Пропели петухи. Светлана открыла глаза и улыбнулась: рядом на подушке лежала вихрастая голова. В соседней комнате спал Игнат с женой, и мерно сопели дети. «Хоть и кончилась война проклятая, а сколько ещё после войны хлебнула горя жинка-то его ...»- подумалось Светлане, которая мыслями вернулась в прошлое и припомнила бесконечные часы, проведённые ей на болоте, когда по утрам совсем не хотелось улыбаться... -Ба-бонь-ки! Бабоньки! Вы слыхали?! Мужики возвернулись! -Брешешь? Да чьи?! -То кобель твой брешет! А они от самого райцентра с председательшей прикатили! - Чьи мужики!?... Чьи!? Дура, да не молчи ж ты! А-а... да что б тебя! - Карноуховой Нюрки сын! Да ещё Игнат Попов, у которого жена... того... - Господи!.. Да Нюрка-то где!? - Дык... скирды глядеть пошла... Кака ж Нюрка счастливая! - Да беги ж за ей! Деревенские куры разбегались, уворачиваясь от быстрых ног возбуждённой детворы, сопровождавшей машину. Женщины и старики высовывались со всех дворов, пытаясь разглядеть сидящих в кузове. Наконец машина остановилась возле сельсовета, над крышей которого полоскался на ветру красный стяг, а возле крылечка уже разрасталась толпа. Из кабины вышла председательница колхоза с видом гордым и торжественным. За закрытыми бортами кузова в серо-белёсых гимнастёрках, увешенные боевыми наградами, сидели двое красноармейцев, которых видно было только по грудь. Чьи-то руки уже открыли борта машины, и председательница, по своей привычке давно обходиться без помощи- коль все мужики ещё не пришли с фронта, запрыгнула в кузов машины и вдруг как-то легко подхватила одного из бойцов. Другой кинулся ей на помощь, и вместе они вытащили ящик на колёсиках, на котором сидел человеческий обрубок. От такого зрелища какая-то бабка в толпе ахнула и завыла, прикрывая рот рукой. Кто-то цыкнул на неё: "Цыц, дура старая! Живой ведь..." -Карноухов Федька вернулся... - пронеслось по толпе. Сам Федька улыбался и, крутя вихрастой головой, искал кого-то глазами среди собравшихся, но не находил. Второй красноармеец не был таким улыбчивым. "Игнат! Живой!- заорала какая-то баба в голос, – Игнатушка, а жинка-то твоя... Ох!" Женщина кинулась на шею красноармейцу. Возле ящика Фёдора на колени упал дед Ефим, чтобы обнять внука, по старческим щекам покатились слёзы. Более не сдерживаясь, односельчане кинулись к фронтовикам обниматься. Под ногами в толпе оказалась деревенская шавка, на которую кто-то, проталкиваясь вперёд, немилосердно наступил, и она жалобно завизжала. Каждый хотел дотянуться до вернувшихся с фронта, женщины зацеловывали мужские лица и тут же сами заливались слезами; ребятишки, оттеснённые взрослыми, пытались пробиться поближе, а когда у них это наконец получалось, то только и могли, что с детской непосредственностью и немым обожанием заглянуть в глаза настоящему герою Красной Армии. Всюду слышались радостные всхлипывания, шмыганье носов и покрякивания дедов, которые размашисто расцеловав Федора и Игната, старались поскорее то закашляться, то закурить, чтобы предательски выступившие слёзы не покатились по суровым стариковским лицам. У молодых девок горели щёки и блестели глаза. Первые мужики начали возвращаться в село! -Фе-дю-ня!!!-запыхавшаяся мать, растолкав всех, бросилась к сидящему на ящике сыну. Сгребла в объятья... а ног-то нет. -Мама... ты только не плачь, мамочка! Не плачь, родная, руки-то целы! Мы ещё с тобой заживём - раз война кончилась. Слышишь, мама, главное, что Гитлеру капут! - Господи! Жив! Жив! Я уж думала… Вернулся! Что ж так долго не писал!? -Я писал, видать не дошли. А есть ещё кто жив... с нашей улицы?! -Так кого ж тебе надобно? Немцы в деревне столько народу поперестреляли –поперевешали... Ироды! В этот момент Игнат, высвободившись из объятий односельчан, вдруг бросился на крючковатого деда, который появился возле сельсовета. Старик хотел было ретироваться, но фронтовик уже сцапал его и, держа за грудки, стал бешено трясти. После того, как фронтовику посекло осколками разорвавшегося снаряда затылок, он не мог внятно говорить; всё, что получалось у него, это открывая рот, мычать. И теперь Игнат, побагровев от злобы, уже не мычал, а рычал, но дед делал вид, что не понимает, чем мог провиниться. Тогда красноармеец выхватил из кармана гимнастёрки замызганное письмо и стал в ярости потрясать им перед дедовым носом, призывая того к ответу. В присланном из родного села письме дед писал: "Игнат, а жена-то твоя Галька - гадина ползучая. Снюхалась с немцами, и сам я видел, как сохли их вражеские портянки на дворе твоего дома. А ты как есть должен знать, что и свалялась она с ними и что она есть паскуда и немецкая подстилка. Шлюху эту курляндскую арестовали, дабы ответила она за поганство своё перед Советской властью. Корзун О.П." Наконец дед, не выдержав напора, заорал во всё горло: "Люди! За что ж меня?! Что Галька под немцами валялась, так про то всё село знает!" Игнат оторопело выпустил деда Корзуна и, ища ответа в глазах односельчан, с надеждой впялился в их лица, но они, не зная что сказать, прятали от него глаза... Шли спешные приготовления, сегодня гулять намеривались всем селом. Вот только изба тесная... Женщины радостно и суетливо накрывали столы. Только Игнату было не до праздника. Он угрюмо сидел в сторонке в клубах табачного дыма, курил одну за одной папиросы и пил один. Рядом крутился дед Корзун и словоохотливо приговаривал:"Ты выпей - тебе и полегчает. Не стоит эта курва слёз твоих... Шалава, как есть шалава!"Вдруг дверь в избу с размаха открылась, и на пороге появился ещё один гость. -Ах, ты падлюка, наушник поганый!- закричала на деда вошедшая Серафима Львовна - деревенская учительница, которая в свои преклонные лета хоть и ходила с бодожком, а по всему было видно, что была ещё не по годам крепка и авторитета своего учительского нисколько не утратила; а если надо было, то могла и взрослого по своей многолетней привычке, не стесняясь, за уши отодрать. Дед кинулся в угол хаты под образа, потому что вошедшая уже перегородила тому дорогу к бегству. Игнат пьяно и устало повернул голову. Увидев ту, что с малолетства его читать учила, он от невероятного стыда за жену закрыл лицо руками, давая понять, что не желает сейчас никого видеть, даже её, Серафиму Львовну. -Ах, сволота! Я ж тебя насквозь вижу!- не унималась гостья, со всей силы тыча своим бодожком в Корзуна, которому в углу под образами некуда было от неё деться, так как с другой стороны деда подпирал массивный старый комод,- А ты, Игнатушка, чего глаза-то от людей прячешь!? Я тебе как есть скажу... не смолчу! Клевещет хрыч старый! Детей она сберегала, потому и пошла за кусок хлеба в прачки да поломойки! А знаешь ли ты, какой у нас в деревне голод при немцах был?! Всё под чистую забирали! А что портянками немецкими весь двор завешен был, так то- правда, и люди скажут- стирала она на немцев. Может, скажешь, что лучше надо было в лес к партизанам с тремя-то детями бежать, чем немецкие портки стирать?... Так зимой и с партизанами в лесу тоже что-то жрать надо! А ну-ка, расскажи, Любка, как ты немецкому офицеру машину мыла!- обернулась Серафима Львовна к помогающей накрывать на стол женщине, - Что, скажешь, брешу? - женщина потупила глаза, - Знаю, не скажешь так... А я скажу, почему не скажешь... Потому что у тебя у самой тоже дети дома... есть просили! Потому-то ты и каждую брызгу на машине той поганой подолом своим тёрла ... чтоб не пнул тебя фашист, если грязь найдёт, а хлеба кинул, как собаке! Что, бабоньки, разве неправду говорю?!- бросившие накрывать столы женщины смотрели на Серафиму Львовну во все глаза и кивали. -А знаешь ли ты, Игнат, что она закорючки немецкие умудрялась перерисовывать с документов в комендатуре... Я те закорючки разбирала да перевод делала... Верке передавала. А за что Верку повесили - так вся деревня помнит. Верка неделю на верёвке болталась с табличкой "Партизан". Да ты в глаза мне, Игнат, смотри! Неужто я, которая тебя выучила, буду врать тебе!?-с этими словами Серафима Львовна схватила Игната за плечи и подняла со стула одним рывком. - Галина твоя ни дня тебя не позорила! Никого не слушай! - Игнат разевал рот и, жадно хватая им воздух, пытался что-то сказать. Улучив момент, дед Корзун выскочил из угла и закричал: -Да только лазил на неё немец! Лазил! -Ах, гнида, ты думаешь, я не знаю, за что ты на Галку старый зуб имеешь?! Мстишь, паскуда, что она не дала тебе складское сукно к рукам прибрать!? У-у! Счас я тебе!- и учительница уже было шагнула по направлению к Корзуну, однако тот мигом очутился в сенях и был таков. - А ты, Игнат, знай, Галка твоя ко мне приходила: Христом Богом меня молила... сама, говорит, не смогу полоснуть себя ножом по лицу, так чтобы окриветь... чтобы немчура на неё, такую уродину, не поглядела. А я ей лучше присоветовала... старушечье своё тряпьё дала, волосы выстригла, будто после тифа... да зубы гуталином зачернила; а лицо да руки она в страшных цыпках стала держать- я надоумила как. Так и ходила по деревне, будто старуха какая немытая. Неправда, что немец на неё позарился! Неправда! Бабоньки, да подтвердите!- женщины закивали.- Оболгали жинку твою! Игнат плакал. -А теперь смекай, Игнат, кто написал донос на жену твою, когда наши село освободили, и по чьей вине дети твои в детдоме... Смекаешь? То - то же! Если спросют - я первая свидетелем пойду! Да и среди партизанов найдутся люди, кто подтвердит, откуда сведения брались... Председательша сказала, что всем селом письмо следователю напишем! Все, кто совесть имеет, все подпишутся! Там разберутся, кто пособник, а кто нет... А что слух по деревне пошёл, так то от паскуды Корзуна да от недоумения, как она сумела трёх детей своих уберечь, когда стольких из села в Германию угнали. А что дети твои почти год и в пургу и в дождь в землянке на болоте вместе с сёстрами Коваленко отсиживались, так про то люди позабыли что ли!? -Не забыли! Баба Серафима, не забыли! - раздался звонкий детский голос.- Да я за тётю Галю... да я... Я товарищу Сталину письмо напишу! Всё ему расскажу... как тётя Галя своих детей да меня со Светкой на болоте схоронила! - все обернулись и увидели недавно пришедшую худенькую девочку лет десяти, младшую из сестёр Коваленко. Игнат порывисто подхватил ребёнка на руки и прижал к груди, как своего. На его лице сквозь слёзы засияла улыбка. Огромный груз свалился с его плеч: быть сегодня и у него на душе празднику! - А твоя старшая сестра Светка... тоже жива?! - встрял в разговор вдруг встрепенувшийся Фёдор. -Жива. Чё ей сделается! - по-взрослому ответила девочка. -А что ж тогда носу не кажет? - допытывался Фёдор. -Да кто её знает... Воды натаскала, мыться кинулась. Беги, говорит, по селу... хоть из-под земли мне, чтоб кусок свеклы достала! -Свеклы?.. Зачем? -Вот и я подумала: зачем? Но раздобыть - раздобыла. А она давай ей щёки да губы малевать. А ещё карандаш наслюнила да брови набасурманила. -Во как... - задумчиво произнёс Фёдор. Народу в избу набилось - не протолкнуться. Общими усилиями односельчан на столах оказались непритязательные продукты, вытащенные из всех заначек по такому радостному поводу. Кто-то принёс картошку в мундирах, кто-то сало; квашеная и аппетитно хрустящая капустка соседствовала с кривыми солёными огурцами и кусками пористого домашнего хлеба; дымились миски с кислыми щами, и красовались на столе, вздрагивая от топота многочисленных ног, мутные бутылки с самогоном. Федор, уже изрядно захмелевший, сидел на возвышении во главе стола, и, как всегда широко улыбаясь, шутил, что его водрузили сюда, словно самовар, у которого, как известно, тоже коротенькие ножки. Все смеялись над тем, как он комично изображал этот самый самовар, разливая всем самогон через воображаемый краник. Рядом, чуть ли не ежеминутно поправляя сыну взлохмаченные вихры, сидела мать и не могла наглядеться на смеющегося сына. Игнат обнимал гармонь и тоже пьяно и счастливо улыбался. Председательница встала, это означало, что она сейчас будет говорить, все замолкли и обратили свои взоры на неё. -За Великую Победу над врагом! - с большим чувством сказала она после паузы и, подняв стопку, залпом выпила. -За Ро-ди-ну! За товарища Сталина!!! - заорал Фёдор пьяным басом. Все встали, и каждый с увлажнившимися глазами опрокинул полную стопку за самое для себя святое. Бабы пили, морщились, ойкали и хватались за огурцы, закусывая уж очень крепкий первач. Фёдор забрал у Игната гармошку и, с чувством обняв инструмент, вдруг широко растянул её меха и разудало запел, почти заорал: "Я но-же-нек лишился!!! Но это не бе-да! Женилка-то на месте! Коль колом встанет б.."- тут певец вдруг осёкся на полуслове, меха гармони выдохнули и издали жалобный звук, так как в дверях появилась Светка Коваленко, сияя как новый медный грош. На её румяном лице светилась смущённая улыбка, ещё влажные волосы были собраны тугим узлом на затылке, а по лбу и вискам маленькими кудряшками красиво лежали выбившиеся из косы золотистые прядки. На плечах пухленькой девушки красовался нарядный цветастый платок, взятый у соседки напрокат по случаю торжественных встречин. Справившись со своим волнением, Фёдор шутливо осклабился: - Садись, соседушка! Садись! Ах! Какая сочная баба-то ты теперь! Так бы и ущипнул тебя за такую славную титьку, да боюсь, что с тебя тотчас сок брызнет во все стороны! Услышав это, мать Федьки для порядка, любя, дала тому затрещину. -Охальник! Каким был наглецом, таким и остался!- беззлобно отчитала она сына. Светкины щёки под свекольным румянцем и вовсе стали пунцового цвета. А Фёдор не унимался: "Что ж ты меня, соседушка, вдоль хребтины граблями-то не протянешь!? А? Или не помнишь, как отхаживала меня ими до войны!?" Светлана молчала и только метала молнии глазами, не красными на её лице оставались теперь только зубы. А Фёдор не собирался униматься: "От граблей-то я теперь далеко не убегу... Зато на руках завсегда больше всех отжимался! Ох, бабоньки, берегитесь, коли дотянусь и вцеплюсь в чей подол, как клещ! Не отцепитесь тогда от меня! Ох, и порадую! " –и, расхохотавшись, дотянулся и ущипнул за бок ни много ни мало саму председательницу колхоза. Та взвизгнула, совсем как молодая девка, и беззлобно замахнулась на наглеца. А Фёдор, гогоча во всю глотку, в шутку откинулся назад, якобы уворачиваясь от её затрещины... и вдруг со страшным грохотом повалился под стол со своего возвышения. Все замерли, но раскатистый смех Фёдора не смолк ни на секунду, продолжая доноситься теперь уже из-под стола. Мгновенно возле лежащего на полу фронтовика очутилась Светлана, а с другой стороны мать, они силились его поднять с пола, где он продолжал просто покатываться со смеху. В хате тоже уже стоял общий пьяный хохот, и кто-то предлагал всем выпить и за настоящих мужиков, и за клещей. Вдруг Фёдор, увидев рядом склонившееся лицо Светланы, и вправду вцепился в неё своими ручищами, как и обещал - словно клещ. Заметив это, дед Ефим, поднял за локоть мать Фёдора со словами:"Да что ты нянькаешься с ним! Пусть парень после войны хоть за бабу подержится!Иди уже! Иди!" Мать нехотя оставила смеющегося сына лежать на полу на Светкино попеченье. А Фёдор, как всегда, склабясь и смеясь, начал во всю пользоваться предоставившейся ему счастливой возможностью и привлёк девку к себе как следует, которая к его удивлению и не собиралась оказывать сопротивления. Светка вдруг с волнением затараторила: -Федя, Феденька, неужто ты мне ещё тех граблей не простил? Забудь! Забудь! Дурой была... ох, какой же была дурой ! Корчила из себя да кобенилась!... На проводины твои даже не пошла - да я все четыре года себя за это кляла! Вот, думала, коли дождуся с войны, так не буду впредь уж артачиться... -Дождуся с войны?... - непонимающе и уже серьёзно переспросил Фёдор, - Так что ж получается... Ты меня ждала что ли?... Неужто?! -Ждала! -Что ж на фронт не писала?... Зачем смолчала?! -Зато сейчас не смолчу! Не смолчу и минуты!- выпалила девушка и, набрав полную грудь воздуха, вдруг ошарашила: "Замуж меня возьми!!! Ни минуты не пожалеешь! Берешь - аль нет!?" - Во как!!!... -до крайности изумился Фёдор такой внезапной перемене в Светлане, - Неужто и впрямь?!... Да я ж безногий... А такую, как ты, любой, даже генерал, за себя возьмёт, или кто не калека... Мужики поприходят с фронта и с руками тебя оторвут! -Не хочешь... Другую, значит, приглядел?! - взвилась Светка и давай вырываться. -Что ты! Дура! Да я тебя всю войну... Значит, пойдешь за меня?! За калеку?! -Ой, пойду, Феденька, пойду... Побегу!!! -Же-ню-сь!!! - завопил Фёдор так, что у Светки зазвенело в ушах.- Ей богу, женюсь!- продолжал он орать, перекрикивая пьяный гомон. В следующую же секунду Фёдора подхватили и усадили на прежнее место. Почти обезумев от свалившегося на него внезапного счастья, фронтовик горланил что есть мочи. -Мама!!! Ма-ма! Мы со Светкой поженимся! -Господи Боже мой! - всплеснула руками подбежавшая мать, - Да как скоро сговорились-то! Ну, Светка, ну удивила!... Какая ты, оказывается!... Да не по пьяни ли...? Не шутите? В ответ на материны слова Фёдор несдержанно привлёк к себе сияющую Светку и смачно поцеловал в губы. Светлана пыталась хоть как-то прикрыть себя с Фёдором платком от посторонних взглядов. Увидев сына с соседкой такими безмерно счастливыми, мать уж не сомневаясь ни в чём, заохала и прослезилась; а Игнат, встав, громко и непонятно промычал: -Мом-фмо!!! Но все всё поняли и дружно подхватили:"Горь-ко! Горько! Го-о- орько!!!" Федька шустро нырнул под Светкин платок и опять впился в её губы, а потом, наплевав на все приличия, стал несдержанно обнимать свою аппетитную невесту, которая в ответ на это лихо лупцевала его по наглым рукам, а сама и смеялась, и плакала от счастья одновременно. Мать Фёдора опять прослезилась уже в который раз за день. Серафима Львовна крестила Фёдора и Светлану, причитая и вытирая слёзы. Дед Ефим навалился, обнял и расцеловал внука и будущую невестку. Бабы шумно обсуждали поразительную новость, о том, какой Светка вдруг ушлой да шустрой оказалась: выхватила себе хоть и безногого, а всё ж таки настоящего мужика! Заиграл на гармошке какой-то дедок, и молоденькая девчушка звонким голосом запела деревенские частушки. На единственном во всей избе свободном пятачке дед Ефим наравне с молодыми отплясывал вприсядку так, что все от удивления рты пооткрывали, и не мог никак угомониться , пока ещё силы оставались. Лично Елеевым В.П., членом КПСС, в прошлом командиром партизанского отряда, по настоянию односельчан был передан в руки следователя пакет документов по делу Поповой Галины Архиповны, на основании которых Попова Г.А. была оправдана. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
