Забегая вперед, скажу, что мы тогда (1961 год, Молдова) сделали двести литров цуйки (сливовки). Это был катализатором нашего технического прогресса. Точно, как отец планировал, в ноябре сто литров цуйки попали на свадебные столы. Заветная сумма в 250 рублей была собрана, и я пошел с мамой в артель, заказать пальто. Портной много раз примерял. Маме не так просто было угодить, она хорошо разбиралась в кройке и шитьё серьёзной одежды. Когда, наконец, пальто было готово, мама достала из софы свои кожаные полусапожки («шошонь»), дамскую сумочку («пошета»), перчатки и капроновые чулки. Все это добро сохранилось с времен ее молодости. Мы решили, что сразу, после окончателной примерки в артели, мама переоденется, и во всем параде пройдется вдоль села. Мы оба были очень возбуждены перед предстоящей обновой. Мама готовилась так тщательно, как невеста. Когда мы шли туда, мама была одета в фуфайку и кирзовые сапоги. На нас никто не обращал внимания, но на обратном пути был настоящий фурор.

Пока мама переодевалась в примерочной, я ждал ее в приемной артели. Я еще тискал ее кирзовые сапоги в сумке, когда она ко мне вышла.

– Ну, как, нравится, – спросила она…

Боже мой, это была живая интерпретация картины Крамского «Незнакомка».

– Мама! Я думал, что такие красивые женщины только в кино бывают. Ну, ты даешь! – искренне удивился я от такого перевоплощения.

Мама начала смеяться, что все работники артели вышли в приемную. Мама прошлась несколько раз, изящно переставляя ноги по прямой линии, покачивая бедрами и делая высокомерные наклоны головой в сторону зрителей.

– Какая женщина! – восклицали работники артели.

Мне было приятно, что люди восторгаются, какая мама красивая, как буд-то пальто было ни при чем.

– Ну, что, пошли, – рассмеялась мама, – спасибо за внимание. Показ окончен.

Я взял фуфайку под мышку, в другую руку сумку с кирзовыми сапогами и вышел за мамой. Ну, а мама, как английская королева шла только с пошетой, которая была точно такого же цвета, как шошоны и перчатки.

– Сколько они с тебя взяли, – спросил я шепотом.

– Двести двадцать рублей – ответила мама, – сделали скидку на воротник. Я же его сама шила, чтобы ассоциировался с шапкой.

– Вот здорово, – обрадовался я, – так у нас остались 30 руб. Это же куча денег. – Нам было очень весело, точнее сказать, мы оба были счастливы. Мама смеялась так громко, что люди удивленно вытягивали шеи в нашу сторону. Но мы никого не видели.

– Мама, давай я пройду вперед и посмотрю, как ты смотришься спереди, – предложил я.

– Давай.

Я быстро побежал вперед метров на двадцать и скрупулезно рассматривал явление в движении, потом прибежал обратно к ней.

– Ты знаешь, спереди ты смотришься, как королева.

– Точно? – рассмеялась мама.

– Абсолютно точно! – восторгался я.

– А теперь я посмотрю сбоку… Со стороны ты смотришся как учительница…

– Да?

– Безусловно! – убеждал я. – А теперь я посмотрю сзади… Ну а сзади ты смотришься как классная дама.

– Это как?

– Ну, как Анна Каренина, понимаешь?

– О, это хорошо, – продолжала мама смеяться.

– Мама, а давай зайдем в чайную и закажем лимонад, – предложил я.

– Давай, – согласилась мама.

Мы зашли в чайную. Буфетчик, Павел Пушкаш, толстый и красный, так сильно расширил глаза, что они казались белыми.

– Павлуша, – обратилась к нему мама, не дав ему опомниться, – нам, пожалуйста, бутылку лимонада и два чистых стакана.

Буфетчик открыл бутылку лимонада и одной рукой поставил бутылку на прилавок, а другой поставил два стакана одновременно, залезая при этом пальцами внутрь.

– Павлуша, я просила два чистых стакана, – после некоторой паузы, потраченной на разглядывание этих стаканов, которые наверняка воняли водкой, сказала мама.

– Но, Маня, у меня других нет, – покраснел буфетчик.

– А ты открой сервант, Павлуша, и поищи, может быть, найдешь. Я не каждый день к тебе прихожу, не порть мне настроение.

Буфетчик покраснел еще сильнее, открыл сервант и достал два фужера из богемского стекла. По-видимому, они предназначались для более уважаемых клиентов.

Мама прошлась по залу с гордо поднятой головой, не здороваясь ни с кем, села в пол-оборота за столик и перекинула ножку на ножку. Потом сняла перчатки и положила на пошету. Я принес сначала фужеры, потом бутылку, потом фуфайку и, наконец, сумку.

Мы пили лимонад из фужеров, а присутствующие «патриции»(так мы называли местное начальство), как крысы следили молча за мамиными движениями.

– Мама, давай купим Ивану колбасы, – предложил я шепотом.

– Давай, – согласилась мама.

Мы подошли к буфету.

– Павлуша, нам еще полметра колбасы и килограмм хороших конфет, – надменно сказала мама.

– Какую колбасу, Маня? У меня их пять сортов! – с гордостью объявил Павлуша.

– Самую хорошую, самую толстую, полметра.

– Но самая хорошая, Маня, это «Сервелат», она дорогая.

– Ничего страшного, – жеманно сказала мама, – переживем. Значит полметра «Сервелата».

– Но, Маня, колбаса на килограмм дается, – с явной иронией сказал буфетчик. Он догадался, что мама никогда в жизни не покупала колбасу. Но, он еще не знал, как мама кусается.

– Павлуша, меня не интересует, что и как ты другим продаешь. Мне, пожалуйста, полметра. Тебя что, не учили, как клиентов надо обслуживать?

– Но у меня нет метра.

– Это твои проблемы. Я жду…

– Маня, давай сделаем так, вот у меня есть тетрадь, у нее 22 см. Два замера будет 44см. Плюс мои четыре пальца, будет еще 6 см, гарантирую. Идет?

Мама с презрением посмотрела на его жирные пальцы, которые недавно были в предложенных стаканах.

– Павлуша, – мне твои пальчики не нужны.

– Ясно, – покраснел он опять и стал копошиться с замером длины палки «Сервелат». Потом взвесил и сказал:

– Будет 6р. 85коп. Годится?

– Годится, теперь килограмм конфет, самых хороших.

– Будет 3р. 10коп. Годится?

– Годится! – Мама дала 10 руб. и сказала – Сдачи не надо. Заверни, пожалуйста, красиво, чтобы я могла нести.

Он стал заворачивать наши покупки в блестящую бумагу.

– Маня, ты премию получила, да? – спросил он по ходу дела.

– Ха, дождешься у них премии, – сказала мама, – покупайте лотерейные билеты!

– А! – понимающе протянул он. Но мама не дала ему любопытствовать дальше.

– А теперь скажи мне, Павлуша, почему ты так плохо работаешь? Стаканы грязные, полы страшные.

– Так у меня, Маня, уборщицы нет.

– Знаешь, Павлуша, я в поле работаю и когда я не успеваю, мне муж и дети помогают. Что твоя Соня не может помочь? Ты посмотри на эти окна, а стены, а плинтуса… К тебе уважаемые люди приходят, а ты их как свиней принимаешь. Тебе не стыдно? – Это было сказано громко, чтобы в зале тоже было слышно.

Наступила минута молчания.

Получалось, что не мама, а Павлуша обзывал наших «патриций» свиньями.

Мама повернулась и направилась к выходу, покачивая бедрами.

– Какая грязь! Фи! – Бросила она через плечо, и мы продолжили наш парад дальше.

Нам навстречу шла моя классная руководительница, Мария Дмитриевна Бырназ, учительница литературы.

– Здравствуйте, Мария Дмитриевна,– интеллигентно поприветствовала мама, слегка наклонив голову.

– Здравствуйте, Мария Ивановна.

– Вы, как всегда, чудесно выглядите Мария Дмитриевна.

– Ну а Вы, Мария Ивановна, выглядите просто сказочно.

– Как вы поживаете, Мария Дмитриевна? Мои ребята Вас не обижают?

– Что Вы, Мария Ивановна, у вас замечательные ребята. Если бы все у меня были такие, я бы горя не знала.

– Спасибо, Мария Дмитриевна, а как Ваши девочки? Старшая в школу еще не ходит?

– Да вот, пошла в первый класс.

– А мой младший только на следующий год пойдет, растут дети. Ну, передавайте привет Семену Николаевичу.

– И Вы передавайте привет Николаю Ивановичу. Всего хорошего.

И две красивые женщины разошлись, как в море корабли.

– Вот это мне нравится, – сказал я, – Мария Дмитриевна, Мария Ивановна, а то Павлуша, Маня, что-то не звучит.

– Когда Павлуша был в твоем возрасте, он у нас гусей пас, а теперь в буфет не влезает. У него всегда были такие зеленые сопли, а теперь он меня учит, что колбаса на килограммы продается, а его Соня нигде не работает, – информировала меня мама. – А как тебе Мария Дмитриевна?

– О, она лучшая учительница. Всегда так хорошо одевается и так приятно пахнет.

– Да, она красивая женщина и мама у нее была красивая, вот увидишь, что ее дочери будут красавицами тоже. Вы ее не обижайте, она умница.

– Хочешь, я расскажу тебе один случай с Марией Дмитриевной, только ты папе не говори, а то он Ивану уши оторвет, – сказал я.

– Договорились, – залюбопытствовала мама.

– Два месяца назад в школе была «клака» (суботник) по новому корпусу. Все работали и ученики и учителя. В конце дня все мыли ноги в большой бадье. Мария Дмитриевна была в рабочем халате и тоже мыла ноги. Иван проходил мимо и сказал: «Какая аппетитная попочка!» И шлепнул Марию Дмитриевну по попе. Мария Дмитриевна выскочила как ошпаренная, вся покраснела: «Лешенко!...», а Иван говорит: «Sorry, Мария Дмитриевна, мне показолось, эта попа Лиды Давид». Я думал, что она пожалуется отцу, но она никому не пожаловалась. Правда молодец.

– Ну, Иван, – рассмеялась мама, – О, парторг идет.

Петр Иванович Постован шел нам навстречу по центральной части дороги, а мама как крейсер не собиралась сбиться с пути.

– Здравствуй, Маня, – остановился парторг, в 1,5 метрах, чтобы избежать столкновение.

– Здравствуй, Петя, – ответила мама и выдержала паузу. Она посмотрела на него так, как бы смотрела королева Англии на колхозного петушка.

– Вы, Мария Ивановна, такая красивая сегодня, – сделал партийную улыбку парторг и покраснел.

– Что Вы, Петр Иванович, Вам показалось. Я всегда такая, – ответила мама.

– Я давно хочу Вас, Мария Ивановна, пригласить в партком, – солидно сказал он.

– Так я, Петр Иванович, беспартийная, – ответила мама.

– Ну, это поправимо. Можно вступать в партию, Маня, – сладко сказал он.

– Мне, Петя, хватает моей домашней партии, с головой.

– Понимаете, Мария Ивановна, на Вас пришла медаль.

– Какая еще медаль Петр Иванович?

– Ты же мать-героиня, у тебя пятеро детей. Вот и пришла медаль на тебя с документом из Москвы.

– И какая денежная премия полагается матери-героине при такой медали? – заинтересовалась мама.

– Понимаешь, Маня, денежной премии не полагается … Просто медаль…

– Тогда, Петя, просто повесь ее себе, мне не жалко. Еще вопросы есть?

– Да, Мария Ивановна, разъясните мне, пожалуйста, я тут человек новый, кого именно в селе «патрициями» называют?

– «Патрициями», Петри Иванович, насколько мне известно, называют тех, у кого жены не работают нигде. Разрешите пройти?

– Пожалуйста, – отошел в сторону парторг, сделав респектабельный жест. И мы пошли дальше.

– Мама, а его жена тоже нигде не работает? – спросил я.

– Конечно, у нее мигрень задницы, как у жены председателя, бригадира, бухгалтера, милиционера, председателя сельпо, председателя сельсовета, зоотехника и прочих прихлебателей, вроде Павлуши.

– Но он тебе это припомнит.

– Поздно пить боржоми. Завтра все село буде гудеть по этому поводу. Они думают, что люди дураки и будут строить коммунизм для их жирных жен. Дудки!

– Вот увидишь, через несколько дней Павлуша начнет делать ремонт со своей Соней, а весной все эти матрёны выйдут в поле, так на полнормы, для близира.

– Это потому что ты сказала? – засомневался я, – ты же не начальник мама.

– Я, женщина… а это сильнее, чем любой начальник. Потому, что я не простая женщина, а особенная, понимаешь?... Что говорили работники артеля? Ах, ах, какая красивая женщина! Эти матрёны каждый год пальто шьют, потому что в прошлогоднее не влезают, проблема, понимаешь. Но, они как были матренами, так и остаются, что в новом пальто, что в старом. Далее, что сказала Мария Дмитриевна насчет моих детей? «Ага, самые хорошие, самые умные, самые красивые». Каждый хороший ребенок делает свою маму в десять раз лучше. А вас у меня пятеро и все отличники. А теперь скажи мне, как учатся дети председателя?

– Так, мама, у него нет детей, – удивился я.

– Ах, какая досада, детишек нет. Все есть, а детишек Бог не дал. А как насчет детей парторга?

– Так у него тоже нет детей.

– И у бригадира нет детей, и у зоотехника нет детей, и у Павлуши нет детей, и у Негрия не было детей. Ай, ай, ай, да что же это такое? Такие жирные мужчины, а детей делать не могут.. Так вот оно в чем дело… рожать больно! А у ихних, матрён, мигрень, понимаешь. Пусть Маня рожает. Значит, мои дети пойдут в армию и будут защищать ихние жирные задницы от врагов? Так оно получается. Постой, так что они делают тогда, может быть у них крупное подсобное хозяйство? Да нет, они коров не держат, свиней тоже, кур у них за оградой не видела. Понятное дело, это же воняет. Они розочки сажают в перчатках, когда на улице не жарко. Так что же они жрут тогда?

– Да, в самом деле, « Кто не работает – тот не ест» – согласился я.

– Так им, оказывается, все приносят домой: сметану и масло с колхозного сепаратора, гусей и кур с колхозной фермы, поросят молочных и телятину с колхозной фермы тоже, а Павлуша из города колбасы, селедки, конфет и коньячок привозит. Ну, а муку и картошку, тоже из колхоза. В колхозе все есть – завались. Все вокруг колхозное, все вокруг мое. Да? Да ну их… Ну, а что сказал парторг насчет меня? Что я героиня! Вот! Так, что я женщина особенная!

– Ну, мама, ты даешь, – восторгался я. –А давай, мы тоже будем розочки и всякие цветы сажать, чтобы они лопнули от зависти, что у нас лучше всех.

– Давай! – согласилась мама.

Вечером у нас был концерт. После ужина с колбасой и конфетами, я одел мамину шапочку на бок, перчатки, взял пошету и начал демонстрировать, как мама ходила, что говорила и какие движения и взгляды при этом были. Все смеялись от души. Я закончил представление словами: « так, что мама – женщина особенная» и показал пальцем вверх.

– Да, сказал папа, – после того, как концерт закончился, теперь они будут плохо спать.

– Братцы, у меня идея, – сказал Иван, который перестал смеяться, когда я начал рассказывать, как жены «патриций» питаются. – У нас мама хорошо рисует. Хорошо бы нарисовать несколько карикатур. Например, «На народный каравай, рот не разевай». Ну, это будет большой каравай вокруг которого летают мухи с вилочками и ножичками, только личики у этих мух, чтобы были похожи на жен «патриций». Другую карикатуру назовем «Берегите курей!» и нарисуем, как лисички петушков воруют с колхозной птицефермы. Ну, а личики лис, чтобы были похожи на наших «патриций». Еще одну карикатуру назовем «Коты сметану любят…», где будет видно, как коты подходят к Сепаратору с пустыми банками и облизываются, и отходят со свертками. Ну а личики – соответствующие.

– Чтобы личики нарисовать, нужно иметь факты, – сказал отец. – Кто, где, когда?

– Так эта не проблема. Давайте мы возьмем эти объекты под наблюдением, – сказал Иван. – Вот Саша, например, он на рыбалку ходит недалеко от птицефермы. Понаблюдай, Саша, кто оттуда выходит, после того как работницы фермы домой уходят, особенно в конце недели. Любаша листики собирает недалеко от сепаратора, для своих червячков, тоже запомни, кто оттуда выходит и что несет. Боря, ты когда идешь хлеб покупать – посмотри, чем наши «патриции» домой возвращаются, и, что они носят. Митя, поговори с дядей Георгием. Он на ферме все знает. Когда и сколько телят и поросят было списано по причине «травматизма» и, куда делись после списания.

– Понаблюдать конечно можно, – сказал отец. Но, пока мы не выработаем решение, пожалуйста, все держите в секрете. Мне кажется они по-другому делают. Вот посмотрите, целое лето сидит в ларьке этот Савва, и мух гоняет. В ларке никогда, ничего нет, кроме как испорченных слив и какие-то помидоры. Но, тем не менее, ларек нужен. Сдается мне, что по бумагам молочко, масло, сметана и мясо через ларек проходит, а по факту – мимо ларька. Далее – этот Головатый, что заведует сепаратором, на тачанке ходит, т.е. едет. Интересно, что за ответственность такая, что он при тачанке. Возможно, он и носит.

– А это уже будет моя проблема, – сказал Иван.