1.

 

Увидев две радуги, Христопродатьев понял, что ему причитается немедленное, неумолимое счастье. Он даже остановился, чтобы обрушившееся счастье не сбило его с ног, не подмяло под себя, не погребло под розовыми складками. Постояв остолопом минут двадцать, Христопродатьев ничего не ощутил. Он пробовал закрывать и открывать поочерёдно глаза, топать левою ногой, вздыхать коротко и прерывисто – счастья не было! Не было счастья, хоть тресни!

Христопродатьев и сам не понимал, каким полагается быть счастью. Не то халва должна падать с неба, не то мармелад чавкать под ногами, или, может быть, денег три вагона в крупных купюрах должны прибыть на сортировочную станцию, не то всё это вместе. Не понимал, но обиделся не на шутку.

Как это, помилуйте, нету счастья!? А как же две радуги!? Зачем же было являть явление!? Зачем обнадёживать!?

Христопродатьев даже оглянулся вокруг, чтобы посмотреть, не умыкнул ли кто полагающееся ему счастье. Но нет, прохожие делали именно то, что им полагается делать – проходили. Не было им никакого дела ни до двух радуг, ни до Христопродатьева с его счастьем. И не было, пожалуй, никого похожего на человека его (Христопродатьева) счастье умыкнувшего. Ни девчонка сопливой наружности, ни тётка семипудовая, ни нищий, сидящий на углу улиц Чкалова и Тимирязевской, не были похожи на людей, обладающих каким-то особенным счастьем. А что счастье должно быть особенным Христопродатьев был уверен. Ну, а как может быть иначе, если человек увидел сразу две радуги, ведь ясно сказано…тут Христопродатьев понял, что не знает где именно сказано про увидевших две радуги и окончательно расстроился. Расстроившись же, он осознал, что стоит посреди мелкой лужи, намочивши ноги, что девчонка и вправду соплива, тётка толста, а от нищего отчаянно пахнет мочою и безысходностью. Девчонка, нищий и тётка даже не подозревали о своей мимолётной причастности к происходящему, но Христопродатьевым овладело настоятельное желание назначит кого-нибудь виноватым и он решил, что виноваты эти трое. Что от счастья ему досталась только четвертинка, а это гораздо хуже целого. Представляете себе человека ожидающего выпить бутылку водки, из которой ему достаётся только пол стакана? Ну ведь разочарование!? Несомненно, так и есть! Именно разочарование и никак иначе. И даже то, что нигде не прописано, что, увидевшему две радуги, счастье гарантировано, ситуации не исправляет. Вот ежели человек увидел чёрную кошку, переходящую дорогу в поперечном, относительно него, направлении, то, что он должен сделать? А должен он, поплевать троекратно через левое плечо, взяться за пуговицу, постучать по дереву и показать кошке кукиш. Эти действия избавляют любого гражданина от несчастий, невзирая на его пол, образование и конфессиальную принадлежность. Вот и с радугою подобная ситуация, коли привиделось две радуги, то извольте счастье вынуть и положить. Но не вынули. Не положили…

 

С нищим всё было просто. Христопродатьев нашёл на заднем дворе магазина обрезок трубы, вернулся к нищему, коротко замахнулся и размозжил ему голову, обрызгав стену сгустками красного и сероватого. Нищий молча ткнулся лицом в асфальт и затих. Христопродатьев оглядел пустынную улицу, убедился, что его никто не видит и неторопливо зашагал по тротуару. Людей не было, лишь на остановке, метрах в двухстах стояли два человека – нетрезвый мужик и давешняя тётка.

Тётка тоже не доставила хлопот, Христопродатьев успел заметить, что тётка села в троллейбус, следующий по маршруту номер десять. Взяв такси, он проследил за тёткой, дождался пока она выйдет из троллейбуса, догнал её в подземном переходе, поравнялся с нею и почти не останавливаясь, воткнул ей в горло стамеску, которую мимоходом стащил на лотке уличного торговца. Тётка изумлённо упала и долго хрипела, пузырясь розовым. Христопродатьев гулко прошагал по переходу, вышел из него и остановился в раздумьях.

Невыясненной оставалась сопливая девчонка. Кто она и куда делась было неизвестно. Несомненно, девчонка была школьницей, значит искать её нужно было в ближайшей школе. Обойдя все школы района, Христопродатьев девчонки не нашёл. Он стал дежурить по два часа в день на углу улиц Чкалова и Тимирязевской, но тщетно. Девчонка не появлялась и там. Тогда Христопродатьев украл в офисе одной из компаний рекламные буклеты и стал методично обходить все квартиры во всех домах, выдавая себя за рекламного агента. Спустя четыре месяца искомая девчонка открыла дверь одной из квартир. Она оказалась взрослее, чем ему показалось вначале. Лет семнадцати, но небольшого роста и с лицом приторно-кукольным. Христопродатьев ударил её в это лицо так, что девчонка потеряла сознание, затем он затащил её в ванну, налил туда воды и утопил. В квартире ещё оказались: какая-то бабка, кокер-спаниель и две кошки. Пришлось сначала убить и их тоже. Христопродатьев недовольно поморщился от того, что вынужден был делать то, что ему делать не хотелось, но иного выхода не было.

Выйдя из подъезда, он увидел, что идёт некрупный дождь, и что солнце пытается просветить его нудную морось. Христопродатьев поднял голову, но не увидел на небе радуги. Слегка расстроившись, он зашагал, шлёпая по лужам, а на углу улиц Чкалова и Тимирязевской увидел девчонку, которая приплясывала под дождём. Христопродатьев понял, что ошибся и утопил совсем постороннюю девчонку. Не ту. Он стоял и наблюдал за девчонкиным танцем, ожидая, когда она пойдёт, чтобы двинуться за ней следом.

 

2.

 

Что такого особенного нужно человеку для счастья? А ничего и не нужно. То есть совсем. Абсолютно. Само существование и есть счастье. Сам факт бытия на данном отрезке времени. Нужно просто это осознать и прочувствовать. Если получится, конечно, поскольку получается не у всех, а если и получается, то иногда слишком поздно. Надо признать, что порою осознать это не получается вовсе, что значительно хуже, чем поздно.

Хорошо, когда подобного рода мысли приходят в праздной лени, во время неспешного потягивания токайского вина и благостного созерцания пейзажа за окном. Особенно хорошо, если за окном дождь, либо туман, тогда уют тёплой комнаты особенно явственно чувствуется. Неплохо, если в комнате имеется камин, но можно и так – без камина.

Гораздо хуже, когда столь здравые мысли приходят в голову в самый неподходящий момент…если приходят.

 

3.

 

- Я вижу, ты меня не боишься. – Утвердительно спросил Христопродатьев.

- Нет, не боюсь. – Ответила женщина, не пытаясь освободиться и прикрыть разорванным подолом платья заголившиеся ноги, потому что уже пробовала и прикрыться и освободиться, но платье было слишком изодранным, а рука была прикована наручниками к батарее.

- Почему же ты меня не боишься?

- Потому что в этом нет никакого смысла.

- Какой же в этом может быть смысл? - удивился Христопродатьев. – Страх или есть, или его нет, и человек не может им руководить.

- Как видишь, ты ошибаешься. Некоторые могут.

- Ты, например?

- Например, я.

- На этот раз ошибаешься ты, а не я. Я вижу – у тебя красивые ноги и ты не сможешь скрыть своего страха, если я начну резать эти ноги ножом или прижигать сигаретой. А лицо? Тебе ведь нравится твоё лицо? А что если я сломаю тебе нос или выбью зубы?..разве тогда ты сможешь скрыть свой страх? Ведь я прав, не будешь же ты отрицать очевидное?

- Ты не прав, - возразила женщина, - я не смогу скрыть боль, но откуда ты будешь знать страшно мне или нет? Не думал ли ты когда-нибудь, что если есть боль, то страх утрачивает смысл? Что само наличие боли отменяет страх, так же как исполнившаяся мечта отменяет удовольствие от предвкушения.

- Ты неглупа. Мне жаль будет убивать тебя.

- Ну а ты меня не убивай.

- Да как же не убивать?! – изумился Христопродатьев. – Нет, этого нельзя. Я непременно должен тебя убить.

- Почему?

- Не так уж ты и умна! Что за глупый вопрос!? Да просто потому, что я хочу тебя убить! Потому что я искал тебя больше года!

- Зачем ты меня искал? – спросила женщина.

 

Она соврала, на самом деле ей было очень страшно. Так страшно, что страх холодными тупыми иголками скопился внизу живота. Страх, впервые появившись, рухнул куда-то вниз (как бывает, когда самолёт попадает в воздушную яму) да там и остался. Ей было так страшно, что ломило зубы от ледяного холода, будто она грызла лёд. Ей было так страшно, что хотелось описаться и истерично заголосить, только бы выпустить из себя это страх, но она поняла, что будет жить, пока интересна этому человеку, который приковал её наручниками к батарее, и говорила первое, что придёт ей в голову, лишь бы он слушал, лишь бы отвечал.

 

- Зачем же ты меня искал? – повторила она свой вопрос.

- Просто чтобы убить. – Как-то разом поскучнев, ответил Христопродатьев.

- Так не бывает. Для всего есть своя причина и всё на свете имеет смысл.

- Для всего, ты полагаешь? Если женщина рожает в дачном сортире и бросает плод в дерьмо, в надежде, что он не проживёт и часа, то этому есть своя причина? А если плод этот (почти человек) не желает захлебнуться мочой в выгребной яме и выживает, то это имеет смысл? Не думаешь ли ты, что больший смысл имела его немедленная смерть, чем вся последующая жизнь?

- Но ведь потом было что-то хорошее в его жизни? Разве не лучше быть, чем не существовать вовсе? Расскажи про этого ребёнка…ведь это ты?

Христопродатьев замолчал, потом совсем вышел из комнаты и надолго пропал.

- Впервые я помню себя лет четырёх, - заговорил он, вернувшись. – Это было единственное счастливое время. Воспитатели просто давали нам затрещины, за наивные наши провинности. Всего лишь затрещины! За разлитый компот, за то, что кто-то описался в постели…я помню эти постели: кочковатые матрацы в серых простынях на скрипучих железных кроватях, сбитые в комки подушки и блёкло-синие, линялые одеяла под которыми невозможно было согреться. Жизнь помнится отрывками, некими стоп-кадрами, вспышками разной степени яркости. Нельзя вспомнить хотя бы месяц из жизни, так - чтобы непрерывно - все события, которые происходили в той последовательности, в которой они и происходили. Следующие лет десять, если вспомнить все вспышки – это футбол, невозможность осилить таблицу умножения и затрещины…ну а как же без затрещин? А ещё мальчишки. Одноклассники. Ровесники, которые все поголовно были выше ростом, сильнее и наглее.

- Но ведь был у тебя хотя бы один друг?

- Друг? Ты думаешь, что дружба существует? Кто является другом? Тот пацан, который оставлял пожевать жвачку? С которым ты собирался убежать на Кубу, а потом его усыновили и он забыл и про тебя и про Кубу?

- Ты вырос в дет.доме?

- А где ещё, по-твоему, мог вырасти ребёнок, которого родили в очко дачного нужника? В Букингемском дворце? Разумеется, я вырос в детском доме, но я бы назвал это заведение – приютом. Я не жил там, меня приютили. Разве может называться домом помещение, в котором невозможно было согреться даже в летнюю жару? Даже когда термометр в помещении показывал тридцать градусов, его стены были ледяными, как ледяными были глаза воспитателей и учителей. Они только делали вид, что им важна их работа, что им важен ты сам. И разного рода посетители тоже только делали вид…они приносили игрушки и угощения, но всегда было видно, что им поскорее хочется уйти. Уйти в свой мир, в мир тёплый и яркий. И игрушки они дарили не потому, что им хотелось сделать нам приятное. Они себе хотели сделать приятное! Они упивались собственным великодушием, они купались в сострадании и всепонимании! Но потом они уходили и даже их спины выражали облегчение. Они уходили и уносили с собой надежду. Лучше бы они не приходили совсем. А когда кого-то всё же усыновляли, то это была трагедия для всего приюта. Кто-то один, один-единственный вытянул длинную спичку, вытащил свой выигрышный билет, а для остальных это было горьким разочарованием. Разочарованием от того, что увезли не его. Что снова увезли не его.

 

Христопродатьев достал из кармана нож, сверкнул лезвием, взял со стола яблоко и принялся есть его, отрезая по маленькому кусочку.

 

- То есть всё было очень плохо в твоей жизни? – спросила его женщина, пытаясь переменить позу. Тело затекло, и уже немела рука, пристёгнутая к батарее.

- Нет, - рассмеялся Христопродатьев, - потом стало ещё хуже. В пятнадцать лет меня изнасиловал воспитатель. Вот если бы тебя изнасиловали, тебе было бы значительно легче, естественное устройство твоего организма предназначено для совокупления. У тебя имеется отверстие только лишь эту функцию и выполняющее.

- Не только. Ещё роды.

- Не говори ерунды. Роды один, два раза в жизни, а то и ни разу, а совокупление…сколько раз в месяц у тебя бывает сношение?

- Мне больше нравится, когда говорят «секс» или «занятие любовью».

- Это вопросы терминологии. Ты не ответила.

- Ну… раз десять-двенадцать

- Ты получаешь от этого удовольствие?

- Не всегда. Иногда просто…никак.

- Но тебе не бывает больно или неприятно?

- Да нет. Не бывает.

- Именно об этом я и говорю. Именно об этом. Это всё потому что твой организм для этого предназначен. А знаешь куда насилуют мальчиков? Их насилуют в прямую кишку. В анус, который потом болит и кровоточит. И стараешься как можно дольше не ходить в туалет по большому, потому что и это больно. Первое время больно даже сидеть… сейчас мне полагалось бы рассказать про этого воспитателя. Про то, что у него огромные волосатые руки и дурно пахнет изо рта, но нет. Руки у него были обыкновенные, а изо рта пахло вполне обычно. Но он не был педофилом, как их обычно принято описывать. Он не вёл задушевных бесед, не предлагал сняться на видео в пикантной ситуации. Нет, он был просто насильником. Он накинул мне на шею ремень, пригнул голову и привязал ремень к водопроводной трубе. Затем он зашёл сзади, стянул штаны и трусы и изнасиловал. Всё буднично и просто. У него даже был с собой вазелин. Потом он делал это со мной ещё раз пять или шесть.

- Но ты мог пожаловаться директору.

- Директору? Вряд ли это имело бы смысл, он практически не вмешивался в дела воспитателей...а самым любимым его занятием было - выдумывать фамилии воспитанников, тех, которых подбросили тайно, без документов. В приюте было несколько Подлявских, два человека по фамилии Ублюдченко и даже один Смертьев. Да и, если бы я пожаловался, то все бы об этом узнали...хотя и так все узнали. Узнали мои одноклассники. Решив, что раз у меня это уже было, то мне это должно нравиться. Решив так…они тоже начали меня насиловать. Если я сопротивлялся, то они меня сначала били. Обычно они собирались втроём или вчетвером и насиловали по очереди. Они искренне не понимали, что для меня это больно, неприятно и унизительно. Знаешь, когда юноша уходит в армию, переспав со своей девушкой, то всегда находится знаток физиологии, который говорит, что она не дождётся его, потому что «попробовала мужика» и уже не сможет обходиться без совокупления. А мои одноклассники думали, что «какая мне разница» раз я это уже испытал. Так продолжалось около двух лет. А однажды я украл в учительской карандаши, а в кабинете труда молоток. Ночью я подходил к каждому, вставлял ему в ухо карандаш и сильно бил по карандашу молотком…никто даже не вскрикнул. С воспитателем только промашка вышла, он ночевал дома.

- Тебя поймали? Посадили?

- Меня не нужно было ловить. Я никуда не убегал. И сажать меня нельзя, я ведь не преступник, я просто болен. Меня лечили в психиатрической больнице.

- Вылечили?

- Они думают, что вылечили…да, видимо вылечили. Меня выписали, и я устроился на работу. Грузчиком в овощной магазин. Мне нравилось…но потом меня стали бить, потому что я отказывался пить с другими грузчиками и воровать картошку. Мне пришлось уволиться. Потом я ещё много где работал, но всегда недолго. Всегда, потому что везде, где я работал, надо было пить водку и воровать, а я не хотел.

- Ты убивал ещё когда-нибудь?

- Нет, мне это не было нужно. Зачем? Мне никто не мешал. Вот только несколько месяцев назад мне пришлось…да, пришлось, иначе было никак. Это были слепой нищий, толстая тётка и девчонка…правда подвернулась ещё бабка, собака и две кошки…пришлось и их тоже. Там был ещё попугай, но попугая я не тронул. Глупая птица, что с него взять. С девчонкой правда промашка вышла. Точнее с девчонками. Их было четыре, но каждый раз оказывалось, что это не та. Но теперь я тебя нашёл.

- Но я тебя ни разу не видела. Что я тебе такого сделала?

- Видела, не видела. Какая разница? Главное, что ты виновата.

- Но в чём же я виновата?

- Помнишь две радуги на углу улиц Чкалова и Тимирязевской? Это ведь я их увидел, значит, мне полагалось счастье. Всем известно, что тому, кто увидит две радуги, полагается счастье. Это знают все. А если ничего не произошло со мной, значит, виновны те, кто тоже видел две радуги и успел первым получить счастье.

- Но я никогда не видела двух радуг и даже не знаю где находятся эти улицы…и ты говорил – девчонка, а какая же я девчонка, мне тридцать два года.

- Знаешь, в больнице мне говорили, что я сумасшедший, но я иногда думаю, что вы все вокруг ничем от меня не отличаетесь. Ну вот скажи, чем ты отлична от меня, если не понимаешь очевидных вещей? Неужели не ясно, что мне всё равно придётся тебя убить, сколько бы ни было тебе лет. Ведь если я тебя отпущу, ты побежишь в полицию, и меня снова отправят на лечение. Ты полагаешь, что я хочу на лечение? Нет, я не хочу этого и именно поэтому я вынужден тебя убить. Но должен сказать, что я не получаю от убийства никакого удовольствия, это просто вынужденная мера и не более того. Это просто самосохранение. Так что – мучить я тебя не буду. Досадно, что снова придётся искать ту девчонку, но делать нечего. Ты не бойся, я убью тебя внезапно, ты даже ничего не поймёшь.

- А я и не боюсь.

- Да, я забыл, ты ведь не боишься. Правда я не очень в это верю, но если тебе хочется так думать, то пусть.

- Скажи…ты ведь очень симпатичный мужчина…а как у тебя с женщинами? Наверное, у тебя много было женщин.

 

Христопродатьев ничего не ответил, он отвернулся и взял ещё одно яблоко. Он отрезал от него по кусочку и неторопливо пережёвывал.

 

- У тебя никогда не было женщины! – догадалась пленница. – Но ведь естественное устройство женского организма предполагает совокупление, ты же сам говорил об этом…смотри, у меня тоже есть отверстие, для этого только и предназначенное. – Она широко раскинула ноги и отодвинула кружевную ткань трусиков. - Ты боишься меня? Это ты меня боишься! Не я тебя, а ты меня боишься! Посмотри же на меня!

 

Христопродатьев повернулся и медленно подошёл к ней. Женщина ловко расстегнула ему брюки и залезла в них быстрыми холодными пальцами. Не успев ничего понять, Христопродатьев излился ей прямо в руку.

 

- Ничего, ничего, – зашептала она, - это ничего, так бывает, ты не переживай. Давай ещё раз, всё получится, я помогу, ты только отстегни меня, а то мне неудобно. Ты сильный, я знаю, у тебя всё-всё получится.

 

Христопродатьев отстегнул наручник от руки женщины, она вскочила и стащила через голову платье.

 

- Смотри на меня! Смотри! – почти ликующе закричала она и снова зашептала, - ну давай же скорей…дурачок… ты штаны-то сними.

 

Христопродатьев наклонился, чтобы развязать шнурки на ботинках, а женщина схватила стул и обрушила его ему на голову. Христопродатьев ткнулся лицом в пол, женщина пристегнула его руку к батарее, взяла нож и принялась наносить удары по лежащему Христопродатьеву, сдавленно выкрикивая:

- Тварь…тварь…сволочь…пидор конченый…сдохни скотина, сдохни!

 

В грудь, в живот, в пах, снова в живот, снова в грудь…она наносила удары, пока не устала рука. Кровь, кровь залила и Христопродатьева и её саму, и на полу под ними тоже была лужа крови. Женщина скорчилась, свернулась, скрючилась прямо в этой луже и завыла, заголосила истошно, выталкивая, выхаркивая, выплёвывая из себя страх, ненависть, унижение, пытаясь криком заглушить ужас и отчаяние, которое ей пришлось пережить. Она кричала, почти теряя сознание от перенапряжения, но не могла остановиться, словно была бесноватой и выпускала из себя дьявола.

 

4.

 

- Ну хорошо, давайте ещё раз. – Усталый следователь, лет сорока – лысоватый, слегка неряшливый и какой-то..жёваный, подошёл к окну и, засунув руки в карманы, принялся раскачиваться с пятки на носок. – Итак, он вас не бил, не насиловал, не пытал никакими способами. Он приковал вас к батарее, вы разговаривали, потом вы хитростью освободились и, в качестве самообороны, нанесли ему двадцать шесть ножевых ранений. Именно так и было?

- Да, так и было. – Ответила женщина.

- Так и было…так и было…а освободились вы, соблазнив его. Вы показали ему половые органы и предложили вступить в интимные отношения, но не вступили в таковые, а ударили его стулом, приковали к трубе центрального отопления, а уже затем нанесли двадцать шесть ножевых ранений. А прежде он добровольно вас освободил, просто потому, что вы его об этом попросили. Я верно излагаю?

- Да, всё верно. Вы верно описываете события, но события и только. Вы забываете о том, какой ужас я испытала, я не могла справиться со страхом и отвращением. Двадцать шесть ударов, вы говорите, но я почти не помню этого и уж точно – я не считала удары.

- Не считали вы ударов…не считали…вас нашли голой, но экспертиза показала, что изнасилования не было, почему же вы были без одежды?

- Я сама разделась.

- Для чего?

- Чтобы отвлечь его.

- Чтобы отвлечь его…чтобы, чтобы, чтобы…немного странный способ отвлечь, не находите? Впрочем, ладно. Ну вот вы разделись, отвлекли его, он отвернулся от вас, голой, хотя именно для того вы и разделись, чтобы он на вас смотрел, отвлекаясь от чего-то, затем вы схватили стул и ударили его по голове, а он этому не воспротивился. Так? Он стоял и смотрел, как вы идёте по комнате, берёте стул, размахиваетесь и бьёте его по голове?

- Нет, он наклонился, чтобы развязать шнурки на ботинках.

- Ага! Вот как! А зачем ему развязывать шнурки?

- Чтобы снять штаны.

- Чтобы снять штаны…чтобы снять…а для чего ему штаны-то снимать?

- Для того, чтобы заняться сексом. – Устало вздохнула женщина.

- И именно вы были инициатором этого?

- Да, но это был единственный способ освободиться.

- То есть вы предложили ему заняться сексом, предполагая, что для этого он вас должен освободить?

- Да.

- Но, если бы он вас не освободил, то есть не отстегнул вашу руку, прикованную к батарее, то секс случился бы и так?

- Да нет же! Я предложила ему секс, только для того, чтобы освободиться!

- А вы не полагаете, что только лишь одна прикованная рука, не является препятствием для секса? Или, может быть, у вас были связаны ещё и ноги?

- Нет, только рука.

- Только рука…только…и вот вы предлагаете ему заняться сексом, он подходит и снимает с вас наручники?

- Нет, сначала он кончил мне в руку, и я предложила секс «по-настоящему». Для этого он отстегнул меня…

- А затем он стал расшнуровывать ботинки, вы ударили его стулом и приковали к батарее?

- Да.

- А как бы вы охарактеризовали его?

- Он сумасшедший маньяк и убийца.

- Ага, ага. Сумасшедший маньяк и убийца, вместо того, чтобы избивать вас, насиловать и всячески издеваться, беседует с вами несколько часов, затем вы ему предлагаете заняться сексом, он кончает вам в руку, добровольно освобождает вас и погибает от нанесённых вами ножевых ранений…вы сами-то в это верите?

- Послушайте, я несколько часов была прикована к батарее, каждую минуту ожидая, что он убьёт меня, кстати, он и не скрывал своих намерений, я точно знала, что он убьёт меня!

- Теперь вы послушайте! Вы ударили его стулом, он упал, вы приковали его, а только затем нанесли ему двадцать шесть ударов ножом! Только затем! Для чего? Ведь он уже не представлял никакой опасности?

- Это был нервный срыв, я не могла сдержаться, такого ужаса я не испытывала никогда, я не могла поверить, что он уже не причинит мне вреда, что не убьёт меня. Я не могла в это поверить. Я! Не могла! В это! Поверить!!

- Так, так, так…знаете, я бы вам рекомендовал просить, чтобы вас судил суд присяжных. Возможно среди них найдутся те, кто увидит хотя бы малейший смысл в ваших действиях. Возможно и найдутся…конвой! Отведите задержанную!

 

В камере женщина села на корточки у стены, обхватив колени, и не видела, что за зарешеченным окном идёт мелкий дождь, сквозь который пробивается солнце и две радуги упираются в землю. Да и не было никакого смысла смотреть на них, потому что даже двойная радуга никому не приносит счастья.