Следующие семь ночей Он провел дома, зализывая раны и приходя в себя после представления в Храме. Поначалу дни летели быстро; Он просыпался, Карга меняла Ему повязки и накачивала какими-то там своими снадобьями, отчего Он снова засыпал. Потом, когда Он чуть оклемался, время потянулось с чудовищной медлительностью. Чтобы хоть как-то скоротать часы, Он принялся наводить порядок в своей норе; занятие позорное для уважающего себя бомбилы! Впрочем, здесь, дома, Ему было некого стыдиться. Два дня работы и комната ожила. Исчезла эта вечная промозглая сырость и вонь (Он просто забил, наконец, старую, проржавевшую трубу), появились кровати (из каморки были вытащены три раскладушки), мебель опять же какая-то там (таки собрал кухонный стол и табуретки). В общем, Его дом из вонючей землянки постепенно превратился в какое-то подобие нормального человеческого жилья.

 

Вот уже несколько недель город находился под осадой полчищ наёмников. Вопреки ожиданиям Князя, они не стали штурмовать стены укреплений, а вместо этого разбили огромный лагерь вокруг города, закрыв все входы и выходы. Их было много. Огромные с устрашающими татуировками на бронзового цвета телах и длинными чёрными волосами, стянутыми в тугие косы, они что-то громко кричали стражникам, стоящим на городских стенах. Ночами же, они разжигали огромные костры и, неистово колотя в барабаны, плясали какие-то жуткие танцы. Заросшие, ссутуленные существа дни напролёт не вылезавшие из убогих походных хибарок, по ночам устраивали нешуточные побоища со стоявшими рядом же рыцарями. Кривоногие карлики, с коротенькими кривыми сабельками целыми сутками носились по лагерю на своих маленьких мохнатых лошадках, выискивая, что и где плохо лежит. И так день за днём, неделя за неделей. С красными от бессонницы глазами Князь подолгу задерживался у бойниц смотровой башни, мечтательно глядя куда-то вдаль, мимо сборищ под стенами замка, и думал про себя: «Все земли, что видны из бойниц смотровой башни – мои!».

Как-то ночью, когда тяжёлые облака поглотили звёзды и луну, в лагере наёмников началось какое-то движение. Яростные крики, звон металла, тревожное ржание лошадей, всё смешалось в один грозный гул. Уставшие от томительного ожидания, солдаты дружно высыпали на стены города, готовясь к обороне, но ничего не произошло. Крепко сжимая оружие, они простояли на посту всю ночь, пока восходящее солнце не разогнало тучи и не открыло глазам осаждённых радостную картину. Развороченные походные палатки с перевёрнутыми чугунными котлами, разбросанное всюду оружие и доспехи, и построившаяся в шеренгу армия бронзовокожих великанов. Сгорая от любопытства, защитники города сгрудились на стенах, желая узнать, что же произошло. И вот, от шеренги отделился невысокий человек, одетый в походный белый костюм и широкополую соломенную шляпу. Подняв высоко над головой белый флаг, он двинулся по направлению к воротам города. Приблизившись, он задрал голову вверх, словно высматривая кого-то среди защитников города. Заметив Князя, он радостно сорвал шляпу с головы, высвобождая пышные каштанового цвета волосы.

Княгиня! Да, это была она. Так и не дождавшись супруга, она уже решила сама идти в город, как увидела, что огромная армия окружила крепостные стены. Поняв, что ей не прорваться внутрь, она стала придумывать, как помочь супругу, пока один из жителей княжества не подсказал ей попробовать подкупить кого-нибудь из наёмников. Несколько недель во вражеском стане рыскали слуги Княгини, выискивая заинтересованных и договариваясь об условиях, пока, наконец, в одну ночь индейцы не подняли бунт, захватив лагерь в свои руки. Что же теперь Князь и Княгиня снова были вместе.

-Дорогой, наш сын ждёт своего отца. Пойдём отсюда, – в разгаре празднования победы, позвала Князя супруга.

-Помнишь, я рассказывал тебе про сына Короля? – отозвался тот и, дождавшись, когда женщина утвердительно кивнёт головой, позвал её. – Пойдём, я покажу тебе кое-что. – Взяв супругу за руку, он повёл её по бесчисленным коридорам замка, пока, наконец, не привёл в ту самую башню, из бойниц которой открывался вид на замки всех соседей.

-Я знаю, что подарю своему сыну! – радостно вскричал он, возбуждённо смахивая волосы со своего высокого лба, - Всё то, что видно из этих бойниц! – не замечая, что глаза Княгини наполнились слезами, выкрикивал он. – Мы выступим в поход завтра на рассвете! Ведь момента лучше и не придумать, – довольно закончил он, глядя карими глазами на далёкие силуэты соседских замков.

 

Давно уже Он не чувствовал себя таким разбитым, как этим утром. Даже тогда, после побоев и той истории с Малым и его сестрой, Он чувствовал себя намного лучше. Тогда ныло всё тело. В этот раз что-то другое. Там, глубоко-глубоко, спрятанное под сердцем. Тогда снадобья Карги живо излечили Его израненное тело, теперь же, и Он это знал, все эти настои бессильны. Все бессильно, когда наваливается она – тоска гремучая. И спасенье от него только одно – валяться на кровати, зарывшись под ворохом всего этого тряпья и скрипеть зубами… Ну, или ехать за город. Туда, к Дому с Картиной. Его, пожалуй, нелюбимому месту, тянувшего же, однако к себе именно в такие моменты. Все нутро Его, казалось, противилось одной только мысли о поездке этой, однако же и валяться на раскладушке среди хлама в каморке этой не хотелось. Тоска заест совсем! Поколебавшись, Он всё-таки решился. Может, чересчур давили на крышу эти стены. Или вечный полумрак. Или… Да фиг его знает, в общем! Покопавшись в памяти, Он вдруг вспомнил: нужно горючее. И не то, что, плюясь и фыркая пожирал движок его древней «Акулы». Что-то почище. Такое, что сгодилось бы на прокорм его прожордивому трофею. По крайней мере до тех пор, пока он не найдет что-то более приспособленное к жизни. Ну, а консервы… Без них, конечно, тоже никуда. Решено, Он едет!

Он хотел уехать один. Смешно, конечно, но Он не любил, когда что-то нарушает Его одиночества там, у Дома. Ему почему-то всегда казалось, что то место требует какого-то к себе особого отношения. Как никакое другое вокруг. Даже с чем сравнить это неизвестно. Как драка, что ли, с врагом; один на один, глаза в глаза. Только Он сам здесь и есть враг, вернее, гость непрошенный.

На враге злобу свою хорошо срывать. Выплёскивать всё, что скопилось там, внутри за столько времени. Так, чтобы выжатым себя чувствовать, словно лимон скукоженный. Но, вот, к Дому тому не за дракой Он едет, не отрываться, а за тишиной и покоем. За тем, чего здесь и ждать нечего. Он покосился на раскладушку Зайки, затем Карги. Спят пока. Вот и хорошо, не придётся выдумывать очередную историю куда Он собрался.

Раскладушка чуть скрипнула, когда Он поднялся. Этот звук, сам по себе чуть слышный, заставил ворочаться на койках своих и ребёнка и старуху.

Ватник куда-то запропастился. Карга, что ли, опять укрыться им решила? Чертыхаясь, Он бродил по каморке, пока, наконец, не вспомнил: ватник-то свой Он женщине отдал, чтобы выстирала его старуха и подлатала после приключения Его последнего. В кладовке сейчас и болтается он среди хлама.

Противно захрипела чугунная крышка люка, хоть Он и старался делать всё как можно более аккуратно. Замерев на мгновение, Он прислушался. Да нет, спят, вроде. Не разбудил. Напрягшись, Он продолжил. Уже отодвинув чугунную крышку люка, Он услышал Зайку:

-Ты снова уезжаешь?

Он посмотрел на ребёнка.

-Что?

-Ты опять оставляешь нас одних? – сидя на кровати, Зая смотрела на бомбилу.

-Так надо, – развёл в ответ руками Он. – Или тебе плохо с Кар… С бабушкой? – осёкся бомбила.

-Нет. С ней не плохо. Но, раз ты мой папа, то почему не хочешь взять меня с собой? Папа всегда брал, – совсем тихо добавила она.

-Ну, – Он замешкался, не зная, что тут можно сказать. – Я еду туда, где можно быть только мне. Только одному. Правда, – вместо ответа, Зайка насупилась.

-Ты всегда один. Даже, когда с нами, – Зайка чуть исподлобья посмотрела на бомбилу, да так, что Он устало опустился на скрипучую раскладушку.

-Да не бойся ты. Бери её с собой, – прогудела Карга со своей койки. – Все равно, ведь, один будешь, даже с ней рядом, – Он тупо уставился на старуху, пытаясь понять, что она сейчас сказала. – А, может, и не будешь, – не умолкала та. – Может, сделает она из тебя человека. А, может, и нет, – закашлялась цыганка.

-Да что ты мелешь такое? Сама, хоть, понимаешь?

-Ступай, ступай! – сварливо огрызнулась та. – Куртка есть в каморке старая. Как раз на Зайку. Смотри, не застуди ребёнка-то! – окончательно решила она вопрос.

Ещё не до конца понимая, что происходит, Он поднялся на ноги и медленно побрёл в каморку, искать ту самую куртку, невесть каким чудом затесавшуюся среди Его шмоток.

-Мы едем вдвоём? – Зайка смотрела то на старуху, то на бомбилу.

-Угу, – промычал Он, неумело одевая ребёнка.

-А бабушка?

-Бабушка не едет, – шаря по каморке, пробурчал Он в ответ.

-Почему?

-Не хочет, – и без того мрачное настроение от всех этих бесконечных вопросов испортилось окончательно.

-Кто-то же должен остаться дома, – прохрипела Карга со своей койки. – Вот я и остаюсь.

 

Обычно к этому месту Он ехал, словно на встречу с если не врагом, то, по крайней мере с каким-то человеком… Нет, не с человеком, с существом каким-то, в сотни и тысячи раз сильнее и могущественнее Его самого. Словно нищий какой-то за подаянием. Наперед зная, что ничего Ему и не светит-то, разве, что грош жалкий какой-то, да и то, если повезёт. Но Ему везло. Всегда. Почему-то Дом этот это Его любил. Любил и каждый раз давал долгожданного облегчения. Значит, Он не нищий. По крайней мере, не из тех, самых никчёмных и никому не нужных, что частенько бредут толпами сквозь город.

Видел Он уже и не раз такую процессию. Толпа покалеченных, голодных, измотанных существ плелась через весь Обнинск. Через владения Святых, Бастион, через земли Паленого и, наконец, через территорию бомбил. Изгои. Истощенные, словно скелеты, тащились они, уткнувшись в землю перед самими собой. Не надеясь уже ни на что. И ничему не сопротивляясь.

Сначала их трепали Святые. Не имея ни сил ни отваги ни на что, они, тем не менее, выкарабкивались из своих укрытий, чтобы швырнуть свой камень в толпу опущенных. Чтобы запастись ненавистью и страхом перед ухмыляющейся прямо в рожу жизнью. Чтобы хоть на время забыть о своей беспомощности. Чтобы увидеть тех, кто слабее них самих или… Или занять своё место в этой мрачной колонне.

Потом изгои брели вдоль стен Бастиона. На потеху белокожим, высыпавшим на крепостные стены и на спор отстреливающих одного за другим этих проклятых самой жизнью существ. Заплатив и там свою кровавую дань, серая цепочка никому тянулась дальше. Падая, убитые шакалами Паленого или легшие под колёса тачек бомбил, они брели, словно и не замечая ничего вокруг. Словно и не боясь повстречаться с самим страшным, что только и существует на этом свете для обитателей города – смертью. Брели и тянули заунывную какую-то свою песню, чуть слышную, но такую…

Они просто брели. Длинная-длинная цепочка из полуживых тел, которые и в город вошли с жалкой надеждой, что удастся собрать им несколько банок жратвы… Хотя как они собирались прокормить такую ораву, Он, сколько ни думал, так понять и не смог. И так, раз за разом. Снова и снова они шли через весь город, выплачивая дань своими собственными жизнями. Через земли всех обитателей Обнинска, пока, наконец, не исчезали из города в неизвестном направлении.

Это Он уже потом начал догадываться, зачем изгои ходят в город, да ещё и такими толпами. Ведь не за банками с тушёнкой! Тем более, что вряд ли и отыщется идиот, который по доброй воле отдаст такое сокровище, ну, разве что очень удачливый бомбила, ну, разве что после очень удачной охоты. Понял, что специально, как по команде, сбиваются все они, неспособные жить так дальше, в серую свою стаю и идут толпой делать то, на что по одиночке неспособны. А ещё, собирают за собой таких же изувеченных жизнью отчаявшихся субчиков. Рванину последнюю. Собирают и ведут искать смерти. Раньше, добираясь до Дома с Картиной, Он всегда вспоминал эту унылую процессию обречённых. Вспоминал и всегда вздрагивал, портя и без того поганое настроение.

А сегодня – нет. Сегодня всё иначе. Вроде, и дорога та же самая и Он… Вот, только рядом с ним, на пассажирском сиденье маленькая попутчица, так изменившая Его, бомбилы привычный мир. Даже к самому Дому в этот раз подъехать оказалось совсем не сложно. Хотя обычно приходилось собирать все силы, чтобы решиться и не развернуть машину уже на подъезде.

Джип, чуть скрипнув тормозами, остановился перед коробкой невысокого, когда-то белоснежного здания. Словно застывшая птица, тянущаяся к небу всеми своими шпилями, увенчанными, словно шапками, мешкообразными покосившимися набалдашниками, стояло оно одно повреди выгоревшего посёлка. С покосившимся крыльцом, и коротенькой такой лестницей, словно в небо упирающейся в тёмную воронку нутра Дома. Когда-то, поговаривали, здесь были даже двери, а рядом, в приземистом вытянутом здании рядом, жили люди, но сейчас всё безмолвствовало. Покинутое последними своими обитателями ещё в первый год Черных времён, здание опустело. Осиротело, превратившись в подобие любого из обитателей этого мира: покалеченного и угрюмого снаружи и опустевшего изнутри призрака.

Словно древний пес, разлегшийся на земле, таращилось оно узкими бойницами своих наспех залепленными кроваво-красным кирпичом пятнами окон. Разделенное на две части: ту, что пониже, увенчанную конусообразным шпилем с невесть как уцелевшим, болтающимся на ветру колоколом, уныло поющим свою скорбную песню в особенно ветреную погоду, переходящую в ту, что повыше, правильной четырехугольной формы, с высокой башней, окруженной еще четырьмя, пониже. Уходя, местные обитатели почему-то наглухо забили все окна Дома. Те, что пониже – кирпичом. Намертво. Так, чтобы ни одна живая душа не смогла вскрыть их. Те, что на самом верхнем шпиле – досками. Видать, не хотели таскать на такую высоту тяжелющие кирпичины. Ну, или времени не хватило.

Однако же, даже таким, оно не умерло, сохранив частичку жизни, всё ещё теплящуюся где-то в глубине его холодных стен. Выжило, и теперь манило к себе осиротевших человекоподобных, ищущих покоя в этом озлобленном мире. Находились даже и те, которые поддерживали здесь чистоту и порядок. Такие, как Он. Каждый раз приезжая сюда, бомбила нет-нет, но наводил марафет. То одинокие кресты, сиротливо жмущиеся чуть в сторонке поправлял. То ограду. Мастячил, в общем, чего-то помаленьку. И, похоже, не только Он один. Бывали здесь, похоже, и другие посетители, хотя, Он ни разу никого и не встречал.

-Приехали, – приглушённо прошептал Он Зайке. Казалось, само это место противится каким-то резким, чуть более громким словам или движением. Оно требовало тишины. Тишины и покоя.

Обычно Он садился на камень неподалёку от крыльца и смотрел на Картину. Собственно и картиной это назвать было нельзя. Так, несколько силуэтов расплывчатых, чудом каким-то сохранившихся и не смытых дождями за все эти годы. Люди какие-то, что собрались вокруг одного высокого человека в белых свободных одеждах. Ещё – облака. Нет, не серые тучи, нависшие над землёй, а облака. Белые, как... Как блузка той девчонки белокожей.

Тот, в белых одеждах – главный. Он – самый высокий. Вокруг него остальные. Именно к этой картине больше всего тянуло бомбилу. Кто его знает, почему, но, когда на душе становилось погано, да так, что жить не хотелось, Он ехал сюда. Садился и долго-долго смотрел на потрепанное полотно. Или на цыпочках прокрадывался вовнутрь здания. Там, где в вырубленном в толстой стене глубоком проёме, задумчиво склонив голову, сидел он. Кто это такой, бомбила не знал, да и не нужно это Ему было. Всё, что Его интересовало, так это то, что место это приносило покой. Ведь, гремучая смесь, что-то же происходило! Что-то менялось в нем самом! Мир снова наполнялся цветами и красками. Жизнь, какой бы поганой она не была, снова наполнялась смыслом.

Как обычно, Он опустился на свой камень. Как обычно, подняв глаза, молча уставился на картину. Как обычно, забыл про всё, что происходит вокруг. Как обычно…

-Ты молишься? – вернул Его к действительности звонкий голосок.

-А? – Он и не сразу понял, что случилось. – Зая, ты?

-Мама часто привозила меня сюда. Она молилась. Там, внутри, – при этих словах, он вздрогнул. Молиться? Там, внутри? Осквернить этими кривляньями под уханье басов это место? Ненависть к Святым, чуть было попритихшая за последнее время, снова рванула откуда-то из самых глубин Его души, сметая всё на своём пути.

-Молилась?! – как ужаленный, подскочил на камне бомбила. Зая кивнула головой, смешно мотнув своими хвостами.

-И меня научила. Мама говорила, что, когда человеку плохо, надо молиться. И всё станет хорошо. Только молиться надо по-настоящему, а не понарошку. Хочешь, покажу? – Зая посмотрела на бомбилу. Вместо ответа тот вскочил на ноги и, отчаянно обхватив голову руками, ринулся куда-то прочь. Вниз, к реке. Ну, что за люди эти Святые? Как?! Такое место?! Бредя куда-то наугад, то и дело спотыкаясь и падая, Он сполз к самой воде и, не думая больше ни о чём, плашмя повалился на кромку льда. Чтобы хоть как-то унять в бешенстве скачущий пульс, Он мокнул физиономию в леденящую воду. Святые – рванина! Он-то уже подумал было, что в них хоть что-то осталось человеческое. Вон, даже девчонку у себя приютил из племени их! С Малым, вон, опять же, сдружился… А они?! Да что же это такое-то происходит-то?!

Тело пробила противная мелкая дрожь. Только сейчас Он сообразил, что лед под ним чуть прогнувшись, начал живо так насасывать влагу. Вот уже и ватник потяжелел, набравшись воды. И тело ощутило противную сырость. Снова пробежала дрожь. Только теперь – дрожь ненависти. И похоти. Нет в этой жизни ничего такого, что стоило бы Его уважения. Даже Дом с Картиной, и тот, оказывается, осквернён.

Теперь всем конец! Всем до одного! И девчонке этой из Святых, – он нервно сжал попавшуюся под руку увесистую дубинку. Этой, как её, пре-мян-ни-це Лешего тоже! К себе заберёт! А ещё – всем Святым этого города конец. Всем! Подождите у меня! – дрожа от ненависти, прорывался Он сквозь оказавшимися вдруг такими густыми заросли кустарника, до всех доберусь! Всем, всем достанется, за жизнь Его покалеченную! Всем, до одного! А Леший, если выделываться будет…

То, что Он увидел, там, у Дома заставило Его забыть про всё на свете. Про холод, прогрызающий покрывшийся лёдяной коркой ватник, про дубину в руках, про ненависть… Про всё. Про всех!

Там, у крыльца, посреди снега и холода, сцепив ладошки, стояла Зая. Глядя на Картину, она разговаривала с тем парнем!

Ему не составило большого труда разобрать слова девочки

-Мама говорила, что мы – твои детки. Что ты любишь нас всех. А ещё, что ты сидишь высоко-высоко на небе, откуда тебе видно всё. Ты знаешь всё: кто плохой и кто хороший. Мама говорила, что хороших деток ты забираешь к себе на небо. Туда, где всем хорошо. А плохих ты наказываешь и оставляешь здесь, где всем плохо. Так говорила мне мама. Правда! А ещё, она говорила, что ты всегда слушаешь, о чём тебя просят твои детки. Это правда? Мама говорила правду?

Тогда почему ты не заберешь его к себе? Он хороший! Правда. Он и бабушка. А ещё, им здесь плохо. И мне плохо. Если ты и вправду слышишь меня, сделай так, чтобы нам было хорошо. Пожалуйста!

На трясущихся ногах Он подошёл к Зайке. Не чувствуя боли, бухнулся на свой камень рядом с девочкой и, обхватив, прижал к себе. А ещё, Он вдруг увидел, что Зая плачет.

 

Едва-едва багровое солнце показалось из-за горизонта, огромная армия выдвинулась в путь. Походный оркестр гремел один бодрый марш за другим. Мрачные воины, тяжело бряцая оружием в такт музыке, сурово поглядывали на грозного Князя, гордо восседавшего верхом на вороном жеребце. Мало кто хотел выступать в этот поход. Уставшие от многих дней осады, они желали только одного – как следует отдохнуть. Но Князь добился своего. Страстными убеждениями, пылкими речами, яркими примерами.

-Кто хочет жить в мире завтра, должен подумать о том, что будет сегодня вечером! Думаете, Король западных земель так легко оставит свою затею завоевать наше славное королевство? – не замечая горькой усмешки на лице Воеводы, выступал Князь перед поникшим войском, – Хорошо. Пусть будет по-вашему. Мы никуда не пойдём, а разойдёмся по домам. Но, кто мне скажет, что будет завтра? – оглядывая мрачных воинов, не успокаивался Князь, – Я вам скажу, – не дождавшись ответа, жарко продолжил он. – На нас снова нападут. Нападут те, кто уже знает об осаде города. И мы снова будем вынуждены драться за свою свободу. Вы этого хотите? Вы хотите видеть страдания своих близких людей? Вы хотите постоянно прятаться? – Князь глядел на всех и каждого одновременно. Он убеждал и добился своего. Один за другим, воины тяжело сжимали рукояти своих мечей и сабель. – Так давайте же не будем ждать новых нападений! – азартно выкрикивал он. – Мы навсегда отобьем желание поднимать руку на наш город! Это наш дом и мы не потерпим врагов у своих ворот!

-Не потерпим! – дружно завопили Воины, полные решимости выступить немедленно.

-Не потерпим! – яростно хрипели зеваки.

-Не потерпим! – Воевода тяжело упёрся лбом в холодную рукоять своего меча.

 

-Что это за место такое, где всем хорошо? – когда они возвращались домой, поинтересовался у девочки Он.

-Мама говорила, что это – Рай. Там очень красиво, и хорошо. И все вокруг такие добрые-добрые.

-А где оно, это место? – посмотрел на девочку Он.

-Мама говорила, что оно высоко на небе. Там, откуда видно всю землю.

-А ты ничего не путаешь? – переспросил Он Зайку.

-Нет, – девочка отрицательно помотала головой. – Ничего не путаю. А что?

-Мне кажется, что оно здесь, на земле. А ещё, что я был в этом месте, – загадочно улыбнулся в ответ Он.