесть не шла. Сначала-то возникло ощущение лёгкости и необременительности, но потом оно ушло и приходилось не записывать, а именно выдумывать. Сюжет, который с самого начала показался интересным, наскучил, и непонятно было, куда его развивать и надо ли развивать вообще. Какие-то странные персонажи возникли сами собою. Некто лысый, потерявший память. Не то спелеолог, не то альпинист, тоже потерял память, но, встретив лысого, слегка прозрел. Потом ещё тётка какая-то, к делу не относящаяся, появилась. Её куда пристроить? Можно было бросить это занятие, но жалко было уже написанных страниц. Их-то куда деть!? Отложить? Дать настояться, как браге, чтобы перебродили мысли, запыхтели, да и полезли наружу, приподнимая крышку?

И ещё этот чёртов интернет, который отвлекал! Динькало в колонках, начинало алеть окошечко-пиктограмма в верхнем правом углу монитора, оповещая, что некто оставил комментарий или написал новое сообщение, и надо было отвечать, участвовать в дискуссии. Можно было и не отвечать и не участвовать, но всегда ведь участвовал и отвечал, так почему теперь нет?

И мысли причудливо прыгали по темам, не давая сосредоточиться на повести.

Теперь Олег начал понимать писателей, которые бросали насиженные рабочие места и устраивались работать кочегарами, ночными сторожами и стрелками ВОХР. Теперь он их начал понимать. Всё же для сочинительства одиночество необходимо. Да, что-то написать можно либо глубокой ночью, либо в кочегарке, когда никого нет, и не предвидится. И чтобы никаким интернетом и не пахло!

Хорошо ещё писать в собственном кабинете с видом на море или сосновый бор, но для того, чтобы появился такой кабинет, сначала несколько лет нужно писать именно в кочегарке, что, однако же, не гарантирует появления личного кабинета. Писательство не гарантирует ничего, в принципе. Даже и регулярных обедов оно не гарантирует.

Вот столяр рано или поздно продаст талантливо сделанный табурет, а писатель может никогда не продать самую талантливую повесть. Реалии таковы, что табурет значительно нужнее, чем любая повесть.

 

«Надо переменить обстановку, - подумал Олег». И переменил. Для этого он просто вышел из дома.

 

Гулко бумкнула подъездная дверь, наподдав его по коленке, ничейный кот равнодушно, с прищуром, посмотрел на Олега и отвернулся.

Только что прошедший дождь, затемнил влагою асфальт, но уже испарялся, наполняя воздух тем запахом, который бывает только после весеннего дождя и никогда больше. Особенно если это первый весенний дождь, тогда этот необыкновенный запах ещё полузабыт после зимы и чувствуется ярко и остро.

Весна пришла. Не быстро пришла. Не мгновенно, как это бывает. Не конкретно, как-то она пришла. Вяло, неискренне, вразвалочку. Нехотя пришла, без энтузиазма. Поманила коварно. Посулила своё пришествие, да и остановилась раздумчиво. Не то продолжать, не то воздержаться. А уже разделся народ. Хочется тепла местным жителям. И женщины в туфлях и чулках выставляют напоказ, посиневшие от холода, голеностопы. И, бодро шмыгая носиками, маршируют по улицам, цокая каблучками. Ветер взбивает причёски, сводя на нет все усилия доморощенных стилистов. Но блестят глаза. Но мысли набекрень. Ожидание чего-то необыкновенного. Вот будет! Вот свершится! Что будет? Что свершится?

 

Олег неторопливо закурил, разом уничтожив все весенние запахи, оставив только запах табачного дыма. Он всегда вот так закуривал – неторопливо. В каком-то фильме Олег увидел, что главный герой чиркает спичкой, но не подносит её к сигарете, а заканчивает начатую фразу и только потом прикуривает. Увидел, и так ему это понравилось значительностью и какой-то уверенностью, что он перенял эту привычку и закуривал всегда неторопливо. Он и курил-то, пожалуй, только потому, что это казалось ему красивым и помогало в общении. Очень тяжело общаться некурящим людям, когда им не очень есть о чём разговаривать. Курильщик может затянуться, стряхнуть пепел, закурить новую сигарету, скрывая отсутствие интереса к разговору, а некурящему – хочешь, не хочешь, надо выдумывать новые фразы, часто пустые, если даже не глупые.

 

А город жил! Краснел кровлей, топорщился антеннами, стоящими на зданиях, почёсывал небосклон телевышкой, стёклами блестел, и создавалось ощущение его самодостаточности и полного равнодушия к населению. Город по утрам заглатывал людей, загонял их в кишечник улиц, проспектов и переулков, а вечером испражнялся ими же, но уже уставшими, выпитыми до донца хлопотливой ежедневностью. Люди построили этот город, они создавали его для себя, но спустя время было уже непонятно – город для людей или люди для города. Город – бездушное животное, сильное как раз своею бездушностью и равнодушием.

И столько люди придумали профессий, для того, чтобы сохранять, содержать и украшать город, что приходила в голову мысль о природном слабоумии самого существа – человек.

А сколько профессий сопутствующих! Таких, что и применить-то не к чему.

Вот, к примеру, Олег – писатель. Он писал и издавал свои книги. Хотя нет, издавали-то другие. Издавали издатели. Вот ещё одна из нелепых профессий - издатель!

А он (Олег) книги – писал. Ну не глупо ли!? Не писал он их, он их сочинял! Просто садился и из мозговых извилин, из подсознания, из неясных и смутных сведений, а иногда и просто из ниоткуда, сочинял тексты. Олег и называл себя – сочинитель. Никогда и никому не говорил он, что его профессия писатель, поскольку полагал это название неверным. Вот сочинитель – это верно! Впрочем, хоть писатель, хоть сочинитель, хоть ещё как назови, а профессия весьма сомнительная. Вот, к примеру, бочар (или бондарь?) сделает бочку, так она непременно кому-то пригодится, хоть под вино, хоть под навоз. А рассказ? Повесть? Или, паче чаяния, роман? Пригодится ли? Возможно только в качестве бумаги туалетной, в случае крайней нужды…хотя тоже применение! Или вот столяр изготовит табурет…впрочем, про столяра сегодня уже думалось.

 

Олег, слегка расстроенный однообразием своих мыслей, неторопливо зашагал по улице, пытаясь подметить и запомнить поведение людей, ситуации, которые могли бы пригодиться в сочинительстве, но не подмечалось, не запоминалось. Мозг пустовал, он безмолвствовал, находя наслаждение в простом созерцании, в праздности и отдохновении. Вполне возможно, что именно это и было сейчас необходимо – праздность и отдохновение.

На пересечении улиц «Октябрьская» и «Чернышевского», Олег привалился к стене покрытой розоватой штукатуркой и снова закурил.

Тротуар прохожими не изобиловал.

Несколько человек стояли у двери сбер.банка, трое переходили дорогу и в нескольких метрах от Олега разговаривали молодой мужчина и вертлявая гражданка лет сорока. Всего разговора Олег не слышал, но после гражданкиной фразы: «так ведь разрешили», мужчина помертвел лицом, телом обмяк и свалился на тротуар, стукнувшись головою о бордюр. Гражданка же, перешагнув через упавшего, скорым шагом направилась через проезжую часть. Её немедленная ретирада выглядела странновато и смахивала на бегство.

 

Олег, понимая, что делать необходимо хоть что-то, попытался выудить из памяти любые медицинские сведения. Выудилось следующее: «кубитальный катетер», «подключичная вена», «тахикардия» и «пирамидон». Понимая, что этих сведений, мягко сказать, недостаточно, Олег, тем не менее, скорым шагом отправился к упавшему, вознамерившись немедленно его спасти, или уж, на худой конец, вызвать «скорую». Но ничего не понадобилось. Упавший самостоятельно поднялся, беспокойно осмотрелся и уселся на корточки у стены, обхватив плечи руками.

 

2.

 

Олег подошёл к упавшему и склонился над ним, чтобы узнать, не нужна ли какая-либо помощь, но тот спокойно и вполне осознанно посмотрел на него и протянул руку для рукопожатия.

- Меня Кирилл зовут, а тебя?

- Олег.

- Ты кто?

- Я сочинитель.

- Писатель что ли?

- Ну я бы так не сказал. Просто сочинитель.

- Интересно почему? Почему это все говорят – писатель, а ты бы так не сказал? Ну хорошо, ты сочинитель. И что же ты сочиняешь?

- Разные тексты.

- К утренникам в детском саду? Что значит – тексты? Какие тексты, в форме чего тексты? Повести, рассказы, эссе, басни? Что?

- Ну, большей частью рассказы.

- Значит так и говори – я писатель, сочиняю рассказы. Печатаешься?

- Печатаюсь.

- В журналах, в газетах? В сборниках? Отдельные книги есть?

- Да, во всём перечисленном. И книги есть.

- Почему же тогда ты не называешь себя писателем? Я вижу в этом какое-то изощренное кокетство. Тебе полагается, каждый раз, когда ты называешь себя сочинителем, робко взмахивать ресницами. Что вы за народ такой – творческие люди? К чему это жеманство? Водитель называет себя водителем, врач врачом, а ты писатель, ты пишешь рассказы, это твоя профессия. Ты пишешь хорошие рассказы?

- Ну видишь ли…

- Не вижу, не буду видеть, и видеть не желаю! Если токарь выточил хорошую, правильную деталь, то он так и скажет и никто не убедит его в обратном, поскольку им были соблюдены все размеры и правила изготовления. Он профессионал и знает своё дело. И я просто спрашиваю, знаешь ли ты дело, которым занимаешься? Итак, ты пишешь хорошие рассказы?

- …да.

- Но пауза была! Зачем лукавить, если ты полагаешь свои рассказы хорошими? Ведь ты несёшь свои произведения в издательство, потому что считаешь их достойными прочтения другими людьми, так почему же непременно нужно стесняться собственного труда!?

- Но ведь нельзя так! Рассказы нельзя сравнивать с…кулебякой, которую вкусно приготовили!

- А почему это нельзя!? И написать можно вкусно. И добротно тоже можно написать. Представь – сделал столяр табурет, не какой-то там колченогий уродец, а крепко сбитый, ладный, устойчивый, пахнущий свежими стружками табурет. Хорошо же ведь сесть на такой табурет? Да, сесть задницей! Но табурет именно для этого и предназначен. Сесть, зная, что не свалишься и не прищемишь себе ляжки. Хорошо! Сесть и чувствовать, как расслабляется тело после долгого стояния, либо ходьбы. Чувствовать, как уходит усталость, и испытывать мимолётную благодарность к неизвестному столяру.

А если читаешь интересно написанный, грамотный, увлекательный рассказ, то испытываешь двойное чувство благодарности к профессионалу, сочинившему его, ведь мозги-то поважнее задницы будут.

- Ну не знаю. Не приходило мне в голову сравнивать рассказы с табуретами. А с чем тогда можно сравнить стихи? С ложками?

- Не вижу иронии! Ты попробуй сначала вырезать из корявой деревяшки ложку – гладкую, ухватистую, сверкающую лаком! Попробуй, а потом говори.

- А пусть попробует столяр сочинить стихотворение!

- Обиделся? – рассмеялся Кирилл. – Это ты зря. Хорошему столяру и в голову не придёт сочинять стихи. Ему достаточно табуретов. Это тебе обязательно захочется плести макраме или вырезать ложки, а может быть и лукошки делать, а столяр понимает, что ему дано то, что он имеет. Это у тебя день начинается с сомнений и ими же и заканчивается. А ему некогда, ему работать надо.

- А я, выходит, не работаю!?

- И сколько страниц в день ты пишешь?

- Как это? Что значит сколько? Не знаю. Пишу, пока пишется. Пока мысли есть, пока вижу сюжет.

- Ну так какая же это работа!? Это хобби. Для удовольствия. Работа – это когда ты обязан ежедневно крутить гайки или укладывать асфальт, даже если тебе этого не хочется. Взяли вы, писатели, моду сваливать всё на вдохновение и творческий порыв.

- А как же без этого!? Нет, ты чего-то не понимаешь!

- Это ты чего-то не понимаешь. Вот скажи, на какие деньги ты покупаешь хлеб, носки и мыло. Чем оплачиваешь жильё и одежду?

- Мне платят за публикации.

- То есть ты живёшь литературой! Это твоё ремесло! И прекрати корчить из себя целочку валдайскую, имеешь профессию – изволь соответствовать. Есть люди, которые живут не литературой, а ДЛЯ литературы, работая при этом шорниками, кочегарами и генеральными директорами, не важно кем, вот они могут ссылаться на вдохновение и творческий порыв. Писательство для них – это болезнь, наркотик, порою хуже героина, а ты зарабатываешь деньги писательством…а исхалтуриться не боишься? На заказ писал?

- Я писал на заказ, но заказывают только тему, а превращаю её в слова я. И превращаю так, как видится мне.

- Нет, значит ты не писал на заказ. Если мастеру заказывают стул зелёного цвета, то он не имеет право сделать его красным.

- Но ему могут заказать просто стул.

- Могут, но это не вполне заказ. То есть – это заказ, но я имел в виду немного другое. Ну вот были у тебя заказы такие, чтобы ты в рассказе упомянул восемь раз «Иван Петрович», четырнадцать раз «швейная фабрика имени Красных командиров» и семь раз «Аглая Васильевна»?

- Нет, таких заказов у меня не было.

- Тогда выходит, творчество твоё идёт вполне успешно. - Кирилл поёжился, от внезапно возникшего телесного неуюта и беспокойно начал оглядываться вокруг, словно кого-то разыскивая.

- Случилось что-то? – спросил его Олег.

- Ничего не случилось. Ничего. Почему непременно должно что-то случиться? А разве не может быть, чтобы и не случилось ничего, а всё и вокруг и внутри указывает на то, что всё же что-то случилось? Не бывает у тебя неосознанного беспокойства? Совсем неосознанного. Иногда случается муть какая-то в обозрении пространства. Не то косить ты начал, не то двоится у тебя в глазах. А может это мысли косят и двоятся? Слишком резко мысли меняют направление, и мысли последующие начинают стукаться о предыдущие. Бумс! – Кирилл поднялся и, не обращая больше внимания на Олега, отправился к соседнему дому, открыл дверь и вошёл внутрь.

 

Олег вроде бы и смотрел Кириллу вслед, а не успел заметить в какую именно дверь он вошёл. Дверей было пять. Все пять были покрашены темно-зеленой масляной краской. Покрашены они были многократно и небрежно. Краска слоилась и местами уже облезла, обнажая творчество предыдущих маляров. Предыдущие маляры были, видимо, стеснены в выборе колера и тоже красили двери темно-зеленой масляной краской. Зелёный цвет и чешуйчатость придавали дверям вид неведомых плоских рептилий. Олег решил, что должен найти Кирилла и пошёл следом.

Не зная, за какой именно дверью скрылся Кирилл, Олег открыл крайнюю справа и вошёл. Вошёл и понял, что не было никакой разницы, в какую именно дверь входить, поскольку все они вели в одно помещение – большое и гулкое. То, что снаружи выглядело, как жилой дом с пятью подъездами оказалось не то заводским цехом, не то мастерской. Цех был абсолютно пуст, но слышен был какой-то звук, не то гул толпы, не то шум от работы механизмов, но ни толпы, ни механизмов видно не было. Звук отдавал в голову, и уже начинало казаться, что он и есть в голове, а снаружи звука-то и нет никакого. Постепенно к звуку добавились вспышки света, словно неподалёку заработал гигантский стробоскоп. Вспышки непостижимым образом смешались со звуком воедино, образовав какую-то новую субстанцию – «звукосвет». Звукосвет становился всё ярче и громче, пока не достиг таких пределов, которые выдержать уже не было возможности. Олег обхватил голову руками, упал и потерял сознание.

 

3.

 

Очнувшись, Олег обнаружил себя в комнате, напоминающей больничную палату. Скорей всего это и была больничная палата, но в минималистическом стиле. Не было никаких стоек с капельницами, прикроватных мониторов или прочих штукенций, которым положено находиться в больничных палатах. Ничего этого не было. Была кровать, стул у кровати, окно и дверь. Даже тумбочки не было. Стены, пол и потолок были окрашены серой краской с разными оттенками – потолок светлее стен, а пол темнее.

Олег встал, подошёл к двери и толкнул её, но она была заперта снаружи. Ясно было, что заперта она именно снаружи, поскольку изнутри на двери не было ни замочной скважины, ни даже дверной ручки.

Олег сел на стул (он оказался привинченным к полу) и попытался понять, что происходит.

 

« Итак – я в комнате, похожей на больничную палату. Окно на две трети закрашено краской, и понять, что находится снаружи невозможно. Дверь заперта. Я чувствую себя неплохо. Ничего не болит, голова не кружится. Не тошнит. Меня зовут Олег, я писатель. Пишу повесть. Пишу я её дома, а здесь я оказался потому, что…а чёрт знает, как и почему я здесь оказался!

Пишу повесть…писатель…устал, вышел пройтись…»

 

Тут Олегу сделалось нехорошо. Он вспомнил. Вспомнил, что начал писать повесть о том, как некий человек (альпинист?) спускался вниз по какому-то тоннелю (шахте?) и упал вниз. Ещё был кто-то лысый и баба мёртвая. Мёртвая, но ходила и разговаривала.

Вспомнил Олег и то, что прогуливаясь по городу, он встретил и альпиниста этого и бабу…мёртвую.

Всё смешалось в голове. Как могло оказаться так, что персонажи, придуманной им повести, гуляют по городу!? Или повесть не придумана? Или она вовсе и не повесть, а самая, что ни на есть реальность?

Перед глазами закружились – альпинист, баба и табуретки. Табуретки были светлого дерева, пахли сырой сосной, но они были – книги. Табуретки были разного размера. Большие – это романы, поменьше - повести, а совсем маленькие табуреточки были стихотворениями. Неясно было, как могут обычные табуреты быть ещё и книгами, но именно так оно и было. Не было у табуреток ни страниц, ни обложек, однако было понятно, что их можно читать. И по качеству исполнения табуретки были разными, одни ровные и чистые, а другие корявые и заскорузлые какие-то, не мастеровито сделанные, не качественно. Дрянь, а не табуретки.

« Может быть, и мои рассказы вот такие же корявые и невнятные, - подумал Олег, уже принимая за истину, что табуретки и литературные произведения – это одно и тоже».

Он встал, подошёл к окну и попытался понять, как оно открывается, но открыть окно не было возможности – ни ручек, ни шпингалетов на окне не было. Тогда Олег попробовал выбить стекло, но только разбил руку в кровь.

Беспокойство овладело им. Овладела неясная тревога. В комнате не стало прохладней и сквозняков никаких не возникло, но захотелось закутаться в одело с головой, только бы спрятаться, избавиться от этой тревоги. Тревога не имела какой-то явной аргументации, она просто была и всё. Появилось предощущение событий, могущих произойти, но произойти не обязанных.

Страх пружинистой субстанцией разместился где-то ниже желудка, постепенно заполняя собой кишечник. Страх, как большой тёмный глист шевелился внутри организма, касаясь внутренностей своей холодной скользкой спиной.

Паническая атака овладевала разумом и телом, хотелось закрыть глаза, но только так, чтобы не открывать их уже никогда. Закрыть глаза, зажмуриться сильно-сильно, до возникновения мелькающих мушек, до обморока, только бы избавится от этого страха. Только бы избавиться.

 

Олег лёг на кровать и, притянув колени почти к подбородку, застыл в позе эмбриона. Захотелось убежать. Но убежать захотелось не физически, гулко топая по полу, а душевно убежать. Убежать мыслями. Сделать так, чтобы совсем не было никаких мыслей. Чтобы в голове возникла успокаивающая пустота. Некое безэмоциональное пространство, безвкусное, но тягучее, как патока. Захотелось назад в околоплодные воды. Да хоть к дьяволу, только бы избавиться от ледяной руки, которая сдавила кишки!

Олег попытался считать от тысячи до единицы, попробовал думать о чём-то тёплом и приятном, но тщетно. Избавления не было.

Всё смешалось. Всё! Олег уже перестал понимать, где именно находится реальность. Да и не реальность даже, а хотя бы мысли где существуют, в чьём мозгу. Или это одни и те же мысли у нескольких человек? Да хоть взять эти чёртовы табуретки, те которые на самом деле рассказы! Ведь это он думал о табуретках? Или это альпинист этот, которого ( вспомнил Олег) зовут Кирилл, о них думал? Или они оба думали одновременно? Но тогда откуда Олег знает, о чём может думать другой человек?

И не может ведь быть никакого другого человека! Не может! Олег сам его выдумал! Он только персонаж повести…но он видел выдуманный им самим персонаж и говорил с ним!

 

Олег начал тихонько поскуливать, пытаясь таким образом выпустить из себя хотя бы часть страха, который подчинил себе весь его организм. Хотя бы маленькую его часть. Хоть крохотную частичку.

 

Страх побеждал. Он жил вне зависимости от желаний Олега, вне его воли. Он завладел абсолютно всем организмом. Страх высверливал мозг, от него по рукам побежали мурашки, начали неметь ноги, в желудке сконцентрировался ледяной комок. Внезапно и сильно захотелось в туалет.

Олег с головой закутался в одеяло, его бил озноб. Несмотря на озноб и ледяной холод внутри, он начал обильно потеть. Пот быстро испарялся, а от этого Олег замерзал ещё больше. Казалось, что средоточие всей паники вселенной находится теперь в его теле, что хуже уже быть не может, но нет!

 

- Соолнышкооо! – раздался голос.

Кто-то кого-то звал. Его звали? Но кто? Никто и никогда не называл его солнышком. И откуда мог происходить этот голос, если комната была совершенно пуста, никого, кроме самого Олега в ней не было?

- Соолнышкооо! – снова позвал голос.

Голос был женским. Голос был незнакомым.

Олег выпростал голову из одеяла и оглядел комнату. Она была пуста.

- Соолнышкооо! – повторил голос где-то очень близко, настолько близко, что ближе уже и некуда.

Понимание пришло неожиданно и ошеломляюще. Понимание было, как удар кувалдой в лоб. Неожиданный, с оттяжечкой, с залихватским «хэканьем».

Голос был внутри! Не было никого ни вокруг, ни за окном, ни рядом с дверью снаружи. Никого, ни единого человека.

Олег тут же, немедленно, вспомнил все статьи по психиатрии, которые когда-либо читал. Статей было немного, но вывод из них следовал однозначный – голоса слышат только сумасшедшие.

«Эге, батенька! – сказал кто-то внутри, - а вы сошли с ума».

И очень явственно представился облик этого внутреннего сказавшего. Он был остролицым, волосы на голове росли клочками, а на носу красовался какой-то совершенно неприличный прыщ. Прыщ отдавал фиолетовым и выглядел вызывающе.

Остролицый захихикал глумливо и пропал.

- Соолнышкооо! – снова раздался женский голос, но Олег уже почти смирился со своими новыми ощущениями и испугался уже значительно меньше.

- Ты кто? – спросил он у голоса.

- Соседка твоя, Катерина, - ответил голос, - неужели не помнишь?

- Почему же ты моя соседка, если ты Кирилла соседка, альпиниста этого?

- Какого такого альпиниста? - удивился голос, - не было никакого альпиниста. Моя квартира напротив лестницы, а твоя угловая.

- Точно. Моя угловая…но тебя я не помню.

- Ну как не помнишь!? Олежка, ты чего!? Как же ты можешь не помнить-то!? Всего-то год назад у нас с тобой роман был. Да ладно тебе! Не сочиняй! Не помнит он, как же!

 

И тут Олег вспомнил, что действительно была у него соседка Катерина. И роман вспомнил, который у них был. Бурный роман, со ссорами, со страстными примирениями. Всем романам роман.

Но только потом делась куда-то соседка его. Исчезла неожиданно, никто и не знал где она и что с ней.

 

- Катерина, а куда ты пропала? Вроде никуда переезжать не собиралась, и не стало тебя.

- Так померла же я.

- Как померла? – оторопел Олег, - отчего?

- А убили меня.

- Кто убил? Почему!?

- Так ведь ты и убил. Придушил сначала, а потом расчленил тело в ванной и выносил несколько дней меня по частям в клетчатых сумках. Знаешь, есть такие сумки клетчатые, в которых торговцы товар перевозят. Они хорошие, сумки эти, не промокают и в глаза не бросаются, мало ли чего человек несёт, может купил чего.

- Бред какой-то!

- Никакого бреда, Олежечка, никакого бреда. Так всё и было. Чтобы не шуметь в квартире, ты не рубил тело топором, а отделял конечности по суставам. Руки и ноги ты вынес одновременно, отвёз за город и утопил в пруду. Туловище с внутренностями ты ночью закопал на кладбище, а голову сбросил в канализационный люк.

 

Внезапно Олег поверил всему, что произносил голос – соседка Катерина это была или кто-то ещё, неважно. Не вспомнил, а именно поверил, до того спокойно и подробно она ему всё это рассказывала.

 

Олег тоненько и пронзительно закричал от ужаса. Закричал в попытке заглушить голос, находящийся внутри него. Возникло желание выскрести изнутри черепную коробку, вынуть из неё мозг, в котором существовали такие ужасные известия. Вынуть мозг и бросить его в стену, чтобы расплющилось сереньким, растеклось мокрым пятном, и не было больше голосов и действительности, чтобы тоже не было.

 

Часть третья

 

«На бога не пеняй, живя убого:

Бог всем даёт. Не все берут у Бога».

 

1.

 

Олег открыл глаза, сел на кровати, взял сигарету из пачки и закурил. Он не удивился тому, что находится в своей собственной квартире, а не в больничной палате, в которой ощущал себя ещё несколько минут назад. Он уже всё понял. Трезвый рассудок возник, словно предмет, который можно было потрогать руками. Не стало сумбурно-расплывчатых мыслей, размышления словно сфокусировались на одно точке, которая называется – истина.

Не было никакого альпиниста, никакой расселины в скалах не было тоже. И скачков из реальности в реальность не существовало. Это было лишь воображение. Осталось разобраться сон это, сошёл он с ума или вошёл в какой-то неизвестный науке сочинительский транс, начав существовать, пересекаясь с героями повести так, будто бы они были реальными лицами.

Повесть! А была ли повесть!?

Олег подошёл к компьютеру, открыл папку «незаконченное» и прочёл первые строчки.

Повесть, стало быть, имела место. Уже легче.

Значительно легче становится, когда на своём месте оказывается то, что должно на этом месте находиться. Например, разум.

 

Олег снова закурил и, сев за компьютер, напечатал ещё несколько страниц будущей повести. Сочинялось легко, предложения составлялись сами собой, но Олег знал, что именно в момент вот такого необременительного сочинительства и надо остановиться. Если остановиться именно сейчас, то и продолжать можно будет вот так же - легко и необременительно. Легкость будет существовать в недрах организма ещё какое-то время. Иногда долго, иногда не очень долго, но она непременно будет. А если закончить писать, попав в тупик, заклинив мыслями, то и начинать придётся с тупика.

И ещё одно правило было у Олега – никогда, никому, ни при каких условиях не давать читать ещё неоконченных вещей. Никаких читок вслух «глав из повести», никаких рассылок по интернету, никакого - «слушай, я вот тут повестенцию затеял, не хочешь взглянуть?»

Нет, советы бывали и очень дельными и замечания справедливыми, и можно было бы последовать советам и отреагировать на замечания. Можно было бы, но тогда это была бы уже не его повесть! Иная. Чужая это была бы повесть. Инородная какая-то. Вживлённая в организм в принудительном порядке. Инъекция, а не повесть.

Были случаи, когда Олег начинал прислушиваться к советам и правил, черкал, редактировал, удалял и переделывал целые абзацы, а потом понимал, что повести уже нет. Есть несколько глав, неплохих глав, есть сюжет и небезынтересный сюжет, между прочим. Всё есть, а повести нет. Обрубок получался. Обмылок. Текст, подвергнутый кастрации. Процедура кастрации, какие бы цели она ни преследовала, ведёт к неполноценности. Даже если кастрация добровольная. Даже если она ведёт к спасению человечества или к чему она там ещё гипотетически может привести, не важно это. Это совсем неважно.

Поняв однажды, что он не в силах расстаться даже с малюсеньким словечком, если оно уже существует в тексте, Олег перестал следовать советам критикующих. Он слушал их, иногда соглашался, но делал по-своему. А если ему приходилось спорить, доказывая нужность фраз и поворотов сюжета, то он краснел пятнами и говорить начинал фальцетом, словно его на самом деле оскопили.

 

В прихожей тренькнуло, Олег сначала удивился, а потом сообразил, что это дверной звонок. Он всегда с трудом выныривал из глубин сочинительства и так же тяжело заныривал обратно.

 

Подойдя к двери, Олег, не глядя в глазок, открыл её и оторопел. На пороге стоял мужчина с головой гладкой и блестящей, как яйцо страуса. Страусиных яиц Олег никогда не видел, но при первом же взгляде на голову этого человека, появилась мысль именно о страусиных яйцах.

Мужчина достал из кармана красную книжечку и раскрыл её. Внутри книжечка оказалась полосато-трёхцветной, там имелась фотография лысого, жирная фиолетовая печать и какой-то текст, из которого Олег успел прочесть: «капитан», «полиции» и «старший следователь».

Лысый спрятал книжечку и произнёс, вероятно, для непонятливых или потому, что обязан был это произнести:

- Старший следователь, капитан полиции Чеботарёв Вадим Сергеевич.

- Макаров Олег…тоже Сергеевич, звания нет, сочинитель, – глупо ответил Олег.

- Звягинцеву Екатерину Викторовну, соседку вашу, давно видели?

 

Олег с трудом сообразил, что соседка его Катерина, оказывается Звягинцева, да ещё и Викторовна.

 

- Давно…не знаю…а какое сегодня число?

- Сегодня двадцать второе, но это неважно. Вы просто вспомните, сколько дней назад вы её видели. Может быть вчера или позавчера. А, может быть, на прошлой неделе?

 

«А когда я её на самом деле видел-то? – подумал Олег. – Нельзя же считать разговор внутри собственной головы встречей с нею».

 

- А я не помню, - ответил он лысому, – я писатель. Пишу. Иногда так заработаюсь, что и не помню когда себя-то видел. – Олег нервно хихикнул и снова удивился, насколько лыс и блестящ череп следователя.

- Ну хорошо. А может быть, вы что-то слышали? Вы когда последний раз из квартиры выходили? Возможно, вы видели других соседей или говорили с кем-то. Может быть, с собакой кто-то гулял, а вы остановились поболтать.

- Я не люблю собак. Из дома я в последний раз выходил… вчера…прогулялся до перекрёстка «Октябрьской» и «Чернышевского»…там я Катерину и видел!

- Говорили с ней? – насторожился лысый.

- Нет, не говорил. Она разговаривала с каким-то человеком, потом он упал, а она ушла, – произнёс Олег, с трудом сдерживая подкатывающую тошноту. В глазах карусельно закружились вспышки света, а в голове возник динькающий звук, так словно в черепе начала работать игрушечная шарманка с полосатыми, разноцветными боками.

- Что за человек? Куда ушла? – спросил следователь.

- Человек? Он альпинист. Его Кирилл зовут. Он потом тоже ушёл. А куда Катерина ушла, я не знаю. Ушла да и ушла. Мне почём знать куда!? Зачем мне это нужно – знать, кто и куда уходит!? – забормотал Олег растерянно, но попытался пошутить. – Разве я пастух соседке своей?

- Да вы не волнуйтесь, - лысый пристально посмотрел на Олега, – я просто провожу поквартирный опрос. Соседка ваша пропала, есть сигнал, вот я и провожу расследование. Я уже всех опросил, вы последний остались. Кстати, все опрошенные уже поехали в отделение полиции, давайте, и мы с вами поедем, чтобы записать показания ваши. Я, грешным делом, бланки протоколов забыл. Поедемте? – Лысый простодушно улыбнулся и просительно приложил руку к груди.

- Поехали, раз надо. Чего ж не поехать. Сейчас переоденусь и поедем.

 

Олег зашёл в комнату, переоделся в уличное и подумав мимоходом: «Какой-то странный этот следователь», сунул в карман отвёртку. На всякий случай. Мало ли для чего может человеку понадобиться отвёртка. Всякие бывают жизненные ситуации. Вполне возможно предположить, что так повернётся действительность, что никуда без отвёртки-то!

 

Лестницы в панельных домах времён хрущёвской оттепели настолько узки, что идти рядом никак невозможно. Идти можно только друг за другом, гуськом или строем – это уж кому какая терминология больше нравится. Олег слегка замешкался, запирая дверь в квартиру, поэтому следователь оказался впереди него. Так они и пошли. Впереди лысый, а следом Олег. Шаги их отбивали нестройную чечётку на бетонных, с вкраплениями мраморной крошки, ступенях, а голоса звучали гулко, как в бане.

 

- Так вы говорите, видели соседку вашу вчера? – переспросил следователь.

- Видел, но не говорил с ней.

- Да ладно, бог с ней, с соседкой, найдётся, - как-то уж чересчур равнодушно сказал следователь и продолжил, - а вы что сейчас пишите?

- Повесть пишу.

- А о чём повесть, если не секрет?

- Да так, о всяком. О писателе, альпинисте, о тёмных сторонах сознания человеческого.

- Это как? О каких таких тёмных сторонах?

- Да о всяких. Ну вот вам хотелось бы иметь миллион долларов.

- Конечно, - улыбнулся следователь, - кому же миллиона не хочется.

- Но вы никогда не заработаете его честным трудом?

- Никогда. Честным трудом можно заработать только горб и грыжу.

- А если украсть?

- Как это украсть, я следователь всё же.

- То есть, нет? А если украсть так, что никто и никогда не узнает? Ну предположим, что вы украдёте миллион у очень богатого человека, у которого их ещё очень много, настолько много, что он даже и не заметит пропажи жалкого миллиончика. И вы будете точно знать, что никто и никогда об этом не узнает, украдёте?

- Странно вы рассуждаете.

- Что ж странного? Вы женаты?

- Да.

- У жены есть хорошенькая подруга?

- Имеется.

- Хотите с ней переспать?

- Да ну! Как же это можно!?

- А в мыслях. Только в мыслях, хотели хоть однажды? А если это останется тайной навсегда, переспали бы?

- Ну не знаю. Нет, наверное.

- Лжёте вы, господин следователь. Лжёте. И украли бы и даже, возможно, убили бы, если бы наверняка знали, что вас никогда не раскроют!

 

Лестница, совершив очередной поворот, упёрлась в тамбур, за двойными дверями тамбура находилась улица, а справа имелась ещё одна дверь – вход в подвальное помещение, в котором у каждого жильца имелась каморка, для хранения «очень нужного» хлама. Хлам копился годами, складывался в пирамиды, в ровные стопки и просто сваливался в кучу, чтобы в нужный момент можно было найти необходимую вещь, умилившись собственной предусмотрительности. Да только вот момент отыскания нужной вещи наступал крайне редко или не наступал вовсе.

 

Олег внимательно посмотрел на затылок лысого, вынул из кармана отвёртку и воткнул ему её туда где заканчивается череп и начинается шея. Между шейными позвонками воткнул. Удар получился сильным, и отвёртка прошла насквозь, пробив кадык. Лысый на секунду ошеломлённо застыл и упал, захрипев. Олег открыл дверь в подвал, столкнул лысого вниз, спустился сам и затащил тело в каморку жильцов из пятой квартиры, каморка у них не запиралась и сами они, по слухам, не то переехали, не то собрались переезжать или в Йошкар-Олу или на Гоа.

«Странный какой-то следователь, - ещё раз подумал Олег, выходя на улицу, - и протоколов у него нет, и в отделение очень уж настойчиво приглашал».

 

Дверь, наподдав его по коленке, с грохотом захлопнулась, отсекая происшедшее. И не отсекая даже, а словно разделяя жизнь на две действительности.

 

«Катерину-то, выходит, я и взаправду убил и расчленил, - продолжал думать Олег, - зачем я это сделал – бог весть, но отбывать пожизненное неохота, поэтому пусть следователь полежит там, где я его положил. Зачем же я Катерину убил? Сумасшествие? А может человек понимать, что он сумасшедший? Или не может? Чёрт, я ведь совершенно не помню, как убивал Катерину! Не мог же я это забыть совсем, до мельчайших деталей забыть. Забыть так, будто стёрто это из памяти. Ведь должно остаться хоть что-то, хоть проблески воспоминания. Ну нож какой-то должен же быть. Пятна крови. Одежда её, наконец! Впрочем, одежду я, видимо, выбросил вместе с частями тела, но кровь! Кровь-то должна где-то быть!..а следователь пусть полежит, это я всё правильно сделал, это верно, пусть… альпинист этот существует или нет? Следователя зовут Вадим Сергеич, лысого, который Кирилла сопровождал, тоже зовут Вадим, следователь лысый, если следователь и тот Вадим одно и то же лицо, то и альпинист, по имени Кирилл, должен где-то существовать…или не должен?

 

Итак, я очень хорошо понимаю, кто я. Соседка Катерина у меня была, я её убил, но совершенно этого не помню, а сказала об убийстве сама Катерина, привидевшись мне в бреду. Альпинист Кирилл личность непрояснённая и маловразумительная, может его совсем и не было. Лысого следователя я десять минут назад убил отвёрткой и спрятал в подвале. Я сумасшедший…я сумасшедший?»

 

Нестерпимо захотелось курить, и Олег сообразил, что не взял с собой сигарет.

- Закурить не найдётся?! – окликнул он прохожего.

Прохожий остановился и протянул Олегу измятую пачку «Примы».

Олег закурил, угостившись и спичкой. Ощущение повторяемости происходящего возникло так неожиданно, будто его легонько стукнули в лоб, причем стукнули изнутри, с изнаночной стороны лба, из черепной коробки стукнули. И мужика и «Приму» его мятую он уже будто бы где-то видел. Или не видел? Или придумал он его, мужика этого?

 

Но мужик начал казаться событием вполне рядовым, по сравнению с дальнейшим.

Из-за угла дома показалась Звягинцева Екатерина Викторовна, собственной персоной. В руках у неё были две клетчатые сумки.

 

«Она сама себя убила, расчленила и в этих сумках теперь несёт, – глупо подумал Олег».

Захотелось потерять сознание. Не грохнуться в обморок, не лишиться чувств, а именно потерять сознание. Чтобы не осознавать, не думать, не иметь способности соображать и делать выводы.

 

2.

 

- Привет, Олежка, - поздоровалась Катерина, подойдя.

- Привет, - ответил Олег шершавым языком.

Он ответил не гортанью, не голосовыми связками, а именно языком, поскольку звука никакого не произвёл, а только попытался его произвести.

- Уморилась, - сообщила Катерина и села на лавочку у подъезда.

- Отчего уморилась? – спросил Олег, обретя способность к вербальному общению.

- Да к бабке в деревню ездила. Представляешь, дура эта старая написала заявление в милицию, что я пропала. Главное, я к ней поехала уже, а она заявление написала! Приезжаю, а меня участковый разыскивает! И участковый тоже дурак! Нет сначала всё выяснить, а он уже в город позвонил, наверное, меня уже и тут ищут.

- Не ищут уже, - пробормотал Олег.

- Да ищут, как не ищут! Заявление было, значит ищут! – возразила Катерина и продолжила, - пойдём ко мне, я от бабки вон две сумки продуктов притащила, покормлю.

 

Олег почувствовал, что очень голоден, взял сумки и пошёл вслед за Катериной, пытаясь обрести душевное равновесие.

Не убивал он Катерины-то! Не убивал! И на куски её не резал. А может и следователя не убивал, а может, и не было никакого следователя?

 

Пройдя через подъездный тамбур, Олег посмотрел на дверь в подвал. Дверь была закрыта, но, возможно, это он её и закрыл. Или не он? Или вообще он к этой двери не подходил? Да конечно не подходил! И следователя не было! Привиделось это всё ему, Катерина-то вон живая, а значит, ничего и не было. Ни альпиниста, ни следователя. Вообще ничего.

Олег испытал такое облегчение, какое испытывал только в детстве. Представьте, что снится вам сон, будто вы описались прямо в постели, вы просыпаетесь, в страхе трогаете простыню и понимаете, что это был всего лишь сон и такое подступает счастье, словно кончилась война, и наши победили.

Жизнь налаживалась! Всё оказалось не так уж и плохо.

 

Иногда стоит только подождать, и жизнь налаживается сама собой, без явных внешних причин.

Часто думается, что нужно что-то предпринимать, бежать куда-то, звонить, договариваться, писать письма, а иногда и кляузы, но оказывается, что ничего этого и не нужно. Совсем. А надо было просто подождать. Без излишних телодвижений.

Бывает, что и переменяется всё само собою. Удивительным образом переменяется. Так, что идёт перед вами вверх по лестнице, якобы убитая вами же соседка. Идёт вихляя бёдрами и рассказывая историю о том, что у бабки, оказывается, корова отелилась. Телёнка назвали Прошкою, лоб у него кучерявый, а бегать он пока не может, падает всё время, но ходит хорошо, не падает.

 

Олег поднимался вслед за Катериной, слушал её глупости и наслаждался. Странная есть особенность у женских глупостей, иногда они раздражают, а иногда приводят в умиление.

 

Дойдя до площадки их этажа, Катерина отворила дверь, вошла внутрь и свернула в сторону кухни, приговаривая:

- Олежка, ты заходи, заходи. Я сейчас сумки разберу и готовить начну.

 

Олег перешагнул порог квартиры и вышел…на дебаркадер. Да, это точно был дебаркадер. Двухпалубное сооружение слегка покачивалось на волнах, широкий трап с перилами вёл на берег, кричали чайки, ветер был влажным и тёплым.

Человек в серых штанах и тельняшке мыл палубу, прервавшись, он оглянулся, увидел Олега и закричал:

- Аааа! Сочинитель!! Это ты!! Привет, привет!! Прошу к нашему шалашу…то есть дебаркадеру, в данном случае!

Человек оказался альпинистом Кириллом или уж кто он там был – альпинист, спелеолог или сам дьявол, поди разбери!

- Привет, - ответил Олег и, почувствовав слабость в ногах, присел на кучу какого-то брезента, не то это были ненужные паруса, не то просто полог для укрывания.

Кирилл сел рядом и спросил:

- Ну как? Как успехи на ниве литературы?

- Да пока никаких успехов, какие тут успехи когда, то следователь приходит, то теперь вот на дебаркадере я очутился…что за река? Где мы?

- А чёрт её знает! – весело ответил Кирилл, - я сам тут недавно. Смотрю грязновато на палубе, решил порядок навести. Порядок он, знаешь ли, прежде всего. Представь, пойдет какой-нибудь человек и поскользнется или запнётся обо что-нибудь. А это что!? А это травматизм! А если в мыслях непорядок – это вообще катастрофа.

- Хорошо бы прибраться в мыслях. Да только как?

- Да вон швабра лежит, бери да прибирайся.

- Смешно…но не очень. Иногда не получается одному справиться. Бывает так, что существует человек в ограниченном пространстве. И народу вокруг вдоволь и трава и деревья, а он один. Пространство это не безвоздушное, а просто душное, имеющее не бесконечный запас воздуха и жизненной энергии. Словно в банке находится человек. А банка эта свободно плавает в ароматном бульоне, по имени жизнь. Бульон бурлит, клокочет и пахнет специями. У бульона приятный запах и, возможно, вкус, но только человек в банке не может его попробовать. Раньше мог, а теперь нет. И бог весть, как он в банку эту попал. Неизвестно это.

Плывёт по течению человек в банке и ни с кем не соприкасается, нет у него такой возможности. Ограждён человек стенками банки, видеть он может и чувствовать запахи тоже может, а прикоснуться нет. Но интересная особенность у этой банки имеется. Очень интересная. Ароматный, пряный, бурлящий бульон, существующий вокруг, не проникает сквозь банку и даже не нагревает её стенки, а всякое дерьмо, которое время от времени попадается в этом бульоне, совершенно свободно сквозь стенки проходит. Не странно ли?

- Это в физике называется осмос, если я не ошибаюсь. Похоже, во всяком случае.

- О как! Выходит я совершенно самостоятельно, без практических опытов и специальных знаний, открыл вторично принцип Ле Шателье — Брауна!!

- Ну в общем да. При этом, если рассмотреть вышеприведенный бульон с точки зрения осмоса, то концентрация дерьма и в банке и вокруг нее одинакова. Отсюда вывод: ограничивая себя в радостях жизни, от дерьма не избавишься, наоборот, будешь иметь только дерьмо.

- Не согласен. Количество дерьма может и является константой, но концентрация его различна, в силу того что банка имеет меньший объём, чем вся кастрюля, в которой эта банка собственно и плавает.

- Нет, как раз концентрация-то и есть константа. То есть, немного не так. Количество дерьма во всей кастрюле в целом, включая все банки - константа, а в отдельно взятой банке получается так: когда банка появляется в кастрюле, концентрация дерьма в ней равна нулю, а далее она, согласно законам осмоса, начинает постепенно выравниваться с окружающей. Причем дерьмо в данной теории играет роль растворителя (по определению осмоса). Естественная реакция человека, сидящего в своей банке - зачерпнуть бульончика со специями снаружи, чтоб скрасить жизнь. Тут уж кто во что горазд - кто ложкой, кто поварешкой. Концентрация дерьма в банке временно снижается, но тут опять вступают в силу законы осмоса и концентрация выравнивается. И так далее.

- Получается, что дерьмо случается при любом раскладе. Хоть ты в банке, хоть вне неё. Просто при нахождении в банке, в силу ограниченности пространства, кажется, что дерьма изобилие, тогда как, для находящихся вне банки, малая концентрация дерьма - это иллюзия.

Вывод: если ты находишься в банке или тебе кажется, что ты находишься в ней, то это ты сам себя туда и поместил.

- Ну конечно. Это как при кодировании звука в mp3: предположим, есть некая запись, содержащая игру на рояле на взлетном поле аэродрома при старте самолета. Когда мы эту запись делали, микрофон уловил и звук рояля, и звук двигателя самолета. Но "умный" кодировщик "знает", что человеческое ухо все равно рояля не услышит на этой записи, а потому смело выкидывает этот самый рояль. И когда нам кажется, что дерьма нет - это иллюзия, его просто временно не слышно. Но вот самолет улетел, рев смолк и пожалуйста, милости просим обратно в дерьмо. Самолет здесь - сильная положительная эмоция, а звук рояля (ну или пение птичек - неважно) - постоянный природный эмоциональный фон.

- Всё это, вероятнее всего, верно, да только очень уж грустно.

- Нет, не грустно. Просто логично. Просто иначе не может быть.

- Я не понимаю в чём тут логика, и вообще существует ли она – логика. В последнее время вокруг меня происходят события, которые логикой не объяснить.

- Какие, например?

- Ну вот например, мне доподлинно известно, что я убил свою соседку и вынес её по частям из дома. А сегодня я её встретил, оказывается она в деревню к бабке ездила. Продуктов привезла. Выходит, не убивал я её?

- А откуда ты знаешь, что убил?

- Она сама мне об этом сказала.

- То есть ты считаешь нормальным, когда убитый сам сообщает о своём убийстве, причём своему же убийце и сообщает?

- Нет, не считаю я это нормальным. Да, в конце концов, что вообще можно считать нормальным?! Вот мы сидим с тобой на дебаркадере, а я-то входил в квартиру, вслед за Катериной. Откуда дебаркадер? А ты откуда? Ты вообще кто?!

- Я то?

- Ты то!!

- Ну я…как бы тебе доходчивей объяснить…я полупроводник.

- Да уж, доходчивей некуда. Транзистор ты что ли?

- Нет, к электронике я не имею никакого отношения. Я проводник, но в одну строну, то есть полупроводник и получается.

- В какую сторону? В сторону чего?

- В сторону сознания, в сторону реальности. Если, допустим, человек слишком сильно погружается в мир иллюзий и пытается заступить за грань, то появляюсь я и стараюсь проводить его обратно.

- Сказки мне не рассказывай! Полупроводник хренов! Я же сам тебя придумал, ты персонаж моей повести!

- Конечно. А ты бы предпочёл встретиться с инопланетянином или говорящей собакой? Да, ты меня придумал, поэтому и не боишься меня и способен разговаривать, слушать, воспринимать информацию и делать выводы.

- Получается, что разговаривая с тобой, я разговариваю с собой?

- Получается что так. Но не совсем. Разговоры с самим собой до добра не доводят, как правило. А тут собеседник – я.

- То есть это именно ты, по собственному желания, возвращаешь меня к реальности, если я слишком глубоко погружаюсь в фантазии?

- Нет, возвращаешь ты себя сам, но с моей помощью. Меня-то вроде бы нет, не забыл? Я, придуманный тобой персонаж.

- Я могу тебя потрогать?

- Ты ещё ущипнуть себя попроси! Не смеши, сочинитель! То, что сейчас происходит вполне осязаемо. Слышишь, чайки кричат? Чувствуешь, вода пахнет?

- Как это может быть осязаемо, если я тебя сам придумал и всё, что касается тебя, тоже должно быть вымыслом?

- Ну хорошо, - рассмеялся Кирилл, - когда мы встретимся в другой раз, ты мне попытаешься объяснить разницу между вымыслом и реальностью.

- А когда я могу возвращаться в реальность?

- Да когда захочешь. Хоть сейчас.

- А что для этого нужно?

- Твоё желание.

 

3.

 

Олег посмотрел в зеркало, висящее в прихожей и узрил в нём себя. Вполне рядовое, между прочим, событие. Ничего особенного. Посмотрел и увидел. Никаких чертей, говорящих представителей фауны или сверкающих молний на потолке. Вполне обыкновенное овальное зеркало в прихожей квартиры, в которой он был много раз.

 

- Олег, ты идёшь? – позвала Катерина.

 

Итак, она просто позвала. Никакой обеспокоенности его долгим отсутствием. Значит, он не отсутствовал или отсутствовал весьма незначительное время, не более минуты.

 

- Кирилл, ты здесь? – окликнул Олег негромко, но никто не отозвался.

 

Ну конечно, как он может отозваться, если остался на дебаркадере…на дебаркадере? На каком ещё, к чертям собачьим, дебаркадере!? Да нет никакого дебаркадера и Кирилла никакого нет!

Ну, помилуй Бог, не сумасшедший же он на самом деле!

 

- Олег! – ещё раз позвала Катерина, и он почувствовал явственное, почти непреодолимое желание убить её. Убить, разделить тело по суставам и развезти в разные части города, упаковав останки в клетчатые сумки.

 

Олег тихонько подошёл к входной двери, стараясь не шуметь, открыл замок и вышел на площадку. Тут же появилась мысль подняться на крышу и бросится вниз, чтобы уж сразу всё и закончилось. Чтобы прикончить самого себя, но чтобы уж и все персонажи сгинули. Все до единого и не важно где они существуют – в реальности или в фантазиях. Но не обладая ни склонностью к самоубийству, ни мужеством для его совершения, Олег пошёл вниз по лестнице.

У двери в подвал он на секунду остановился, но внутрь не пошёл. Не захотел. Просто подумал, что пусть всё пока идёт, как идёт. Катерина жива, вокруг пока всё привычно и знакомо, значит можно считать, что и следователя никакого вовсе и не было. А если не было, значит, никого он и не убивал.

Не давал покоя полупроводник этот – Кирилл, пусть даже он существовал только в воображении. Немного пугала мысль, что воображение столь сильно, что и крик чаек и волны, на которых покачивался дебаркадер, были физически ощутимы, но теперь-то не было никакого дебаркадера, никаких чаек, а значит, можно было немного передохнуть. Не физически передохнуть, а мысленно. Бывают такие моменты, когда усталость нравственная намного превосходит физическую и преодолеть ей неизмеримо сложнее, ибо нельзя просто лечь и отдохнуть.

 

Олег вышел на улицу и побежал. Ему некуда было торопиться, он побежал не куда-то, а откуда. Он побежал от себя. Он бежал быстро, очень быстро, пока сердце не начало стучать в гортань, пока не возникла тошнота от невыносимой усталости, пока не стало невозможным дышать.

Олег сел прямо на тротуар, прислонившись к стене дома в розоватой штукатурке.

Вокруг жил город, в котором он родился и вырос. Город существовал самой обыкновенной жизнью, какою и должны существовать города, но Олег уже начал сомневаться в реальности даже и города. А может быть и он сам (Олег) не существует? Может быть, он один из персонажей книги, которую никак не напишет некий сочинитель. Сочинитель, обладающий правом помещать на страницы книги живых людей. Имеющий право перемешивать их между собой так, что они перестают различать реальность и вымысел.

Или это он сам этот сочинитель? Или это ему дано такое право?

Олегу стало так плохо, как бывает плохо маленькому ребёнку, когда не пришла мама, хотя и обещала. Так плохо, будто выяснилось, что мама не виновата в том, что она не пришла, потому что она умерла.

 

Олег заплакал, некрасиво морща лицо. Слёзы потекли сами собой, остановить их было нельзя. Олег судорожно всхлипывал, ожидая облегчения, которое обычно приносят слёзы, но облегчения не было.

 

- Эй, братан! Ты чего? Плачешь что ли? Что случилось-то? На, покури, помогает иногда.

 

Олег поднял голову и увидел человека, который протягивал ему измятую пачку «Примы».

 

Часть четвёртая

 

«Влюблённый Демиург творит миры.

 

Из ничего, из-под ладони голой

Возник хаос тончайшего помола,

И замысел, весёлый до крамолы,

Уже диктует правила игры».

 

1.

 

- Надо бы его развязать.

- Надо. Надо его кончать. Развязывай, отвезём его за город, там и оставим, сопротивляться он не будет, он уже всё равно ничего не соображает.

 

Олег слегка приоткрыл глаза и сквозь ресницы увидел двух мужчин. Один из них – полупроводник Кирилл, а второй тоже был очень знаком, но знаком смутно, и вспомнить, кто он такой не получалось. Вроде бы видел мельком пару раз, но где и когда не вспоминалось.

Ещё Олег смог разглядеть достаточно просторную комнату, но не подробно, потому что движения головы сковывала какая-то повязка или, может быть, ремень. Посмотрев вверх, Олег увидел натяжной глянцевый потолок и своё отражение в нём. Он лежал на столе, закреплённый на нём металлическими обручами. Обруч был поверх лба, на локтях и запястьях и на ногах – на щиколотках и бёдрах. Ещё один обруч перехватывал грудную клетку. Выражение «надо бы его развязать», не очень подходило к способу освобождения Олега, если бы кому-то пришла в голову мысль его освободить.

 

Тот, второй, которого Олег никак не мог вспомнить, подошёл к столу и начал отвёрткой откручивать винты, крепящие обручи к столешнице.

 

Олег натужно пытался сообразить, каким образом он очутился в таком положении и почему это его надо «кончать». За какие, спрашивается, прегрешения его собираются прикончить? Больших денег в долг не брал, бизнесменом никогда не был, врагов у него не было – какие у сочинителя враги?

В голове начало легонько постукивать, легонько, но довольно навязчиво, словно ложечка постукивала в стакане, который стоял на столике в купе движущегося поезда. И в глазах появилось мелькание будто за окном того же поезда мелькали деревья.

Где-то внутри организма тугим комком начала скапливаться ярость. Она собралась внутри живота, распространяясь постепенно по всему телу, проникая в руки и ноги, наливая их такой силой, какая и существовать-то вроде бы и не могла.

 

Олег дождался, пока был откручен последний обруч, вскочил и ударил того, которого он никак не мог вспомнить. Ударил жестоко. Сначала ногой по коленной чашечке, а потом кулаком в нос, ощущая, как захрустели кости. Затем он схватил отвёртку и воткнул её противнику в глаз. Ударил, точно зная, что убивает его, а ударив, вспомнил, что это тот самый мужик с мятой пачкой «Примы». Отвёртка в глаз вошла легко, и даже как будто послышался лопающийся звук, но скорее всего только послышался.

 

- Эй, сочинитель!! – закричал Кирилл и бросился к Олегу, но тот, легко развернувшись, ударил его ногой в челюсть останавливающим ударом, а потом ударил ещё дважды – в кадык и солнечное сплетение. Кирилл упал, судорожно пытаясь вздохнуть, но видно было, что занятие это почти непосильное.

 

Мужик с отвёрткой в глазу был ещё недолго жив, он пронзительно кричал и сучил ногами, потом затих и нелепо скрючился.

 

Олег, не обращая внимания на Кирилла, оглядел комнату. Комната выглядела так, как могла бы выглядеть некая лаборатория или больничная палата, но в усечённом варианте. В ней всего-то и было: стол, от которого отходили провода, подключённые к ноутбуку, стоявшему рядом на тумбочке и два стула. На мысль о лаборатории наводил именно этот стол – покрытый дерматином и с блестящими металлическими обручами, которыми, как Олег теперь уже знал, можно было зафиксировать человека.

Окон в комнате не было, а дверной проём был занавешен просто куском полиэтилена.

Олег взял ноутбук и вышел из комнаты. Он хотел забрать ещё и отвёртку, но побрезговал.

 

Коридор оказался длинным, извилистым и не прямоугольным, как обычно бывает в домах, а овального сечения. Стены плавно переходили в потолок, не образуя углов. Никаких дверей или окон в коридоре не было. Где-то вдали, очень далеко, виднелся свет, но ясно было, что до него огромное расстояние. Свет даже не виделся, он предполагался. Просто было внутреннее знание, что свет есть.

 

Олег бежал по коридору навстречу свету, пытаясь временно отогнать от себя мысли. Мыслей было много, ответа ни одного. Зачем его приковали к столу? Откуда взялось его умение драться и убивать? Что за информация в ноутбуке? Почему его хотели убить?

 

Коридор был настолько извилистым, что возникало ощущение, будто время от времени он бежит в обратную сторону, но это было только ощущением, потому что свет становился всё ярче и ярче.

Иногда Олега заносило на поворотах, и он ударялся о стены коридора. Стены оказались не твёрдыми, но и не вполне мягкими, они были упругими и слегка влажными.

Бежать было легко, он передвигался стремительно, совсем не уставая. Приходило успокоение и осмысленность. Олег теперь точно знал, что он должен делать, он должен бежать по этому коридору, влекомый далёким светом.

 

Эпицентр света возник неожиданно, будто вокруг вспыхнули прожекторы, Олега ослепило, он машинально сделал ещё несколько шагов и провалился. Опора под ногами закончилась, и Олег стремительно полетел вниз. Свет постепенно рассеивался, мимо пролетали клочки не то тумана, не то облаков, а внизу темнел какой-то круг, и было ясно, что приземлиться надо именно в этот круг иначе всё пропало.

Круг был чёрного цвета и по виду своему напоминал таблетку активированного угля, если могут существовать таблетки метров пять в диаметре. Олег представил, как ударится он об эту «таблетку» и попытался сгруппироваться, но не успел, удар свершился неожиданно и быстрее, чем ожидалось. Да и сам удар оказался странным, вовсе и не ударом он оказался. Олег вошёл в круг мягко так, будто круг этот был не монолитным, как зрительно казалось, а состоял из чёрного порошка, мелкого будто мука.

Олег упал в этот порошок, подняв чёрное облако и начал погружаться в него всё глубже и глубже до тех пор, пока не наступила полная темнота.

 

2.

 

- Я же тебе говорил, что он убьёт, - человек, сказавший это, закурил сигарету, достав её из помятой пачки «Примы», снял парик и оказался абсолютно лысым, - да ещё ведь и с особой жестокостью! Надо же додуматься – отвёрткой в глаз! А тебя он как приложил! Аж кости захрустели!

- Может быть, он думает, что всё это не по-настоящему? Увидел Катерину живой и теперь уверен, что всё происходит обратимо, в том числе и убийства, - откликнулся Кирилл.

- Может быть и думает, поди теперь разбери кто из них что думает, но ведь когда он Катерину убивал, то не знал, что всё, возможно, вернётся к прежнему! Взаправду он её убивал! И расчленял взаправду и в сумках выносил обдуманно и хладнокровно! А следователя, меня то есть, он тоже по-настоящему убил! И знал, что убьёт, поскольку отвёртку-то не забыл из дому прихватить!..нет, вот ведь взял моду – отвёртками меня убивать!

- Ну, чёрт его знает, может быть, импульс какой не такой пошёл?

- Может и импульс. А может быть ничего изменить нельзя, что дадено, то дадено. Ты помнишь, мы бомжа подключили? Так он симфонию сочинил! А продавщица из овощного теорему Ферма доказывала. Не доказала! Но раньше она, ни про Ферма, ни про теорему его и слыхом не слыхивала! А этот что? И так и эдак он сочинитель, хоть подключай его, хоть не подключай!

- Может быть это и неплохо. Пишет-то он хорошо.

- Пишет хорошо, но одинаково хорошо. И подключенный хорошо и не подключенный тоже неплохо. Нет у него скрытых талантов. Ничем он больше себя не проявил. Пустышка.

- Ты хочешь сказать – если человек обладает одним единственным талантом, да ещё и применить его умеет без внешнего воздействия, то он пустышка? – спросил Кирилл.

- Ну, может быть, и не пустышка, но эксперимент наш он опроверг. Ничего мы из его подсознания не вытащили.

- А мне думается, что эксперимент как раз удался. В полной мере удался! Мы выяснили, что есть люди, которые сами всё могут в своём деле и ничья помощь им не нужна и не важно, писатель он или сварщик, он талантлив сам по себе, от природы.

 

Лысый Вадим снова закурил свою «Приму», прищурив один глаз от едкого дыма, и спросил:

- А вот сейчас он по какому-то странному коридору бежал, как думаешь, что это?

- Мозг, я полагаю. Просто он бежал внутри собственного мозга.

- Да, пожалуй, мозг. Надо же какой человек нам попался, у него всё есть. У него абсолютно всё есть внутри собственного мозга. Ничего ему больше не нужно...ну ладно, давай отключать. Кончен эксперимент.

 

3.

 

Пахло прелыми листьями. Такой запах бывает только поздней осенью или ранней весной.

Олег сел на пригорке, прищурился на солнце и почувствовал прилив беспричинного счастья. Беспричинное счастье самое ценное, между прочим. Нет никаких денег, роскоши, гарема тоже нет. Нет ничего, что должно сопутствовать счастью, сидишь на пригорке, щуришься на солнце – и счастлив.

 

Олег слышал, как сквозь вату разговор Кирилла с лысым Вадимом и всё давно понял. Никто его не собирался убивать. Не «кончать» было сказано, а «отключать».

Кто-то создал некий прибор или компьютерную программу, для того, чтобы можно было проникнуть в подсознание человека. И ничего не происходило из того, что произошло за последние дни. Всё это время он лежал на кушетке и воображал, но воображал настолько ярко, что всё казалось реальным.

 

Вывод вот только у этих экспериментаторов получился странным и немного обидным, поскольку писателем Олег никогда не был, и быть таковым не собирался. С какой стати ему быть писателем, если он достаточно успешный менеджер, как принято говорить – среднего звена? Если судить беспристрастно, то звено-то очень среднее, но неважно это. Времени впереди вагон, возраст не пенсионный, можно дорасти и до менее среднего звена. Денег хватает, если к деньгам, а точнее их количеству, можно применить такую формулировку. Денег, разумеется, мало всегда, но Олегу хватало. Жизнь шла так, как ей полагалось идти и никак иначе. Всё было ровно и складно и тут – на тебе! Какие-то неведомые ловцы подсознания решили, что он писатель.

Это теперь, что же, вместо того, чтобы выполнять свою работу, пить пиво и гонять на БМВ, он должен сочинять какие-то рассказы? Да нет уж, дудки! Не дождётесь! С какой стати!?

 

Олег выбрался из оврага, проверил карманы – деньги и документы были на месте – вышел на шоссе, остановил попутку и вернулся в город.

 

Зайдя в подъезд, Олег посмотрел на дверь в подвал, где предположительно должен был лежать убиенный им лысый следователь, он же один из экспериментаторов, и даже рассмеялся от радости. Радость была не простая, окончательная была радость. Радость в виде огромной точки, означающей возвращение всего и вся на своё место. Жизнь вернулась! Вернулась жизнь – привычная и объяснимая, ну разве не радость!?

 

Олег вошёл в квартиру, посмотрел на календарь и обнаружил, что сегодня суббота, стало быть, есть время отдохнуть и постараться забыть все приключения, пусть они случились только лишь в воображении. Забыть их совсем. Напрочь. И никогда уж не заниматься ерундой в виде сочинительства. Впрочем, и сочинительство было только в воображении.

 

Олег до самого вечера бездельничал. Курил, читал, смотрел телевизор. Пару раз выходил в интернет, но это ему быстро наскучило.

 

К вечеру им стало овладевать странное беспокойство. Обрывки мыслей метались в мозгу, причём было ясно, что мысли какие-то не свои. Чужие мысли. Мысли выстраивались в стройные фразы, и даже какой-то сюжет из этих фраз составлялся. Ничего явного и точного, просто некая смутная картинка, которая путалась с другими картинками.

Ничего подобного с Олегом раньше никогда не происходило. Какая-то смута объявилась в организме, такая - будто хотелось курить, а сигареты закончились. Маета. Будто потерял, что-то значительное, но потерял так, что известно, где потерял. И чего, вроде бы проще, пойди и возьми, но нельзя пойти и взять, а почему непонятно.

И образ жизни вдруг показался никчемным и работа, и даже собственное существование привиделось бессмысленным, вроде окурка, который уже и не нужен никому и ни на что не пригоден.

Много лет всё было просто и понятно – работа, пьянки по пятницам, рыбалка по субботам, корпоративы по распорядку, не жизнь, а железнодорожное расписание. Ничего впереди! Прибытие в пункт Б и ничего более! Совсем ничего!

 

Олег даже пробежался слегка по квартире, он не знал, что с ним происходит. Он сам себе напоминал охотничью собаку, которая впервые почувствовала запах зайца.

 

Понимание пришло внезапно. Олег понял, что должен сделать. Нет, не должен – хочет.

 

Он открыл ноутбук и начал писать:

«СОЧИНИТЕЛЬ.

 

Часть первая

 

«Куда лечу? Не в рай, так в ад!

И отрабатываю над

моей несбывшейся судьбой

победный бой с самим собой»

 

И дальше он продолжал и продолжал, уже не в силах оторваться. И герои начали жить своею жизнью, а он только наблюдал за ними и слегка корректировал их поведение.

Он писал, и это затягивало сильнее, чем водка или наркотики.

Он стал сочинителем.

 

Часть пятая

 

Поэт или кошка

сидит у окошка

и машет хвостом

и глазищами светится?

Ах, в том-то и дело,

что все мы немножко –

бездомные кошки

под лестницей…

 

1.

 

Сочинительство оказалось до внезапности увлекательным занятием. Олегу пока и в голову не приходило, что когда-то может появиться его книжка, ему пока было достаточно публикаций на литературных интернет-сайтах. Его хвалили! Это было удивительно и мило. Его хвалили!

Было в сочинительстве что-то тайное и стыдное. Не вообще в писательском труде, а в его (Олега) сочинительстве. Он даже в интернете публиковался под псевдонимом. Псевдоним взял себе абсолютно дурацкий, переменив местами имя и фамилию, став не Олегом Макаровым, а Макаром Олеговым, не думая о том, что было бы, если бы его звали, например, Григорий Бочкин. Какой бы он тогда выбрал себе псевдоним? Бочка Гришин?

 

Писательство оказалось чем-то вроде преферанса. Появлялись такие провалы во времени, что оставалось только лишь удивляться. Раньше бывало, только сядешь с приятелями пульку расписать, глядишь, а уж утро. И хорошо если только утро, а то и вечер следующего дня уже.

Так и сочинение рассказов вышибало Олега из реальности, будто он на это время сходил с ума. Он забывал есть и бриться, курить только не забывал, да ещё в туалет приходилось ходить, тут уж деваться некуда.

А вот необходимость ложиться спать не вызывала отторжения, потому что герои рассказов продолжали существовать и во сне. И не только существовали, но и могли подсказать неожиданный поворот сюжета.

 

Отвлекала ежедневная необходимость ходить на службу, но Олег и здесь нашёл выход – он перестал обедать. Во время обеденного перерыва ему удавалось написать одну две страницы, и это он считал бОльшим достижением, нежели то, что за рабочий день он выполнил какие-то свои обязанности.

 

Иногда, по выходным заходила соседка Катерина за телесной надобностью. Это совершенно выбивало Олега из колеи. Абсолютно выбивало. Во-первых, сам процесс совокупления отнимал немало времени. Во-вторых, потом он долго не мог сосредоточиться. А ещё Катерина принималась его кормить, обстирывать и заводила разные женские разговоры, которые вроде бы ни к чему не обязывали, но можно было понять, что совместное проживание – это дело очень даже неплохое, а уж женитьба – совсем хорошая штука.

 

От таких разговоров Олег приходил в ярость, хотя внешне её не показывал. Не показывать-то, не показывал, но на клетчатые сумки, лежащие на антресолях, непроизвольно поглядывал.

 

- …а у нас в подвале видно кошка сдохла, - продолжая какой-то свой длинный разговор, сказала Катерина.

- Что? Какая кошка? Почему кошка? Откуда известно? – забеспокоился Олег.

- Ты бы почаще на улицу выходил, так и знал бы что, да почему. Мимо подвала идёшь, а оттуда вонь такая, будто не кошка там померла, а целый тигр!

- А почему же никто не пойдёт и не посмотрит?

- Да кому пойти-то. Ты вон за компьютером сидишь целыми днями или на работе, я брезгую, а больше нет никого в подъезде, на дачах все. Лето.

- Лето? Какое ещё лето, - глупо засуетился Олег, - ах, ну да! Лето. Дачи. И что ты говоришь, сильно воняет?

- Да ужас! – ответила Катерина и добавила, - пойду я домой, по телевизору передача с Андрюшенькой Малаховым начинается.

 

Олег лёг на кровать, закинув руки за голову. Воняет, стало быть? И что же там воняет? Кошка? Не иначе так и есть, чему же там ещё вонять, как не кошке. Лысый следователь вонять не может…, нет, вонять-то он теоретически в состоянии, но только в виде трупа, а трупом быть он не может, поскольку Олег видел его живым и вполне нормально пахнущим во время этого их дурацкого эксперимента.

А может не было никакого эксперимента, а следователя он отвёрткой убил и в подвале спрятал?

Следователя убил, в подвале спрятал, сошёл с ума от этого и эксперимент ему весь почудился. Не было никакого эксперимента.

Нет, не получается. Следователь приходил, разыскивая убитую Катерину, а Катерина только что ушла и была вполне жива и даже похотлива.

 

В приходах Катерины при всех известных плюсах, имелся огромнейший минус – после её посещений Олег совершенно не мог писать. Никак не получалось сосредоточиться, то грудь её в воображении возникала, то бедро.

 

«Ну и ладно, - подумал Олег, - коль скоро писать сегодня всё равно не получится, то пойду я посмотрю, что там, в подвале воняет».

 

Но он опоздал.

Спустившись вниз, Олег обнаружил целую толпу людей в полицейских и медицинских одеждах. Люди выволакивали из подвала чёрный полиэтиленовый мешок, в котором могли поместиться штук сто кошек. В мешке явно находился человеческий труп, который смердел так, что находиться рядом было невыносимо.

Мешок слегка распахнулся и Олег смог увидеть, что труп с длинными волосами и заросший бородой. Накатило такое облегчение, будто помочился, после длительного воздержания. Так легко на душе сделалось, что он начал зачем-то помогать этот труп выносить, хотя его никто не просил, а может быть, даже и не положено это было – посторонним людям трупы таскать.

Облегчение закончилось так же быстро, как и наступило. Мешок распахнулся ещё сильнее и Олег увидел, что у трупа из кадыка торчит кончик отвёртки.

 

Выходит всё же это он (Олег) убил этого…кого? Если следователя, то он был лысым, а волосы на трупах не растут. Или растут? А если растут, то сколько нужно времени, чтобы они отрасли, ведь все события заняли один-два дня, не более. Или больше? А, может быть, эксперимент над ним проводили неделю? Или год!? Нет, не может быть. Если бы он отсутствовал год, то соседи бы это заметили. Значит не год. А сколько?

Олег запутался окончательно.

 

2.

 

Очень скоро, вместо растерянности, появился страх. Один из самых сильных страхов – страх непонимания.

Страх непонимания сильнее боязни пауков, змей и прочей нечисти. Страх непонимания сильнее страха оказаться в убогой нищете. Страх непонимания сильнее страха самой смерти, ибо смерть неотвратима, бесспорна и понятна, а непонимание так корёжит душу, словно внутри толпа бобров пытается перегрызть лом, а это так же противоестественно, как и непонимание. Человеку всё должно быть понятно в его жизни. Это не зависит от образования или самостоятельно полученных знаний. Для понимания самых простых истин не нужно никакое образование, не нужны никакие знание, простые истины воспринимаются на уровне инстинктов. Сбой понимания самого простого приводит к страху непонимания, приводит к боли в душе, приводит в состояние душевной болезни. Инвалидность души намного болезненнее безногости, или каких либо иных физических увечий. Приспособиться можно ко всему. Предусмотреть и исправить можно практически всё. Нельзя только одного – убежать от самого себя. Нельзя, не получится, поскольку бежать некуда.

 

Олег смотрел, как грузят труп и увидел, что один из полицейских медленно, очень медленно, как в замедленной съёмке, достаёт пистолет и, прицелившись, стреляет ему (Олегу) в голову. Олег даже пулю видел, она летела, рассекая воздух своим горячим телом, воздух плавился и скручивался в спираль. Пуля плавно покачивалась, пока не влетела Олегу прямо в лоб, пробив череп, и вылетела с другой стороны, избавив его, наконец, от всего – от мыслей, от терзаний, от непонимания.

Смерть оказалась совсем неплохой штукой. Она была непререкаема и однозначна. Появилась определенность, и исчезли душевные муки, ибо душа отделилась от тела и улетела куда-то туда, куда улетают души. Олегу уже было всё равно, тело его, избавленное от души приобрело такое благостное состояние, что удивительно было, как это раньше ему не пришло в голову умереть. Мысли удивительным образом ещё продолжали формулироваться, но исчезло беспокойство и растерянность, не было и страха, только покой и умиротворение.

Никакого светового тоннеля не возникло. Впрочем, тоннель – это вроде для душ, а для тел не предусмотрено никаких тоннелей.

Олег ощутил такую безмятежность, что захотелось повернуться на бок, свернуться калачиком и пребывать в таком состоянии, как можно дольше.

 

«Как хорошо, что меня убили, - думал Олег, - надо будет всем рассказать, что быть мёртвым совсем не страшно…а чёрт! Не получится никому ничего рассказать, никому из мёртвых ещё не удавалось ничего рассказать».

 

И, удивительное дело, Олег совсем не жалел, что у него теперь нет души, напротив, он был рад, что избавился наконец от этой боли и надеялся, что навсегда.

 

Лежать было жестковато, и Олег встал, не задумываясь о том, что, возможно, вставать ему не полагается. Встал и не увидел улицы и машин не увидел, и полицейских, и домов. Находился он в длинном коридоре со множеством дверей. В коридоре было тепло и сухо, слышались голоса и где-то далеко – шаги. Шаги приблизились, и оказалось, что это очень привлекательная, правда слегка полноватая женщина в старинной одежде сестры милосердия – в белом халате длиною чуть ниже коленей, завязанном на спине и причудливой шапочке с красным крестом и полумесяцем.

- Здравствуйте, - произнесла женщина низким контральто.

- Здравствуйте, - ответил Олег.

- Как вы себя чувствуете?

- Спасибо, очень хорошо…но мне немного грустно отчего-то.

- Это потому, что вы здесь недавно. Скоро всё наладится, и грустить вы перестанете.

- Что наладится?

- Да всё! Вообще всё будет у вас очень хорошо! Как у всех здесь.

- А где я?

- Вот уж не люблю я этого вопроса! Обычно после моего ответа, впадают в истерику или падают с обморок. Пообещайте мне, что не станете этого делать.

- Хорошо, я обещаю.

- Вы умерли и теперь находитесь, как принято говорить «на том свете».

- Странно. Умер, а мне совсем не страшно.

- А что может быть в этом страшного? Обычное дело. Или вы рассчитывали жить вечно? – улыбнулась женщина.

- Нет, но всё равно странновато как-то. Должны ведь похороны быть. Закопать меня должны.

- А и закопают, это уж вы будьте уверены! Непременно закопают! – женщина расхохоталась и, повернувшись к Олегу спиной, задрала халат, обнажив пухлые белые ягодицы.

Этим она и закончила разговор и пошла прочь по коридору, крикнув напоследок:

- Ваша комната третья справа, я велю не занимать её пока!

 

3.

 

Очнулся Олег от резкого запаха нашатырного спирта. Молоденькая женщина-фельдшер скорой помощи внимательно посмотрела на него, ещё дала понюхать вату, смоченную нашатырём, потёрла ею же Олегу виски и отстранилась.

- Вам лучше? Как вы себя чувствуете?

- Спасибо, очень хорошо. Но мне немного грустно отчего-то.

- Ничего, это пройдёт. Вы просто увидели труп и упали в обморок.

- Странно, я никогда раньше не падал в обморок.

- А вы что? Много видели в своей жизни трупов?

- Нет, никаких трупов я не видел.

- Ну, видимо, по этой причине вы и потеря ли сознание.

 

Олег хотел возразить, сказав, что как раз сознания-то он и не терял, а, напротив, всё очень хорошо понимал и чувствовал, но не стал.

 

Фельдшер села в машину, машина тронулась, и Олегу сделалось одиноко и страшно, ему захотелось, чтобы и его тоже посадили в эту машину и увезли куда-нибудь. Всё равно куда. В любое место, но только чтобы ему объяснили наконец, что происходит.

 

Он встал, зашёл в квартиру, напечатал несколько листов повести, но снова страх охватил его. Ему вдруг показалось, что из монитора ноутбука полезли лысый Вадим, альпинист Кирилл и даже соседка Катерина, но уже не целиком, а отдельными частями.

 

Писать не то чтобы расхотелось, а утратило смысл. Незачем стало писать. Писатель должен понимать, о чём и зачем он пишет, а Олег перестал это понимать. Он лег на кровать, скрючился, закрыл глаза и попытался заснуть. Заснуть чтобы пропало всё, что его окружало. И эта квартира и повесть, и вообще вся действительность, поскольку уже не осталось сил в этой действительности существовать.

 

Эпилог.

 

Здание стояло вроде бы в общем ряду зданий, находившихся на улице, но выглядело так, будто стоит особняком. У входа висела табличка: « Областная психиатрическая больница №»

Главный врач шёл по коридору, сопровождая проверяющего из министерства.

 

- Ну как тут у вас вообще? Есть проблемы? – спросил проверяющий.

- Да всё по-прежнему, - ответил главный врач, - лечение стандартное. Имеется пара Наполеонов, Черчиль и несколько Сталиных. Писатель один есть.

- Писатель? – заинтересовался проверяющий, - а это что за мания?

- Да нет, не мания никакая, настоящий писатель, Макар Олегов. Впал в жуткую депрессию, пришёл и сам попросился в стационар. Да вот он, взгляните, - главный врач подошел к третьей справа двери и откинул металлический лепесток на дверном глазке.

 

Проверяющий посмотрел в глазок и увидел худощавого мужчину в больничной одежде, который молча смотрел в одну точку, не моргая и не переводя взгляда. Он просто сидел и смотрел, и даже проблеска мысли не было в его глазах.

Мыслить перестало быть необходимым. Утратили смысл размышления, сочинительство, само существование утратило смысл. Жить ещё хотелось, но зачем?

 

Послесловие, оно же и предисловие.

 

Повесть эта получилась совершенно случайно. Она «произросла». Не было у автора мысли: «А не сесть ли мне и не сочинить ли повесть». Да и вообще никаких мыслей не было.

Нет, не так. Мысли, конечно же, были, но они не касались написания повестей, романов или каких-либо иных текстов. Отвлечённые были мысли, пустяшные какие-то, маловразумительные. Справедливости ради надо отметить, что среди малозначительных мыслей мелькали размышления могущие претендовать на глубину, но и они так же не касались литературного творчества…

 

И всё-таки повесть! Она сочинялась сама собою, но не на пустом месте. Не пустым местом было: разговоры, общение в интернете, сны и воображение автора.

 

Стихотворные эпиграфы к частям повести сочинил Александр Рубан - мой друг, житель города Томска и член союза писателей России. Сочинение этих стихотворений никак не связано с написанием самой повести. Вообще никакой связи…хотя кто знает что и с чем, а главное КЕМ, связано.