Стояла глубокая южная ночь. Море застыло в полном штиле: оно казалось кротким и безобидным. В воздухе разлилась густая тягучая тишина. Даже звёзды не мигали, а луна жёлтым глазом равнодушно уставилась вниз, разливая свет по всей округе.

Вдоль побережья узкой лентой протянулся маленький приморский посёлок. Аккуратные домики приютились и на склоне горы, возвышающейся неподалёку.

Лето закончилось. Исчезла суета, которая обычно продолжалась далеко за полночь. Посёлок мирно спал.

Вдруг скрипнула калитка. Из неё вышла молодая женщина и направилась к морю. По её спине рассыпались тёмные длинные волосы. Она походила на девочку-подростка, но движения, плавные, женственные, выдавали её возраст – лет тридцать. Для прохладной ночи одета была слишком легко, но, видимо, не замечала этого. При свете луны уверенно спустилась к берегу, села на огромный камень, обхватив колени руками, и застыла как изваяние.

– Не спится, дочка? – раздался за спиной хрипловатый мужской голос. Женщина вздрогнула, но не обеспокоилась: узнала старика, снимала у него комнату.

– Ночь какая выдалась – тишиной звенит… – задумчиво проговорил он. Затем бережно укрыл её стареньким пледом, как бы ненароком заглянул в лицо и тяжело вздохнул.

Она тихо плакала. Такой одинокой и несчастной никогда ещё себя не чувствовала: человек, которого безумно любила, предал, близкая подруга отвернулась, родные не поняли и не поддержали её. И, оставшись наедине со своими глубокими переживаниями, она решила, что жизнь кончена. Ни видеть, ни слышать никого не хотела.

– Посижу с тобой? Мне тоже не спится, – старик присел рядом, не дожидаясь ответа. Кряжистый, как дуб, пропитанный солью, как настоящий морской волк, он был в своей неизменной тельняшке и с трубкой во рту.

– Да-а! Много повидал я на своём веку хорошего и дурного. Вижу, как ты маешься, всё к морю по ночам бегаешь. Только оно не поможет – страданий людских не чувствует. Знать, глубоко душу твою ранили. Но надо жить дальше! И вот, что ещё тебе скажу: в нашей жизни нет случайностей. Бог давно всё по светлым и тёмным полочкам разложил. По длине-то они разные, а всё ж чередуются. – Голос его дрогнул. Он замолчал, раскурил трубку и неторопливо продолжил:

– Взять хотя бы меня. Раньше ходил на рыболовецких судах, матросом был и штурманом бывал. Подолгу дома не видел. А на берегу ждала моя ненаглядная жёнушка, да двое сынков-погодков. Сердце заходилось от такого счастья. Но разбилось оно в одну проклятущую ночь. Я тогда в плаванье ушёл, а здесь жуткая стихия разыгралась. Смыло волной наш посёлок. Кто побойчей оказался, тот успел выскочить, на горе спастись. Мои не успели. Разом всего лишился…

Старик вновь замолчал, смахнул скупую слезу краем рукава, и, как будто сам себе, глухо прошептал:

– Чуть руки на себя не наложил. Но добрые люди не дали погибнуть.

Женщина слушала, не шелохнувшись, и он рассказывал дальше:

– С судна ушёл, хотел уехать куда-нибудь, только память не пускает. Тут недалеко погост есть. На нём кресты погибшим стоят. Куда ж я уеду от своих крестов?.. Дом заново построил, живу, небо копчу. Благо, что среди людей. В горах улей держу, а в море уже не тянет.

Потрясённая его историей до глубины души, она, будто очнувшись, подняла глаза, полные сострадания. Слёз не было. Собственные беды теперь казались мелкими и ничтожными по сравнению с тем, что услышала. Спазм сдавил горло, слова утешения застыли на губах. Но он и так всё понял.

– Пойдём, дочка, в дом. Нечего тут сидеть, застудишься только. – Они медленно поднялись по тропинке, думая каждый о своём…

Наутро она вышла во двор с чемоданом. Старик сидел на скамейке, будто поджидал её:

– Уезжаешь? Верно, полегчало тебе. Приезжай, когда захочешь, места хватит, – он заметно разволновался, подхватил дрожащими руками чемодан. – Пойдём, до остановки провожу тебя.

Она благодарно посмотрела на него и на прощанье поцеловала в небритую щёку. Старик растрогался, а женщина улыбнулась.