КРАСНЫЙ КРУГ

 

Каждый человек одинок, и всем наплевать на всех. Наша боль – необитаемый остров…

Альбер Коэн

 

На ступенях деревянного загородного домика – такие в Николаеве принято называть «дачами» - сидел мужчина средних лет, положив руки на колени. Между пальцев его правой руки дымилась сигарета, но он не обращал на нее внимания, глядя в сторону реки. Когда она стал жечь пальцы, человек очнулся – достал из кармана рубашки новую сигарету, прикурил и снова стал смотреть прямо перед собой.

Его худое, бледное и изможденное, заросшее жесткой щетиной лицо никак не гармонировало с могучим торсом и большими крепкими руками. Докурив, он щелчком отправил окурок в густую траву, затем поднялся, машинально отряхнув брюки, и повернулся в сторону открытой веранды дома.

Взгляд его прошелся по убогой обстановке и натолкнулся на широкий потертый диван, на котором лежало безжизненное женское тело. В остекленелых глазах трупа был такой ужас, что мужчина вздрогнул и отвернулся. Затем он тяжело прошелся по комнате, стараясь не смотреть на диван, подошел к стоявшему посреди обветшалому столу и опустился на такой же стул.

 

Пододвинув к себе лежащую на столе общую тетрадь, открыл ее и некоторое время изучал исписанные листки, потом вырвал их и порвал в клочья.

«Чистой бумаги достаточно», - подумал он и криво улыбнулся. Затем взял шариковую авторучку и через несколько минут, пытаясь удержать дрожь в руках, вывел на чистом листе: «Прокурору Центрального района г. Николаева». Ниже приписал – «Чистосердечное признание».

Еще какое-то время человек вертел авторучку в руке, а потом подпер голову другой рукой и задумался.

 

Часть 1

 

С чего же начать? Наверное – сначала.

Фамилия моя – Логинов, зовут Михаил Николаевич. Родился я в Николаеве, в семье офицера-фронтовика. Моя мать – бухгалтер-экономист. Я был единственным, к тому же поздним ребенком. К моменту рождения отец уже давно оставил армию и стал директором крупнейшего в городе домостроительного комбината. Сколько помню родителей – они всегда казались мне очень пожилыми людьми.

В раннем детстве я переболел всеми мыслимыми детскими болезнями, поэтому мать бросила работу и стала домохозяйкой, совмещая кухню с походами по врачам.

Мы жили в большой трехкомнатной квартире в центре города, кроме того, у нас был дачный участок с деревянным двухэтажным домиком. Чтобы там сейчас не говорили – партноменклатура тех лет никаких особых льгот не имела, если не считать одноместную палату при инфаркте, и не жировала.

Семилетним ребенком мать отвела меня за руку в школу и посадила за первую парту. Школа была особенная – с углубленным изучением английского языка, - и попасть туда было совсем непросто. Мама приложила массу усилий, энергии и связей, чтобы туда протолкнуться.

Учился я довольно посредственно – ни хорошо, но и не плохо. Занятия по основным предметам особо не интересовали, зато в изучении английского были заметные успехи, на что сразу обратили внимание учителя-«англичане». К седьмому классу я уже хорошо понимал язык, а к выпуску уже свободно им владел.

Рос я тихим, что называется, «комнатным» ребенком. Отношения с одноклассниками как-то не складывались – меня не били, но и, ни в какие компании не брали. Да я и не стремился.

Мать, во чтобы то ни стало, решила сделать из меня гармоничного человека: для этого попыталась отдать в музыкальную школу, в различные спортивные кружки, но все это в итоге закончилось полным провалом. В первом случае выяснилось, что музыкальный слух у меня напрочь отсутствует, в других же – тренеры, завидев мою бледную унылую физиономию, тут же отказывали под благовидными предлогами. Мать нервничала, пыталась спорить и ругаться, я же вздыхал с облегчением, что меня в очередной раз оставили в покое.

Что меня по-настоящему интересовало, так это иностранные языки. Кроме английского пытался самостоятельно изучать немецкий язык. Отец, прошедший во время войны Европу, знал его немного, и в короткие часы своего отдыха разговаривал и помогал мне. Ему это очень нравилось, хотя вида он не подавал. Он вообще был суровый человек.

Каждое лето меня отдавали во всевозможные пионерские лагеря, но из этого также ничего хорошего не выходило. Из одних я сбегал домой и истерически рыдал, так что матери приходилось забирать меня оттуда. Из других попросту выгоняли, поскольку вместо лагеря я с утра до вечера шатался по городу, что крайне волновало пионервожатых. Из-за всего этого срывались родительские планы на лето, так как отец с матерью каждый год уезжали на какой-нибудь черноморский курорт.

И тогда появлялась тетя Ксюша, мамина младшая сестра – старая дева, жившая в коммуналке в Москве. Пожалуй, она была единственным человеком, которого я искренне любил и которому безоговорочно подчинялся. Она с удовольствием приезжала к нам и общалась со мной на равных, не пытаясь воспитывать.

Благодаря ей, я полюбил читать классику, слушать хорошую музыку, ценить и понимать театр. Как это удалось – до сих пор для меня загадка.

В четырнадцать лет я внезапно осиротел – самолет с моими родителями на борту, возвращаясь из Гагр, потерял управление и разбился. Никто об этом прямо не говорил, но по заплаканному лицу тети Ксюши, по тому, что в нашем доме собирались начальники и сослуживцы отца, я понял – произошло нечто страшное. Потом были похороны – много венков, траурной музыки, слез… Их хоронили в закрытых гробах. Мы с теткой остались совсем одни. Она покинула свою комнату в Москве и окончательно переехала сюда, в Николаев.

Гибель родителей я переживал тяжело, но плакать почему-то не мог. Вместо этого они почти каждую ночь мне снились – живые и радостные. Это продолжалось около года. Учебу вскоре окончательно забросил, а на робкие попытки тети Ксюши образумить меня отвечал грубостью. В конце концов, она перестала что-либо предпринимать, лишь изредка укоризненно вздыхала, проверяя дневник.

В школе отношение ко мне изменилось. Сначала были попытки утешения, вызывавшие у меня приступы ярости, а затем жалость переросла в презрение. Теткиной зарплаты библиотекаря не всегда хватало на еду, не говоря уже о покупке дорогих вещей. Отношения с одноклассниками и до этого как-то не складывались, а с этих пор я их просто возненавидел. Попытки затащить меня в комсомол и «вовлечь в общественную жизнь» также результата не дали. Однако, со шпаной я тоже не связывался.

Наконец школа была окончена – на торжественное вручение аттестатов и выпускной я не пришел, а забрал документы уже на следующий день в учительской из рук секретаря. Началась взрослая жизнь.

С такими оценками в институт нечего было и соваться, тем более что « иняза» в городе не было, а ехать в Одессу или Киев – слишком дорогое удовольствие по нашим с теткой материальным меркам.

Через год был призыв – служить попал в нашу мотострелковую дивизию. Но пробыл я там всего два месяца. Наступила война в Афганистане, и наш полк в полном составе отправили в Кабул. Через месяц пребывания там я заболел гепатитом. Лечили нас в полевом госпитале: препаратов катастрофически не хватало, и врачи уповали, более, на молодые организмы. Болезнь протекала медленно и тяжело, и мне с трудом удалось выкарабкаться.

Еще через месяц меня вызвал замполит батальона и предложил поступить в военное училище в Ташкент. Увидев радость в моих глазах, он строго предупредил, что поступление практически гарантировано, однако любая попытка бросить учебу будет расценена как дезертирство, со всеми вытекающими.

- Выбирай, - сказал он, - либо служить дальше полтора года и домой, либо четыре года в училище и опять сюда – уже в качестве офицера.

Я без колебаний согласился поступать, так как думал, что за четыре года утечет много воды и все закончится. Но как, же я ошибался – все только начиналось.

Группу абитуриентов перевезли « авиабортом» в Ташкент, в общевойсковое училище. В моей анкете была отметка о способностях к языкам и казалось это поможет, тем более что там работал факультет военных переводчиков. Но энтузиазма у отборочной комиссии это не вызвало – туда в основном отбирали выходцев из Средней Азии, для которых восточные языки и наречия были родными. Русским была уготована судьба «взводных-Ванек». Видимо, уже тогда большое начальство знало, что война будет затяжной.

Четыре года пролетели быстро, и вот я уже лейтенант, командир мотострелкового взвода. И опять Афганистан. Но это была уже другая страна. Здесь все дышало ненавистью к нам, даже во взглядах детей было что-то такое, от чего по спине пробегали мурашки.

Меня отправили в гвардейскую мотострелковую часть, которую кидали на самые опасные участки. Потери были ужасающими…

Как я воевал? Наверное, неплохо. Через год мне досрочно присвоили звание старшего лейтенанта и наградили орденом Красной Звезды, а затем была медаль «За отвагу». Потом убили ротного, и я занял его место, потом получил еще один орден Красной Звезды. Вскоре взрывом мины убило комбата, и меня назначили исполняющим обязанности командира батальона.

Так, наверное, и вознесла бы меня военная судьба, но двухгодичный срок пребывания в Афганистане закончился, и я был отправлен в Союз – уже в звании капитана и с тремя боевыми орденами.

Обычно многие фронтовики любят рассказывать интересные истории из боевого прошлого – у меня таких историй нет. Вернее есть, но это сплошная кровь, трупы – наши и чужие, грязь, пот, запах испражнений. Боялся ли я смерти? Наверное, просто не верил, что меня можно так просто взять и убить, что где-то рядом присутствовало что-то вроде личного ангела-хранителя, пока смерть косила всех вокруг. Эта уверенность появилась после ранения и контузии, оба были легкими. Стал ли я опытным воякой? Думаю, да. Жизнь, а вернее смерть, научила принимать быстрые и верные решения, от того и потери в роте были сравнительно небольшими. Интересный факт – несмотря на то, что разница в возрасте у меня с солдатами составляла каких-то пять лет, за глаза они называли меня «батей». Странно, но приятно.

После Афганистана меня направили в Дальневосточный округ, в поселок Таежный – это под Комсомольском-на-Амуре. Полк был кадрированным. Это значит, что офицеры были в полном составе, а солдат не хватало. Назначили меня на должность комбата, при этом весь батальон состоял из тридцати офицеров и тридцати солдат. Еще как холостяку, мне выделили койку в офицерском общежитии. Большинство офицерской молодежи отнеслось ко мне с уважением, некоторые даже с восхищением. Полковое начальство – откровенно возненавидело.

Началось это на командно-штатных учениях, когда я доказал проверяющему, что проведение полковой операции по обороне и переходу в наступление на вероятного противника, подготовленной начштабом и утвержденной командиром полка – полная чушь, поскольку не учитывает географического и климатических особенностей Дальнего Востока в осенне-зимний период и связанного с этим боевого обеспечения войск . Проверяющий, полковник из оперативного управления штаба округа, остался доволен, похвалил, посоветовал мне поступать в академию им. Фрунзе. С другой стороны – я нажил смертельных врагов.

Внешне, казалось, ничего не изменилось – меня продолжали сажать в президиумы на торжественных собраниях, посылали в школы с шефскими заданиями. Но параллельно с этим собирался компромат, а в последующей аттестации написали, что занимаемой должности комбата не соответствую.

За эту аттестацию мое начальство получило по мозгам, ее переписали, но в академию меня не послали и обещанную квартиру не дали.

 

Часть 2

 

Девяносто первый год на Дальнем Востоке запомнился невероятно лютой зимой и аномально жарким летом.

В августе произошел ГКЧП, который окрестили «путчем». Перепуганные «мышата» попытались предотвратить грозные события. Причем настолько посредственными оказались эти людишки, что испугались московской пьяной шпаны и сами себя арестовали. Начался вселенский развал страны – наверно, такой испытали в свое время жители Древнего Рима.

В армии события еще какое-то время шли по накатанной линии, а потом наступил крах. Перестали платить зарплату, финансировать питание для солдат, а затем платить коммунальные. Одним словом, нас победили свои же мерзавцы, «тихой сапой» что называется. Я несколько раз порывался плюнуть на все и уйти из армии, и только вмешательство тети Ксении этому помешало.

В девяносто четвертом московские верховные жиды наконец-то сообразили, что вместе с куском территории от них уходит кавказская нефть, и тут же развязали войну со своим «другом» Дудаевым.

Армию стали собирать «с бору по сосенке». В этом же году меня вызвали в Хабаровск, в штаб округа, где Командующий предложил мне возглавить «сборный» мотострелковый полк для отправки в Чечню. Более подходящую кандидатуру стоило поискать – «афганец», орденоносец, холостяк. Что там со мной будет, никого не волновало – округ выполнял разнарядку.

В моих воспоминаниях всегда присутствовала определенная цветовая гамма. Если Афганистан запомнился желтыми и белыми тонами пустыни и известковой пыли, то в Чечне была серо-зеленая, мокрая болотистая грязь. Мы получали приказы, двигались вперед, окружали и уничтожали; попадали в засады; опять продвигались вперед и уничтожали. А еще были раненные первогодки и цинковые гробы. За два месяца боев мой полк освободил от «повстанцев» несколько районов.

За нами шла милиция – но это разговор особый. Как и армию, их собирали по всей России, но ехали они за трофеями. Сытые, хорошо обмундированные и вооруженные, они проводили зачистки. Грабили и убивали женщин и стариков. И если война продолжалась с нарастающей яростью, то это – результат этих «зачисток».

Между армией и милицией была скрытая вражда. Мы понимали, что чечены нам их «подвиги» не простят, но ничего в этом плане поделать не могли.

Однажды наш дозор привел ко мне милицейского молодчика, до ушей увешанного женскими драгоценностями. Как оказался в деревне, в которую мы еще не вошли, объяснить он не смог. Ясно, что делают с мародерами – я приказал вывезти его на площадь и публично расстрелять. Приказ мой, однако, выполнен не был.

Замполит увез его на своем БТРе в военную комендатуру. Что с тем ублюдком было потом – не знаю. Думаю, его забрали «свои», а потом он успешно дослужился до больших чинов и очень гордился «чеченскими» орденами.

Через три недели мне поступил приказ сдать все полномочия заместителю и немедленно вернуться в Хабаровск. По прилету, прямо в аэропорту я был арестован военной прокуратурой по обвинению в злоупотреблении властью и покушении на убийство.

И, наверное, пришлось бы мне сидеть долго и упорно, если бы в мою судьбу не вмешались могущественные силы. На защиту встали Командующий Дальневосточным округом и Командующий Объединенной группировки войск в Чечне. Слышал, дошли до самого Ельцина, и тот приказал все дела по мне похерить, а еще подчинил ментов в Чечне Командующему группировкой.

Меня представили к ордену Боевого Красного знамени , и вручили его в Управлении кадров округа, когда выпустили с гауптвахты. Заодно ознакомили меня с приказом об увольнении из армии – по сокращению.

Генерал-кадровик сказал так: «Поживи месяца три гражданской жизнью – пусть эта муть осядет. Потом мы тебе место найдем, а может отправим на учебу в академию им. Фрунзе. Такими как ты не разбрасываются»

Что я после всего этого почувствовал? Усталость и апатию… Меня ничего не волновало и не интересовало. Решил вернуться домой, к тете Ксюше, тем более что уже выслужил пенсию.

Все эти годы я с ней переписывался, но делал это больше из необходимости, в отпуск приезжал нечасто. В родительской квартире все меня тяготило, поэтому старался побыстрее уехать обратно. А сейчас, чувствуя пустоту, я стремился приехать к единственному любящему существу.

Вернувшись в Николаев, к изрядно постаревшей тетке, я задумался о том, чем дальше заниматься. По ее настоянию окончил шестимесячные бухгалтерские курсы и устроился в аудиторскую фирму. Правда, как бухгалтер «звезд не хватал», конечно, но директору пригодилось мое знание английского и немецкого языков. Я беспрерывно что-то переводил, составлял деловые письма, сопровождал директора на деловых переговорах. Ему очень льстило, что в его подчинении был боевой майор, еще и орденоносец. Знаю, он даже этим хвалился перед своими корешами-торгашами.

 

Часть 3

 

Она появилась в моей жизни неожиданно, словно гром среди ясного неба. Наташа Климова… женщина такой красоты, что у смотревших на нее мужиков сводило челюсти. На фирму она пришла по рекомендации, уже состоявшимся бухгалтером. Разведена, детей нет. Вот все, что мы о ней знали.

Не было ни одного, пожалуй, сотрудника, который бы ей не интересовался. Кроме меня, разве что. С женщинами у меня не клеилось с детства. Потом армия – как-то было не до них. Нет, краткосрочные романы были, конечно. Но я был абсолютно уверен, что красивые женщины вроде Натальи достаются таким, же мужчинам. Я же далеко не красавец, вся жизнь на колесах. Поэтому был единственным, кто на нее не поглядывал. Зато она выбрала меня.

Это случилось на новогодней коллективной пьянке, кои принято теперь называть «корпоративами». Оно подошла и предложила потанцевать. Сама! Мы танцевали всю ночь, много разговаривали. Вернее я разговаривал, а она слушала. Вы встречали женщин, которые умеют слушать? Как-то незаметно для себя, понемногу я «развязал язык». Она слушала и смеялась, а глаза ее сияли изумрудным светом.

Потом я проводил ее домой. Возле подъезда она поцеловала меня в щеку, вытерла ладонью след от помады и ушла. Мы не сделали ни одной попытки дальнейшего сближения.

После новогодних праздников, на работе оба чувствовали взаимную неловкость при встрече. Она натянуто улыбнулась и ушла, и от этого я почувствовал облегчение. Через неделю мы снова встретились на работе, и вечером я опять предложил ее проводить. С этого момента мы стали встречаться регулярно.

Из ее скупых рассказов можно было составить картину, что матери она лишилась рано, отец повторно женился, но вскоре умер. Жизнь, воспитание, учеба в институте целиком легли на плечи мачехи, которая теперь живет с ней в одной квартире – парализованная и медленно умирающая. Наташа оказалась толковым аудитором, ей доставались хорошие контракты и, соответственно, большое вознаграждение, но все деньги уходили на лекарства. Все это она рассказывала без тени отчаянья и обреченности, коими наполнены подобного рода истории.

Вскоре я почувствовал, что в ее отсутствие мне не хватает воздуха, все вокруг наполнено унынием. С наступлением нового дня эти симптомы тут же исчезали, и все наполнялось ощущением счастья, ожиданием чего-то светлого. Наверное, это и называют любовью.

Появилось постоянное желание быть рядом, видеть ее. Минуты ее отсутствия наполнялись страхом. Я никогда не страдал развитым воображением, но оно угодливо рисовало картины каких-нибудь катаклизмов, которые с ней происходили: то насиловал и душил маньяк, то сбивало автомобилем на дороге, то машина с ней переворачивалась и загоралась. Эти картины воображения со временем переросли в галлюцинации, причем настолько убедительные, что пришлось обращаться к психиатру.

Узнав о моей контузии и военном прошлом, врач сказал, что это посттравматический синдром, и что при соответствующем лечении все пройдет. «А самое главное, - сказал он, - Вам надо обзавестись семьей, чтобы эта женщина была рядом. Тогда все страхи пройдут». О своих походах к врачу я, естественно, никому ничего не сказал. Сам факт того, что у меня что-то не в порядке с головой, и я ходил к психиатру, приводил в ужас.

Через месяц умерла Наташина мачеха. Вся фирма собралась на похороны и поминки, но организовывал их я. Как-то негласно коллеги смирились с тем, что мы с ней стали близки, и выразили соболезнования нам обоим.

Еще через месяц я набрался храбрости и сделал ей предложение. Причем приготовил и заучил целую речь о том, что жизнь коротка, а мы уже не молоды, и каждый день отдаляет или приближает.…Тут я сбился и виновато сказал: «Давай поженимся». Она тихо засмеялась, обняла и поцеловала: «А я все ждала, когда же ты произнесешь эти слова».

Свадьбу провели в ресторане – не помпезную, но веселую и шумную. Были все наши во главе с директором. Было много теплых слов и поздравлений, тетя Ксюша от избытка чувств даже всплакнула.

Наталья перебралась жить к нам с теткой. Та, как человек деликатный, собралась было возвращаться в свою коммуналку, но я ее отговорил, убедив, что места хватит всем. С этого дня между ними началось какое-то отчуждение. Нет, они не ругались, но могли молчать часами, либо прерывать речь при появлении кого-нибудь. Какая-то тяжесть стала витать в воздухе. Все мои попытки выяснить причину всего этого наталкивались на ледяное противодействие с обеих сторон. В конце концов, свои попытки я прекратил, успокоив себя пословицей: «две хозяйки на одной кухне плохо уживаются».

Через год после свадьбы Наталья неожиданно заявила, что собирается уходить из аудиторской компании. Она встретила своего сокурсника по институту Сергея Веселова. Он хозяин фирмы по экспорту металла, и ему нужен был главбух.

Рабочий день у Наташи стал ненормированным, а денег она стала приносить вдвое больше. Вскоре мы обставили квартиру современной мебелью и начали подумывать о машине. Так, незаметно прошло пять лет. Этот микроюбилей мы отпраздновали скромно, как говорят, в кругу семьи. Правда, кроме нас троих был еще этот Сергей, директор. Я даже неудачно пошутил, что у нас появился «друг семьи». Но скандала и неловкости не получилось, так как Веселов вовсе не тянул на «коварного обольстителя».

Я подарил жене дорогую бижутерию, а она мне – золотые часы с таким же браслетом, с надписью «Дорогому, любимому в годовщину свадьбы». Тетка преподнесла ей фамильные серьги с бриллиантами, добавив при этом, что хотела бы отдать их внучке, но поскольку детей у нас нет, то пусть Наташа сама потом их подарит. Опять стало неловко. За эти годы с детьми у нас как-то не получалось. Жена эти разговоры не поддерживала, а однажды даже разрыдалась, ничего, однако, не рассказав.

Обстановку разрядил Веселов, вручив нам ключи от новенького «Опеля». Наталья зааплодировала и поцеловала его в щеку. Вот тут я впервые почувствовал небольшой укол в сердце.

В 2002 году умерла тетя Ксения. Она практически ничем не болела, только с каждым годом усыхала. Умерла внезапно, во сне. Утром просто не проснулась.

Никогда не считал себя сентиментальным – две войны к этому не располагали, но был поражен глубиной настигшего меня горя, а потом и наступившей депрессии. Все это время – похороны, поминки – Наталья не отходила от меня, видимо что-то чувствовала и боялась. Это состояние длилось почти месяц, но мало-помалу я пришел в себя.

В этом же году она заявила, что хочет продать свою квартиру и машину.

- Нет, нет, ничего страшного не произошло. Просто Веселов предложил мне стать партнером по бизнесу. Так что скоро мы станем богатенькими людьми. Я должна буду внести свою долю в фирму, и буду соучредителем. Надеюсь, ты не выгонишь меня из дома? – улыбнулась она.

- Конечно, - ответил я, - поступай, как знаешь.

Вскоре действительно появились деньги, но тратить их Наташа не хотела, говоря о необходимости отложить «на черный день».

- А что, такой день может наступить?

- В нашей жизни все возможно. Я не хочу шиковать, во всяком случае, в нашем городе.

Тогда я не придал значения этим словам, а вскоре наша жизнь круто изменилась. В январе следующего года, сразу после Рождества, в квартиру заявилась целая орава ментов во главе со следователем налоговой милиции. Предъявив постановление на обыск, они перевернули квартиру вверх дном, но денег и документов, за которыми пришли, так и не нашли. Тогда же Наташу арестовали и увезли в СИЗО.

Меня также вызвали на допрос, в ходе которого я пытался выяснить причину происходящего, но только узнал, что она подозревается в уклонении от уплаты налогов в особо крупных размерах, хищении, должностном подлоге. Кроме этого выяснилось, что ее директор Веселов скрылся в неизвестном направлении.

Больше мы с ней не виделись. Через адвоката Наташа строго-настрого запретила мне присутствовать на суде и посоветовала выписать ее с жилплощади и подать на развод.

- Что же произошло, - пытался выяснить у адвоката.

- Они попытались обналичить семь миллионов долларов, но деньги до клиента так и не дошли, а он очень влиятельным оказался. Поскольку директор скрылся, то основной удар пришелся на главбуха, тем более что это еще и соучредитель.

- Неужели это он украл деньги?

- Не думаю – снять их со счета можно при наличии двух подписать, или отправить деньги куда-нибудь дальше. Может быть, Вы знаете, куда? Это значительно бы облегчило судьбу Вашей жены. Я бы сказал – кардинально.

Вот такой у меня состоялся диалог, и если бы я мог что-то сделать…

Состоявшийся суд приговорил ее к пяти годам общего режима. Насколько я знаю, Наталья не пыталась подавать апелляцию, и была отправлена в женскую колонию в Одесскую область.

Первые полгода ее заключения я ежедневно писал письма, детально рассказывал о событиях, хотя никаких особых событий со мной не происходило. На работе, конечно, знали о произошедшем и как могли, меня поддерживали. Ни одного ответа не пришло, после чего я написал письмо начальнику колонии о своем беспокойстве. Через две недели от имени замполита (или как он сейчас называется) пришел ответ, что заключенная Климова-Логинова отбывает наказание, здоровье удовлетворительное, обеспечение нормальное и т.д. Письма регулярно получает, однако отвечать на них не хочет, так как чувствует вину перед мужем. И еще – она подала ходатайство о расторжении брака.

Я тут же написал начальнику колонии письмо, в котором попросил о длительном свидании. Ответ пришел неожиданно быстро – свидание разрешили.

Приехав в ИТК, я впервые за долгое время увидел свою жену. От ее былой красоты не осталось и следа. Некогда гордая, сильная женщина была морально раздавлена. Постепенно оттаяв, она рассказала мне всю историю. И услышанное мною было чудовищно.

Целая сеть людей, начиная адвокатом и заканчивая судьей, фабриковала на нее уголовное дело. А зачинщиком всего этого являлся криминальный авторитет, некогда «вор в законе», а ныне «бизнесмен» и депутат областного совета. И в основе всего были деньги – грязные деньги, которые этот депутат получил от торговли наркотиками.

Деньги нужно было «отмыть» через фирму Веселова, но они бесследно пропали. Узнав об этом, Веселов сбежал, оставив Наташу один на один с бандитом, который, в свою очередь, подключил купленных адвокатов-прокуроров-судей, в расчете на то, что она дрогнет и все вернет.

Но видимо, он сам не очень верил в причастность Веселова и Натальи к исчезновению денег, иначе бы и не затевал всю эту судебную карусель.

«Только так, - сказала она, - можно объяснить, что я еще жива и что тебя они не тронули. Но пройдет время, и все это вновь всколыхнется. Меня убьют здесь, в камере. Мне на это уже намекали. Поэтому нам надо развестись, а тебе – уехать куда подальше и затеряться».

Она беззвучно заплакала, и от этого у меня так сильно сжалось сердце. Уезжая, я понял одно – надо идти на опережение, надо вспомнить свой фронтовой опыт, надо уничтожить эту нечисть, пока она не уничтожила нас!

 

Часть 4

 

Не знаю, сколько убил врагов на войнах, в которых участвовал. Не вел подсчетов. Тем более, что мне, пехотному офицеру, прежде всего, нужно было организовывать бой. Судя по всему – много, раз за это давали ордена, медали и благодарности. И что самое важное – я не гробил понапрасну своих бойцов, за что меня и уважали ( я это знаю точно).

А тут – мирное время, и люди вроде бы свои, и убивать их придется собственными руками. С другой стороны, душман или чеченец лично мне ничего плохого не сделал, а просто защищал свою родину, как мог. Зато эти «свои» хотели физически уничтожить самого близкого мне человека, а причина была презренна – деньги.

Русский человек, наверное, как никто другой любит заниматься самокопанием и оправдывать собственные ошибки или злодеяния какими-то идеалами. Жизнь на «гражданке» размягчила меня. Еще несколько лет назад такая моральная дилемма не встала бы передо мной: армия учила уничтожать врагов – безжалостно и не раздумывая.

В общем, по приезду домой во мне стали бороться два человека. Один требовал немедленного действия, другой все время осаживал, тормозил, вызывал сомнения. Я не мог находиться в пустой квартире, бродил по ночным лицам, пил с алкашами и все время пытался получить ответ на этот вопрос – «Как быть?»

А потом произошел один случай, который раз и навсегда развеял все сомнения.

На чеченской войне офицеры подарили мне на день рожденья небольшой кинжал, с которым я с тех пор не расставался. Сначала это был вопрос выживания, а потом – самоутверждения и памяти.

В один из теплых осенних вечеров я бродил пустынными улицами Николаева, как вдруг услышал визг тормозов, а затем почувствовал сильный удар о бампер автомобиля. Меня отшвырнуло на тротуар, и я потерял сознание. Не знаю, сколько времени провел в беспамятстве, но очнулся от боли и, раскрыв глаза, увидел, что меня избивают ногами четверо молодых «мажоров», уже изрядно выпивших перед ночной охотой.

Вот тут реакция и инстинкты сработали мгновенно. Что касается памяти, то потом возникали только какие-то фрагменты: чеченские леса, сухой афганский ветер, запах крови, и я стою, наклонившись над одним из мажоров, потом догоняю другого и бью в сердце кинжалом.

Очнулся я сидя у колеса машины, с окровавленным ножом в руке, а вокруг лежат и cтонут эти сопляки. Уходя, я почувствовал только равнодушие.

Еще несколько дней я ждал, что вот-вот за мной придут, хотя сам в это уже не очень верил. Что стало в дальнейшем с той шпаной, меня не интересовало. Но после этого случая все сомнения исчезли навсегда. Я снова почувствовал себя боевой машиной, способной уничтожить врага.

Для начала надо было определиться со списком своих визави.

Во-первых, это адвокат Антипенко, который был приставлен для извлечения нужных сведений и потерявший интерес к подзащитной, когда понял, что ничего не узнает.

Во-вторых, супруги Беловы – муж и жена, аудиторы из налоговой инспекции, которые уничтожили ряд финансовых документов во время ревизии, что позволило возбудить уголовное дело по факту уклонения от уплаты налогов.

Следователь налоговой милиции Фильчук – человек, который непосредственно сфабриковал уголовное дело, по которому осудили Наталью, и все время живо интересовался судьбой исчезнувших денег, намекая, что при их возврате дело будет закрыто за пять минут.

Прокурор по надзору областной прокуратуры Бортник, который утверждал обвинительное заключение, собутыльник криминального авторитета Бессонова, более известного как «Бес», владельца исчезнувших денег. Именно Бортник раскрутил колесо следствия.

Судья районного суда Павленко, осудивший мою жену и также в ходе суда интересовавшийся деньгами.

И наконец, сам Бес.

Почему я выбрал их всех и сделал вывод об их коррупционной связи?

Дело в том, что в уголовном деле не было ни слова о семи миллионах долларов. Эта сумма мусолилась на словах всеми ими, прямо или намеками.

Такая вот история…

Теперь действие перенеслось в колонию. Наташе дали время в расчете, что она сама сломается, а если нет – ее убьют. А может, оставят в живых, а убьют меня. В любом случае, надо было принимать решение.

Для совершения этих ликвидаций мне надо было выполнить ряд условий. Во-первых, для того, чтобы дойти до конца списка, нужно сделать так, чтобы никто не мог связать эти убийства. Для этого нужно было обставить смерти как результат несчастного случая или личной неосторожности. Я об этом читал в каком-то американском детективе.

Во-вторых, нужно было исчезнуть из поля зрения этих людей и ментов, которые могли заняться расследованием.

В-третьих, нужны деньги, на которые можно было бы купить или как-то достать оружие. В наших перестроечных фильмах это выглядело легко и просто – продал дед дом, пошел на рынок и купил снайперскую винтовку, а продавец его напутствует: «только не шмаляйте в белых лебедей». В жизни, обычно, все несколько по-другому. Оружие, в случае необходимости, придется доставать каким-нибудь иным способом. Каким – я пока не знал.

Одним словом, пока я обдумывал сценарии «несчастных случаев», пришлось претворять в жизнь другие мероприятия. Прежде всего, я выписал Наталью и развелся с ней. Затем продал отцовскую квартиру, но новую покупать не стал, а снял комнатушку-курятник у алкашей на окраине города. После этого уволился с работы, перестал следить за собой, оброс щетиной и оделся в рваное тряпье.

Я стал собирать бутылки в районе адвокатского офиса, не привлекая внимания и держа выход под постоянным наблюдением. Вечером я сопровождал его до троллейбусной остановки. Иногда переодевался и встречал его на остановке, потом ехал вместе с ним до дома, прослеживал вплоть до подъезда. Потом, перегримировавшись, ждал адвоката уже в подъезде и выслеживал до квартиры. Время шло день за днем, но я так и не решил, как буду его убивать.

Что я знал хорошо, так это его распорядок дня. И еще за время слежки установил, что он фантастически жаден: имея две машины, ездил на работу и обратно на троллейбусе. Кроме того, находясь в троллейбусе, я заметил, что он предъявляет контролеру удостоверение инвалида-чернобыльца.

Разговорившись с одним коллегой-бомжем, « работающим» в этом районе, я выяснил, что адвокату это удостоверение сделал один чиновник, которого тот спас от тюрьмы. Сам же коллега-бомж стал таким опять же из-за адвоката – за долги тот отобрал у него жилкоп и переоборудовал под офис. Зачем это ему понадобилось?

Все просто – почти задаром получено помещение, к тому же удачно расположенное в нескольких метрах от Центрального районного суда. За счет этот люди шли сюда потоком, и в суды вызывали его постоянно. В общем, чем больше я узнавал об этом человеке, тем сильнее росло во мне чувство омерзения и ненависти.

Постепенно созрел план убийства, который бы выглядел как ограбление. Себе я это представлял – встречу его вечером у подъезда (обычно в это время там темно, хоть глаз выколи) и ударю ножом в сердце. Быстрый и резкий удар – он даже и выдохнуть не успеет, как умрет. Уж бить ножом я умел! Затем заберу бумажник, часы – и картина преступления будет очевидна. Однако жизнь (возможно, какое-то высшее провиденье) внесла свои коррективы.

Я дождался осени, когда темнело уже довольно рано, и в один из дней ожидал Антипенко возле подъезда, спрятавшись в тени открытого мусоросборника. Туда же я планировал спрятать тело, чтобы нашли его не сразу. Подождав часа два и не дождавшись, я заподозрил неладное и решил вернуться к его офису. А подъехав к остановке, увидел его абсолютно пьяного, еле стоящего на ногах. Вокруг не было ни души. Спрятавшись за продовольственной будкой, я вытащил нож и стал просчитывать время, за которое нужно было выскочить, ударить, изобразить ограбление и исчезнуть.

Несмотря на то, что уже был вечер, машины ездили довольно оживленно, что не давало возможности совершить задуманное. И тут мелькнули огни подъезжающего большого автобуса - «гармошки». Не знаю, какая сила меня подтолкнула, но я выскочил из-за будки, подбежал к шатающемуся Антипенко и плечом изо всех сил толкнул под автобус. Потом ушел, не оборачиваясь, но слыша жуткий крик и треск ломающихся ребер.

Через день я прочитал в «Николаевских новостях» некролог от коллегии адвокатов о трагической гибели выдающегося и всеми любимого… Его смерть была определена как несчастный случай. Алкоголь в крови и тот факт, что он был один на остановке – когда я выскочил, то оказался в так называемой «мертвой зоне», так что водитель меня не видел – дало возможность списать смерть на случайность. Еще несколько дней я не выходил из своей конуры, пил с хозяевами. Затем понял, что надо менять стиль жизни и продолжать свою «программу».

Я стал сторожем на заброшенной базе, принадлежащей какому-то «Агрокомплекту», и расположенной в пригороде, в поселке Варваровка. Помог туда устроиться, кстати говоря, хозяин квартиры. Перед тем, как уйти в запой, он порекомендовал меня механику базы, такому же горькому пьянице, своему собутыльнику.

Забрав свои вещи, я переселился в сторожку и стал там жить и охранять круглосуточно. Собственно, охранять было нечего – несколько разграбленных мастерских с выбитыми стеклами и пару гектаров бурьяна, обнесенных забором. Платили мало и крайне нерегулярно, но это, в общем значения не имело, поскольку жил я на отшибе, был предоставлен сам себе и зарабатывал какое-никакое алиби. Случись что, механик подтвердит, что я безотлучно находился на базе.

Каждый вечер я незаметно уходил с территории через известный только мне пролом в заборе, и появлялся возле дома аудиторов-налоговиков, супруг Беловых. Они проживали в центре города, недалеко от налоговой инспекции, в небольшом доме-жилкопе. Кроме того, у них был еще большой дом за городом, с садиком и парой машин, о чем они никому и никогда не афишировали. Все это было приобретено за накопленные взятки.

Из рассказов жены я узнал схему их работы. Они брались проверять какого-нибудь предпринимателя, «топили» его, не брезгуя ничем, вплоть до воровства документов или подлога. Доводили этого предпринимателя до состояния обморока, а после начинали торговаться. Люди шли им навстречу, за счет чего благосостояние этих аудиторов росло. Наташа точно знала, что именно они во время обыска изъяли и уничтожили несколько ключевых документов, что и позволило состряпать уголовное дело.

Напротив их дома находилась заброшенная стройка, откуда я несколько дней подряд следил за ритмом их жизни. Там же я мучительно рассуждал, как с ними поступить. Решение пришло внезапно, и было очень простым – у них должен поломаться газовый котел, тогда квартира наполнится газом и взорвется от малейшей искры.

Поскольку Беловы «шифровались», ничего ценного в своем жилкопе они не держали, соответственно, даже не думали как-то укреплять или менять входную дверь. Все больше рассчитывали на соседских бабок, проживающих в одном дворе. Я решил провести свою «операцию» среди бела дня, так как знал и предусмотрел то, чего они предусмотреть не могли. Дело в том, что ежедневно в 16 часов начинался и шел в течение часа сериал «Кармелита», поэтому и двор в этот период времени был пуст.

Зайдя во двор, перочинным ножиком я отогнул защелку замка и быстро заскочил в помещение. Котел располагался на небольшой кухоньке. Это был древний советский «КЧМ» - видимо, эта квартира была каким-нибудь наследством. Обстановка тоже была в духе советских времен. Первое что я сделал, это задул работающий фитиль, затем подпилил ножовкой по металлу алюминиевый корпус автоматики котла, после чего услышал характерный свист газа. Затем прикрыл заслонку на трубе и отсоединил проводок от дверного звонка, чтобы какой-нибудь олух раньше времени не взорвал дом. Все это заняло примерно двадцать минут, после чего незаметно захлопнул дверь и вернулся на стройку.

Началось самое страшное – ожидание. Меня кидало то в жар, то в холод при мысли, что дом взлетит на воздух вместе с невинными соседями. А если Беловы задержатся на работе? Короче, за полтора часа ожидания я чуть было не рехнулся.

Но они не опоздали – пришли ровно в шесть. Взрыв был такой силы, что вынесло входную дверь, а меня чуть было не придавило забором на стройке. Домик сразу вспыхнул, и стало ясно, что смерть их стопроцентная. Во дворе метались соседи, приехали три пожарные машины, а я тем временем ушел со стройки к себе на базу. Возвращаясь, я опять испытал странное чувство опустошения и равнодушия.

Несколько дней подряд я ничего не ел, спал, разговаривал и действовал как автомат. Механик, приходивший ежедневно, видел, что что-то не так, но ничего вразумительного добиться не мог. Позже я понял, что попал в полосу глубочайшей депрессии. Нужно было кому-нибудь выплеснуть все то, что накопилось в душе. Слишком уж долго я молчал.

Каждый день я ждал прихода милиции и, если бы она пришла, рассказал бы все без утайки. Где-то в глубине сознания понимал, что убивать еще предстоит, и только это сдерживало от преждевременного покаяния.

Скоро я стал приваживать бродячих собак. Они приходили сначала поодиночке, затем все в большем количестве. Собаки рассаживались вокруг сторожки, и я начинал с ними разговаривать. Я описывал им свою жизнь, рассказывал интересные случаи. Иногда я говорил на немецком языке, и мне казалось, что они особенно внимательно слушают. Правда, мысли свои они никак не выражали – молча приходили, молча уходили…

А потом меня стали посещать зрительные галлюцинации. Иногда база становилась горным селением в Чечне, потом видения пропадали. Почти всю зиму я был на грани помешательства, но видимо моя психика оказалась достаточно устойчивой, чтобы окончательно не свихнуться.

Но вот наступила весна, и все мои фобии исчезли, а вместе с ними исчезли и собаки. До сих пор не знаю, настоящими они были или лишь фантомами, образами…

 

Часть 5

 

Весною я ушел с базы и перебрался жить на дачу – единственное, что осталось от родителей. Все мои мысли бродили вокруг здания на улице Советской, где располагалось здание налоговой милиции. Там сидел следователь Фильчук, очередной мой объект. Днями я блуждал вокруг, пытаясь вынашивать планы, но ничего путного в голову не приходило.

Наконец произошло то, что можно было бы назвать счастливым случаем. В здании начали производить ремонт. Появились строители и сопутствующая грязь. А через несколько дней я увидел, как здоровенная бабища (какое-то строительное начальство, судя по всему) вышибала тщедушного полупьяного мужика, при этом громко кричала, густо насыщая речь изощренным матом. Это был мой шанс. Дождавшись, когда мужик уйдет, а она несколько минут покурит и успокоится, я подошел и галантно, насколько это было возможно с моим внешним видом, спросил:

- Мадам, вам случайно не нужны работники?

Бабища удивленно посмотрела на меня, а потом заржала.

- А что ты умеешь делать? – спросила она.

- Могу работать подсобником.

- Пьешь? По роже вижу, что пьешь! – удовлетворенно констатировала она, - Ну ладно. Попадешься пьяным на объекте – выгоню и денег не дам. Подымайся наверх. Лопаты там, мешки тоже. Собираешь мусор в мешки, убираешь во двор на кучу. Пока все.

Так я стал работать в бригаде. Фамилию себе придумал новую, имя оставил свое, но в любом случае документов у меня никто не спрашивал. Бригада работала по этажам, переходя из комнаты в комнату, налоговики то переезжали в соседние кабинеты, то возвращались на свои места.

Работа подсобника позволяла мне беспрепятственно бродить по всем этажам, заходить в любые кабинеты, заносить оборудование и выносить мусор. Вскоре ко мне так привыкли, что просто перестали обращать внимание. Это позволяло слушать их разговоры в курилке, в туалете, и они абсолютно меня не стеснялись.

Так я узнал, что прокурор Бортник переведен в другую область на повышение и уже уехал, а судья Павленко недавно скончался от сердечного приступа, произошедшего в бане, после крепкого спиртного и в окружении друзей-алкашей. Круг приговоренных мной сузился.

Следователя, майора Фильчука я узнал сразу, несмотря на то, что до этого никогда его не видел. (обыск и первичные действия проводил другой «следак»). Узнал по описанию жены эту жирную, постоянно причмокивающую губами, рожу со шрамом , возле уха.

Была у него отличительная привычка, вернее, даже две. Во-первых, он постоянно что-то пил из огромной кружки. В буквальном смысле, не расставался с ней, беспрерывно наливая и отхлебывая то чай, то кофе, то компот. Только изредка он оставлял кружку на столе, чтобы пойти покурить трубку – это была вторая его привычка. Не знаю уж, кем он себя воображал?

Наблюдая за ним, я мучительно пытался определить, кто же он. Тупой трудолюбивый служака, для которого приказ начальства – безоговорочный закон? Или хитрая корыстолюбивая сволочь, для которой человеческая жизнь и судьба дешевле сигаретного окурка? Однажды я увидел в окно, как он выходил из расположенного напротив ювелирного магазина, принадлежащего Бессонову, в обнимку с последним. Мне стало ясно, что он не простой исполнитель,он «крышует» этого бандита.

Что касается следователя, то решение было принято сразу – он должен быть отравлен ядом, который подействует не сразу и благодаря этому не даст понять, кем и когда тот был отравлен. Еще с раннего детства я помню рассказы матери о грибах, о бледной поганке. У нее полсемьи в голод отравилось ими. От этого гриба, вернее от его яда, нет спасения, говорила она, и отравление происходит незаметно во времени.

Чего-чего, а этого добра на даче хватало. Принимая все меры предосторожности, я срезал несколько грибов, разрезал их на мелкие части и оставил сушиться на чердаке. Через трое суток вытащил противень с высохшими кусочками и расколотил их в ступе до состояния порошка. Этот порошок я ссыпал в плотный целлофановый пакетик и стал постоянно носить его с собой. Насыпать его в кружку Фильчука не составило особого труда, когда он в очередной раз ушел на перекур, оставив чай для остывания.

На следующий день Фильчук не вышел на работу. Как удалось услышать от его коллег, сослался на недомогание, причем, вечером после службы он еще с кем-то из них употребил спиртное в ближайшей забегаловке. Дальше я знал, чем все это закончится, и незаметно украл из его стола кружку, вынес на мусор и разбил ее на мелкие кусочки.

Через неделю состоялись похороны с почетным караулом. Наша бригада тем временем завершила ремонт и мы, забрав инструменты и вещи, убрались из здания. Но за месяц с лишним работы в здании, мне удалось изучить все загашники, включая чердак и подвал. И самое главное – я узнал, как попасть из подвала на соседней улице в этот.

Почему меня так привлек подвал? Дело в том, что в нем есть окно, снаружи находящееся чуть выше тротуара, и как раз напротив того самого бессоновского ювелирного магазина под названием «Карат». Убить криминального авторитета, симмитировав несчастный случай, у меня не получится. Мне к нему близко не подобраться. А даже если бы каким-то чудом и удалось, то в случайность его смерти вряд ли бы кто поверил. Поэтому его надо убивать на расстоянии и делать это быстро, так как именно он является основным источником опасности для моей жены.

И тут снова мне помог случай. Я вспомнил, что мой школьный товарищ работал военруком в нашей же школе. Приезжая в отпуск, я обязательно заходил к нему в гости. Мы пили водкус пивом, а потом шли в школьный тир и стреляли до одурения по мишеням из мелкашек (мелкокалиберных винтовок). Школьный тир вместе с кабинетом начальника военной подготовки помещался в подвале, и проникнуть туда можно было через подвальное окно, прикрытое решеткой. Именно что прикрытое, потому что легко поддавалось. Сигнализация на окнах не работала уже много лет, а у школы не было денег, чтобы ее починить или поставить более современную. На что у школы хватило средств – это поставить пластиковые окна, которые открывались с помощью металлической линейки. И хотя мой товарищ уже давно там не работал, я знал, что после его ухода ничего не изменилось.

Операцию надо было провести во время майских праздников, чтобы незаметно взять винтовку и также ее вернуть до конца выходных. Для чего, казалось бы, такие сложности?

Наблюдая за магазином, в который приезжал Бес, я сделал для себя вывод: ежедневно в любую погоду он приезжал туда перед обедом, находился там минут 30-40, после чего выходил на улицу, подъезжала его машина, и он уезжал. Это было своего рода хобби.

Я рассуждал так – у меня будет возможность сделать только один выстрел, и попасть необходимо точно в глаз. Тогда это будет смертельно. Если попасть в другое место головы, будет лишь небольшое ранение. Если не попасть вовсе – за ним стеклянная дверь магазина. В обоих случаях он «затихарится» и шансов на спасение моей жены не останется.

Кроме того, если оставить винтовку в подвале, ее найдут и вычислят, что она похищена из школы, а значит, убивать собрался любитель, тогда следы неминуемо приведут ко мне. Если винтовку уничтожить, например, скинуть в реку, то «кипишь» поднимет военрук, обнаружив утерю, и опять та же логическая цепочка. А мне было нужно все обставить так, чтобы это выглядело как бандитские разборки. Для этого надо вернуть оружие в школу. Даже если военрук что-то и обнаружит или заподозрит, он никогда ничего не сделает во вред себе. При этом он максимум не досчитается пачки патронов, с чем может смириться. Вот так я рассуждал.

В действительности все обстояло не так гладко, как задумывалось. Нет, в школу я проник без особого труда, как раз накануне первомайских выходных, ночью, когда сторож сладко спал. Вынес винтовку и пачку патронов, аккуратно закрыл окно и решетку в подвальном помещении. Но тут меня осенила тревожная мысль – а если оружие нерабочее, или не настроено как надо.

Замотав винтовку в дерюгу, я вернулся на дачу. Там разобрал и собрал оружие, зарядил и, углубившись в дальнюю лесопосадку, начал пристреливаться. Отсчитав 35 метров и повесив самодельную мишень, я расстрелял почти полпачки патронов, пока не убедился, что «почувствовал» винтовку.

Дождавшись ночи, я залез в подвал, примыкающий к зданию налоговой милиции, а оттуда проник в нужное помещение. Грязное стекло, закрывающее окно, я аккуратно вынул, отбил верхний угол и снова вставил. Ствол винтовки проходил в проем, и была возможность прицелиться. Окно находилось как раз на уровне моего роста, так что, поместив оружие в проеме, делать больше ничего не пришлось, оставалось только ждать.

На всякий случай я еще размолол полпачки сигарет и рассыпал табак снаружи, на случай собак. Остаток ночи мне удалось подремать. Я даже видел сон о том, как мы с Наташей целовались на свадьбе, а нас окружали и кричали «горько!» убитые мной адвокат, аудиторы, следователь и умерший самостоятельно судья.

Очнулся я в холодном поту, и не сразу сообразил, где нахожусь и что собираюсь делать. Сердце стучало как сумасшедшее, в горле стоял ком. Я понял, что прошлого никогда не вернуть, и теперь эти трупы всегда будут стоять между нами. Меня осенила парадоксальная мысль – все эти убиенные, в жизни мерзавцы и подонки, благодаря мне стали мучениками. Кто-то из древних мудрецов, кажется Будда, говорил, что люди спаянные общей судьбой рано или поздно встретятся на жизненном пути, не осознавая этого, должны будут найти себя. Всякое может случиться с ними и они могут следовать разными путями. Но в назначенное время они неминуемо встретятся в красном круге. Так говорила мне в детстве тетя Ксения, и я все время приставал к ней с вопросами. Она не отвечала, говорила, что с возрастом я сам пойму. И вот теперь я понял. Я сам очертил для себя судьбу….

Наступило утро, потом день, а Беса все не было. Зато были прохожие в больших количествах, которые постоянно загораживали вход в магазин. Я выбрал не годный ни к черту план!

Наконец он появился и зашел в магазин. Затем он вышел, и я использовал свой шанс. Он упал на спину и по тому, как засуетились его водитель и охранник, стало ясно, что Бес мертв.

Остальное я делал автоматично: забрал оружие и гильзу, быстро перелез по лазу в соседний подвал, а из него – в законсервированную котельную соседнего дома, где просидел до глубокой ночи. Около трех часов я вылез и отнес винтовку в школу на прежнее место. Как развивались дальнейшие события, я не знал, поскольку телевизора и газет у меня не было.

 

Часть 6

 

Прошел месяц, я продолжал жить на даче. Деньги, оставшиеся после продажи квартиры, понемногу таяли, но это меня не смущало. Писать в колонию жене я не решался, зная, что она все равно не ответит. Но подумал, что можно написать начальнику колонии и расспросить о ее состоянии. Поскольку обратного адреса я не имел, то проставил адрес соседки Тамары Александровны, и решил зайти к ней, чтобы предупредить.

Она сначала не узнала меня, а затем, всплеснув руками, с ужасом сказала:

- Миша, ты жив! А мне сказали, что умер ты и похоронен как бомж. Твою Наташу выпустили из тюрьмы. Она заходила ко мне после того, как узнала, что в вашей квартире живут другие люди.

- Так Вы ей сказали, что я умер?

- Ну конечно, сказала что знала.

- Она не говорила, куда пойдет?

- Нет. Я ей говорила, чтобы у меня пожила, но она сказала, мол, не беспокойтесь, и ушла.

Так оборвалась ниточка, связывающая меня с женой. Я не имел ни малейшего понятия, куда она могла пойти. Родни у нее не было, из близких был только я, но она не знала, где меня искать, а тут еще эта соседка меня заочно похоронила.

Правда, она знала о существовании дачи, но там, ни разу не была, так как считала ее хозяйкой тетю Ксюшу.

Прошло несколько дней. Под утро, купив немного продуктов, я возвращался из города. После серии убийств я все время ждал, что за мной придут, поэтому пробирался к домику со стороны соседних заброшенных участков, в основном ночью или вечером, без особой необходимости свет старался не включать. Но делал я все это автоматично, в глубине души смирившись с неизбежным арестом. Я смертельно устал…

Зайдя в домик, я почувствовал запах табачного дыма. Первым желанием было бросить все и бежать, но ноги так и приросли к полу. Справившись с волнением, я осторожно поднялся, стараясь не скрипеть половицами лестницы, на второй этаж и заглянул в полуоткрытую дверь.

В комнате было темно, но мне удалось разглядеть два обнаженных тела, лежащих на кровати, и два огонька от сигарет. А потом они заговорили, и их голоса звенели в моих ушах и разрывали мозг. Это были голоса моей жены Наташи и ее бывшего директора Веселова. Я не знал, как поступить: то ли эффектно появиться, напугав их до смерти, то ли остаться на месте, то ли уйти вовсе.

Я остался и продолжал слушать. А разговор их, между тем, оказался довольно любопытен.

- Не волнуйся ты так, - заговорила Наташа, - здесь абсолютно безопасно. Эта дача принадлежала отцу мужа, а потом отошла его тетке, а фамилия у нее другая. После ее смерти у мужа то ли времени, то ли желания не было переоформить все как положено. Поэтому ни до ареста, ни после, никто сюда и не заявлялся. Муж, как соседка сказала, спился и умер где-то под забором. Так что причин для беспокойства нет никаких.

- Ты сама-то в это веришь?

- Он сильный человек но, мне кажется, после суда он сломался. Так бывает.

- А мне кажется, что вся эта череда смертей – его рук дело. А знаешь почему? Смерть Беса стала неожиданностью для бандюганов. Никто ничего не знает и не понимает. Так что все может быть. Я на всякий случай обезопасился – написал две анонимки: одну в адрес ментов, другую – друзьям покойного депутата. Ежели твой муженек мертв – ему это уже не повредит, а если жив – у нас будет время смотаться. Несколько дней надо будет прятаться, пока будут готовиться документы. Потом забираем груз – и в Одессу, поближе к круизным теплоходам.

Оба тихонько засмеялись.

- Я сейчас должен уйти, - сказал Веселов, - мне надо забрать кое-какие документы по прибалтийским депозитам, акции и кое-что еще.

Послышался шелест надеваемой одежды. Я бесшумно шмыгнул вниз и спрятался за входной дверью. Они спустились вдвоем и, обнявшись, страстно поцеловались, после чего Веселов сел в машину и исчез в предрассветной мгле.

Вернувшись на веранду, Наталья увидела меня. На ее лице было такое выражение животного ужаса, что я про себя невольно ухмыльнулся. Но она не была бы той Наташей, которую я знал, если бы быстро не взяла себя в руки.

- Здравствуй, - сказала она, - ну вот и свиделись, наконец. А мне соседка сказала, что ты умер.

- Значит, все это – правда? – я все еще надеялся, что она сейчас все опровергнет.

- Что – правда? – высокомерно переспросила она, - что Сергей – мой любовник? Да, это правда. Мы любим друг друга еще с института. Он потом выгодно женился, карьеру делал. А я вот выскочила замуж за тебя, ему назло. Извини уж, но это так.

- Значит, вы все спланировали и меня использовали. А деньги украли тоже вы. Ты знала, что ради тебя я пойду на любые преступления!

- Не надо сцен, - брезгливо ответила она, - прямо как в бразильском сериале. Что сделано, то сделано. Тебе, кстати, лучше исчезнуть из города. Не сегодня-завтра за тобой начнется охота – Веселов об этом позаботился.

- Да, мне надо исчезнуть. Исчезнуть навсегда… Скажи, а как ты собираешься жить после всего этого, после всех этих трупов. Это ведь ты их убила! Да, все они мерзавцы, но ведь они все же люди. У них тоже есть дети и родственники. Неужели после всего этого ты можешь быть такой спокойной?

- Не надо громких слов. Здесь как в дикой природе – выживает сильнейший.

- Это, значит, ты со своим любовником – сильнейшие? А знаешь, я исчезну, но перед этим расскажу «бесовским» бандитам всю историю. И вы, любовнички, всю оставшуюся жизнь будете, как крысы прятаться по норам и щелям, пока не попадете в капкан.

- Мерзавец, - зашипела она, - какой мерзавец! Как же я тебя ненавижу! Я вспоминаю все твои прикосновения, и меня передергивает от отвращения. Ты должен сдохнуть! Так будет лучше для всех!

Я стоял в темном помещении, опустив голову и сдерживая ненависть, и даже не заметил, как в ее руке оказался нож. Она попыталась ударить им мне в шею, но промахнулась. Я выбил нож из руки и схватил ее за горло обоими руками. Она ударила меня коленом в пах и пыталась выцарапать глаза.

На мгновение все вокруг померкло, а затем я очнулся уже на неподвижном теле Наташи. Машинально я попытался привести ее в чувство, но по страшной гримасе отчаянья и выпученным ее глазам понял, что уже поздно. Потом я поднял тело с пола и положил на диван.

Я загнал себя в угол. Всю сознательную жизнь мне приходилось с кем-то воевать. Меня убивали, и я убивал по заданию Родины, за это получал ордена и медали. Потом у меня отобрали Родину, а моим умением убивать воспользовались в грязных целях. Наконец, у меня забрали душу.

Я оказался лишним в этой жизни, где все покупалось и продавалось, а лицемерие стало главной добродетелью. Как я устал от всего этого. Нисколько не раскаиваясь, вынес себе приговор и сам приведу его в исполнение.

Когда вы будете это читать, меня уже не будет в живых – таков мой выбор.

 

***

 

Закончив писать, Логинов закрыл тетрадь, положил на нее ручку и тяжело задумался.

На дороге, идущей вдоль дачных домиков, послышался тихий звук автомобиля. Осторожно выглянув из-за двери, Михаил увидел приближающийся «Опель». «Опять ложь, - подумал он, - говорила, что продала. Кругом ложь!» Он спрятался за дверь, держа в руке большой гаечный ключ – первое, что попалось.

Машина подъехала к калитке и остановилась. Веселов вышел из нее и, не заглушая мотора, стал осторожно идти по тропинке к домику. Зайдя на веранду, он несколько секунд в недоумении разглядывал лежащую на диване Наталью. Затем подошел и присел на край, осторожно погладил ее по голове, но тут же отдернул руку. Он понял, что она мертва. Несколько минут он сидел неподвижно, затем резко дернув головой, очевидно, стряхнул с себя какие-то мысли, поднялся и, с усилием, сдвинул диван в сторону. После этого он несколько минут возился на полу, а потом, с треском отодрал несколько половиц и вытащил из подпола большую, запыленную и судя по всему, тяжелую хозяйственную сумку. Открыв ее, он вытащил пачку денег, рассмотрел купюры и опять кинул пачку обратно. Затем, видимо, почувствовал взгляд в спину и резко обернулся. Ужас отразился на его лице, буквально парализовав.

- Так вот почему вы здесь очутились! - сказал Логинов.

Веселов продолжал молчать, открыв рот и жадно хватая воздух.

Михаил спокойно подошел к нему вплотную и нанес страшный удар гаечным ключом прямо в висок. Веселов уже был мертв, еще даже не успев рухнуть на пол. Логинов подхватил того подмышки и поволок к автомобилю. Там с трудом усадил на переднее сиденье, потом вернулся, забрал сумку, бросив последний взгляд на тело жены.

Ехал он на другой конец города, в район кладбища, к которому примыкал глубокий заброшенный карьер. Подъехав к пропасти, он вытащил сумку и отнес ее на обочину. Затем вернулся и, отогнав авто метров на пятьдесят, пересадил труп на водительское сиденье. После он откачал немного бензина из бака, обильно полил внутри салона. Усмехнувшись, он снял со своей руки золотые часы и нацепил их на левую руку Веселова.

Сев на переднее сиденье рядом с трупом, Логинов, включив скорость, направил машину в сторону обрыва. Не доезжая метров десяти, открыл дверь и вывалился на дорогу.

Автомобиль, пролетев по воздуху, упал в карьер и тут же загорелся, а затем взорвался бензобак.

Некоторое время Михаил смотрел на пожар, а потом, отряхнувшись от пыли, подхватил сумку с деньгами и пошел через кладбище. Пройдя метров пятьдесят от дороги, он почувствовал усталость и сильную боль в груди. Он присел на ближайшую лавочку возле могилы отдохнуть.

 

ЭПИЛОГ

 

- Ну что тут у вас? – спросил следователь прокуратуры, заходя на веранду дачного домика. – Боже, ну и вонь!

Навстречу ему поднялись двое мужчин: оперативник из районного уголовного розыска и местный участковый. В глубине сада стояла какая-то женщина средних лет в спортивном костюме. Увидев следователя, она безошибочно поняла, что он тут главный. Она приблизилась к домику, однако на веранду заходить не стала, остановившись в нескольких шагах от ступенек и зябко поводя плечами.

- Женщина, 35-45 лет, скорей всего, бомжиха, - сообщил оперативник. Стоявший рядом участковый мрачно молчал.

Следователь, закрыв нос платком, приблизился к дивану, где лежал труп и посмотрел на багрово-синюшное опухшее лицо, на раздутое, издававшее смрад, тело. Почувствовав тошноту, он резко отвернулся и отошел к двери.

- Кто обнаружил?

- А вот она, - опер показал пальцем на женщину в саду, - председатель садоводческого товарищества. Обходила участки, ну и зашла сюда. Вызвала участкового, а он – бригаду. Решил, что криминал.

Следователь взглянул на участкового. Тот продолжал мрачно молчать.

- А где судмедэксперт, криминалист и прочие? – спросил следователь у опера.

- Судмедэксперт уехал уже, а криминалист и не приезжал вовсе.

- Почему?!

- Эксперт, Фомич, осмотрел труп и сказал, что криминала никакого нет, и уехал. У него свадьба – дочь замуж выдает, выдернули его из-за стола. А криминалистам он позвонил, сказал, чтоб не выезжали.

- Как это уехал? Как это не выезжали? – вскипел следователь. Он был молод, но уже опытен и потому старался быть строгим к подчиненным.

Опер виновато развел руками.

Следователь, немного успокоившись, опять задал вопрос:

- А почему вообще решили, что криминал?

- А это он, - опер радостно ткнул пальцем в участкового, - увидел у нее на шее следы, ну и подумал, что удушение.

- А что эксперт?

- А Фомич сказал, что это – обычные трупные пятна, а умерла она от « огорчения».

- От чего? – не понял следователь.

- Это он так называет сердечную недостаточность. Бывает так: пьет человек всякую гадость, пьет и пьет, а потом резко прекращает – сердце останавливается. Ну, вот и здесь также. Фомич-то редко ошибается.

Следователь обратился к женщине.

- Кому принадлежит эта дача?

- Раньше принадлежала директору ЖБИ, - затараторила та, - я эту семью хорошо знала. Приличные, порядочные люди…

- Давайте покороче.

- Вот я и говорю – после смерти владельца дача перешла сестре жены, а как та померла – сыну. Только он тоже помер. За участок долго не платили, ну я и поехала по его домашнему адресу. А там говорят, мол, родительскую квартиру он продал, сам бомжевать пошел и помер. И похоронен как бомж. Тут кругом брошенные дачи. Хозяева умирают, наследников нет, а мы участок продать не можем, а налоги платить надо, охрану содержать надо…

- Хорошо, я понял! – опять прервал ее излияния следователь, - где бумага, что судмедэксперт написал?

Опер, открыв кожаную папку, вытащил листок бумаги и подал следователю.

- Раз приехали, будем составлять протокол, - тот заглянул в бумагу, - смерть, предположительно, три месяца. Считай, целое лето на жаре. Какие ж тут улики.

Он уселся на стул и положил папку на запыленный грязный стол, стоящий посреди веранды.

- А это что такое? – он обратил внимание на запыленную общую тетрадь, лежащую посреди стола, - ваше? – спросил он опера и участкового.

 

Оперативник брезгливо взял двумя пальцами тетрадь и открыл ее где-то посередине. Почитав немного, он хмыкнул и зачитал вслух отрывок: «Собаки рассаживались вокруг сторожки, и я начинал с ними разговаривать. Иногда я говорил на немецком языке, и мне казалось, что они особенно внимательно слушают…»

- Какой-то псих писал. Бред несусветный, - он закрыл тетрадь и бросил ее в угол веранды, на гору разнообразного мусора.

Следователь посмотрел на участкового.

- Ну а вы что все молчите?

- А что мне говорить, если меня никто не слушает? Бомжиха? Да вы посмотрите, как она одета!

- Это, кстати, ничего не значит, - прервал его опер, - тут рядом свалка, иной раз такие вещи хорошие выбрасывают. Вот у меня случай был три месяца назад: в Мешковке, рядом с кладбищем, в карьер съехала машина с мужиком. Упал и сгорел дотла. Ну, приехали, осмотрели – несчастный случай. Ничего особенного, вроде. Начали осматривать окрестности, в ста метрах от карьера нашли мертвого бомжа на лавочке возле могилы. А рядом с ним большую «сумку-нищенку», набитую доверху долларами. А ты говоришь – одета.

- Ну и что с ним дальше стало, - заинтересовался следователь.

- А ничего. Поступили по инструкции – вызвали эсбеушников. Они приехали, сумку забрали. Потом, говорят, по телевизору ее показывали. Вроде как бы, конвертационный центр они накрыли. А бомжа Фомич вскрывал потом – классический инфаркт.

- Товарищ следователь, - тут вмешалась дамочка-председатель, - так мы можем участок этот продать. Нам бы справку какую-нибудь из прокуратуры.

Следователь вопрос проигнорировал. Затем важно заявил:

- Выношу постановление об отказе в возбуждении уголовного дела ввиду естественной смерти.

Он глянул на бумагу, заполненную судмедэкспертом, после чего строго оглядел присутствующих.

- Возражения есть?

Все, включая женщину, дружно замотали головами. Мрачный участковый, чуть помедлив, также присоединился к общему мнению.

 

FIN

 

Александр Воронков