Фурчев Владимир Николаевич БРАГА Жили были дед да бабка. Жили, да нельзя сказать, что б сладко. Дед по молодости лет сквернословил и хулил, когда выпьет бабку бил. Пил он часто до соплей , пил без удержу, лишь налей. Пил он пил и вот допился. Раз с похмелья пробудился, он в колодец посмотрел, видит, а уж постарел. Постарел то ладно, Бог с ним седина ведь не во вред. Замаячили погосты, впереди уж жизни нет. Подошла она к концу, лишь щепотка на понюшку табаку. И чихнуть ведь не успеешь, в одночасье околеешь. Пригорюнился тут дед, ведь наследников-то нет. Кто ж продолжит его дело, что б оно тут околело, растуды туды её? Кто ж допьёт это зельё? Браги целая кадушка до краёв по само ушко много лет уж здесь стоит. Дед тут бабке говорит: — Слышь, старуха, слазь с печи, только слушай, не ворчи. Да уж ладно, бить ня буду, вот тя крест туды лахудру. Ты на лавочку присядь, да не ворчи, япона мать. Я покаяться решил пред тобой, что согрешил. Помнишь, Троицын то день, тады крест то на плетень повалился-то с церквушки? — В тот день прямо по макушке гром и молния, как из пушки. — Ну а я что говорю, не перечь, щас запорю. Ну, ты, Глашка, прям как стерва. Ты послушай меня сперва , а потом уж говори, только щас сюды смотри. Дальше дело было так: я налаживал верстак, столяром тады я был, помнишь, мастером я слыл. Поломался там крепёж, надо делать, хошь не хошь. И пошёл тады я в лес, да видать попутал бес. Завернул попутно к Варьке, молодой ещё знахарке, засиделся у неё, глядь — на улице темно. Встал, меня как повело. Всего чарку с нею выпил, стало мне тады чудно. Хоть и времечко прошло, всё я помню хорошо. В жилах кровь бурлит, играет, ажно дрожью всё бросает. Тут является она, обнажается, бела… Значит, утром просыпаюсь, привстаю, как тын шатаюсь. Тут я думаю: где я? По груди ползёт змея. Расстоянье от лица с волосок, Варькин слышу от неё голосок: «Ох, утешил ты меня, усмирил. А за ласковы слова, что говорил, я желание исполню для тебя». А сама была зелёная, как тля. Голова не голова, а чугунок. Как у бабы вдруг стал ум с волосок. Тут такое, увидав, напослед, так с похмелья, да стою ещё раздет , ляпнул тут я сгоряча, рубанул как от плеча: «Браги полная кадушка, чтоб была по само ушко, пить её, не перепить, чтоб тебя скорей забыть». «Ладно», — молвит тут она, — всё получишь ты сполна, не держи на меня зла». Тут взяла и уползла. Захожу тады я в хату, а в руках то по ухвату держишь ты, растуды твою туды. « Где ты был, откуда брага?» Как у курки той отвага. Ну и я здоровый был, враз тебя и усмирил. Вот теперь стоит она, до краёв всегда полна. Выпью кружку, а то и две, тут и вижу как во сне, всё, что было, всё сначала. Будто с ней, как не бывало, пью я чарочку свою, про любовь ей говорю. Потому у нас с тобой и разлад, и разнобой. — Куда, постой! Бабка скрюченная, как навьюченная, к той кадушке подошла, где-то вдруг топор нашла, да как ахнет по кадушке, брызги тут по всей избушке. И обрызгало винцо, вдруг помолодевшее лицо. — Это я была той Варькой, это я поила чаркой. А что бил меня— ничего, ведь любил меня ГОРЯЧО. Говорят, что сказка — ложь. Хочешь — верь, а хошь не хошь. Говорят, что в ней намёк, для умов работы впрок. Может так, а может — нет, проглядел ведь бабку дед. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
