3. Эшелон мчался на запад. Земной шар, запятнанный неровными ляпами материков, крутился в непостижимой для человеческого понимания бесконечности космоса. Солёные океаны, удерживаемые столь же таинственным земным притяжением, лизали материки языками приливов и отливов. И где-то почти в центре одного из этих материков – крошечной под любопытными взглядами звёзд Евразии двигалась микроскопическая царапинка поезда. Мощный прожектор электровоза длинным конусом яркого луча вырезал перед собой фрагменты спрятанного в темноте мира. Перфорацией стрекочущей в проекционном аппарате кинематографической плёнки всасывались в ослепительный луч прожектора мелькающие шпалы вместе со змеящейся по ним проволокой рельсов. Бескрайность. Абсолютно понятная потому, что известен край. Где он. Какой он. За какое время и как до него можно добраться. Знакомая, пусть в основном со слов, земля огромной Родины развернулась просторами степей, опушилась разливами лесов, вздыбилась массивами гор, подгоняемая колючим свистом суховеев побежала золотыми барханными волнами безжизненных песков на юге, спряталась под недоступный солнечному теплу вечный ледяной панцирь на севере. Пронизанная живыми сосудами рек и речушек, с родинками озёр раскинулась Держава с Востока на Запад и с Севера на Юг на многие тысячи километров. По этой земле, выбивая колёсами на рельсовых стыках неизменный железнодорожный ритм, мчался в ночи, безуспешно убегая от настигающего его с востока дневного света, зелёный пассажирский состав. Иногда, навстречу ему, гоня перед собой спрессованный плотный воздух и такой же плотный нарастающий шум, вырывался из темноты встречный поезд. Сначала предупредив о своём приближении пульсирующим светом прожектора, луч которого то прятался за уплотнения неразличимой в тёмноте растительности, то вырывался длинным пучком света, мерцая подобно сигнальному морскому фонарю, товарный длинномер или членённый на вагоны аккуратный пассажирский экспресс приветствовали встречного собрата густым гудком. Летящий впереди составов шум, сталкивался, впрессовывался в узкое пространство между несущихся друг навстречу другу вагонов, с воем, визгом, грохотом дробился, перемешивался, тщетно пытаясь прорваться через толстые стёкла закрытых вагонных окон. Так же внезапно, как и возникал, шум исчезал, как только составы, разъехавшись, вновь ныряли в замешанную на весенней влажности темноту.

В вагонных отсеках, едва освещённых тусклым светом редких дежурных ламп в проходе, спали призывники. На верхних полках разметались в липкой духоте счастливчики, которым достались спальные места. На нижних, в самых разнообразных позах посапывали остальные. После отправления ещё какое-то время парни перемещались по вагону, стараясь устроиться вместе со вновь приобретёнными знакомыми и товарищами. Володя Рязанцев вместе с верным оруженосцем быстро захватил инициативу в одном из отсеков. Позвал к себе Генку и Сергея, отправил каких-то парней в другой отсек. Многие юноши за время посещений военкомата перезнакомились между собой. Будучи приписанными к одной команде, они так и находились вместе во время бесконечных построений, пересчётов и проверок. Сложился коллектив не похожий на школьный класс, тем более, ещё не похожий на военное формирование, но объединенный необходимостью быть вместе и подчиняться общему для всех его членов управлению. В первые часы поездки ещё царила атмосфера разгульного праздника. Набранная энергетика требовала выхода. Но, ограниченное пространство и однотонность движения постепенно выравнивали хаотичные импульсы шумного поведения. Естественным образом стали проявляться характеры молодых людей. С деловитостью и основательностью некоторые из них стали устраиваться на новом месте, пристраивая свои вещи, занимая места, которые пытались наполнить возможным комфортом. Другие замкнулись в молчаливой отрешённости, уставились в окна, не пуская никого в свои мысли. Большинство же общалось с жадностью и любопытством молодости. Мало кого дослушивали до конца, перебивая собственными, теперь уже воспоминаниями о гражданской жизни. Речевой гул висел в вагоне. Постоянно мелькавшие по вагону в первые минуты движения сержанты, убедились в полном наличии, обустройстве своих подопечных и теперь, не тревожа их, собрались в своём отсеке, где вполголоса говорили о чём-то своём. Постепенно затихали и в отсеках. Время перевалило далеко за полночь.

- Ну, что, пацаны, доставай у кого, что есть, надо первый день службы отметить. Скоро лавочка закроется. Вован, спасённую давай, только без шума и звона - сержанты махом прилетят, - Рязанцев негромким голосом призвал к действию небольшой коллектив, собравшийся в вагонном отсеке.

Мальчишки полезли по сумкам, зашелестели свёртками, выставляя на небольшой столик припасы, приготовленные в дорогу матерями. Глухо чокнувшись, выпили разлитую в разномастную посуду водку.

- В учебную часть, говорят, всю команду везут, ближе к Москве, - поделился Сергей, - сержантов из нас будут делать.

- А род войск какой? – полюбопытствовал Генка, за всеми перипетиями прощания не особо интересовавшийся будущей своей судьбой.

Ещё в военкомате, узнав, что номер их команды никак не связан с военно-морским флотом, он успокоился . Служить три года не очень хотелось, хотя романтика морских походов, красота флотской формы, где-то в глубине души вызывали у него симпатию.

- Что-то техническое, определённо. Либо ракетные войска, либо артиллерия. Все сержанты и офицеры-покупатели с пушками в чёрных петлицах, - блеснул дедукцией Рязанцев.

- Ой, мама, чувствую, что потаскаем мы пушечки на своём горбу, - дурашливо посетовал Коряковцев.

- Зато Боги войны будем, - обнадёжил оптимист Генка.

- Горшками мы будем, что будут беспощадно обжигать и бить боги со звёздочками на погонах, - не дал развиться романтической фантазии Рязанцев, - но, не надо дрейфить. Раз уж мы попали в Армию, надо попытаться устроиться, как можно лучше. Завтра с сержантами поговорим, узнаем, что к чему. Главное – это манёвр, солдатики. Генералов нам, конечно, не присвоят, но и пушки таскать не улыбается. Ладно, поживём – увидим.

- Ловко рассуждает, - подумал о Рязанцеве Генка, - только от нас мало, что зависит теперь.

Генка уже знал из рассказов Рязанцева, что активный его новый товарищ прошёл хорошую практическую школу, как организатор и краснобай, на поприще комсомольской работы. Был секретарём школьной молодёжной организации, даже в райкоме комсомола подвязывался на каких-то выборных должностях, будучи уже секретарём заводской организации. Вовка сам рассказывал, что по первости немел, стоя на трибуне под десятками устремлённых на него взглядов. Но, постепенно приходил опыт и уверенность. Говорить он, по его уверениям, мог часами напористо и азартно. Не имело значения - надо ли было клеймить нерадивых или призывать к светлому будущему молодой коллектив. Увы, улица имела также свое огромное влияние, отвлекая от основной задачи – поступления в институт. И вот, обладая всеми качествами лидера, светлой головой и большими амбициями, Рязанцев неожиданно оказался в огромной толпе простых пацанов, жизненный путь которых был предопределён заранее и надолго – школа, армия, завод или совхоз с бесконечностью трудовых будней.

- Влип, паренёк, - продолжал свои мысленные рассуждения Генка.

Да, Генка не считал, что призыв в Армию – это их достижение. Нет. Само по себе это не плохо. Среди молодёжи, может быть, насаждаемое и взрослыми, глубоко укоренилось мнение, что, только отслужив в Армии, парень становится настоящим мужчиной. Иметь «белый билет» было равносильно клейму, что ты недоразвитый, больной и неполноценный. Было ли это самозащитой большинства против значительно меньшей части молодёжи, поступающей в институты и университеты? Инженеры и очкарики с их небольшими зарплатами были предметом постоянных шуток и анекдотов. В обществе складывался удивительный парадокс: все родители мечтали о высшем образовании для своих чад, в то же время в кухонно-застольных беседах высмеивая обладателей дипломов. Может быть, в глубинах сознания еще жила память о несравнимой разнице между человеком с весомым, уважительным званием инженер и простым рабочим. Один был господином, начальником, судьёй, обладающим непостижимыми для простых смертных знаниями, другой землекопом и вечным нуждающимся. Новое время смешало понятия. Все теперь были в одинаковой степени рабочими. Исчезли господа. Остались начальники, но из своих, из рабочих. Получают, как правило, меньше рабочих. Одно, что в мазуте не пачкаются. Да и шумнуть на такого начальника можно, если сильно допечёт рабочего человека. Тем не менее, страна тянулась к знаниям. Шестидесятые выплеснули новый слой советской интеллигенции. Теперь уже диплом стал заветной мечтой всякого школьника, а в большей степени его родителей, мечтающих о выходе «в люди» их сына или дочери.

Сам Генка не оправдал надежд своих родителей. Отец окончил после войны техникум и институт, мать так же получила популярное в стране среднетехническое образование. А вот Генка, с глупой самоуверенностью доказывавший преподавателю на уроках труда ненужность для него изучения основ металловедения, так как его путь прямиком ведёт в институт, не преуспел на этой дороге и попал в армейский строй. Будучи романтиком и ярко выраженным гуманитарием, Генка не слушал ни мудрого отца, ни своих товарищей. Обилия ума, как он сам оценивал, Господь ему не дал, так же как и прагматизма. Потому, поступать Генка поехал не куда-нибудь, а в старейший в Сибири Томский университет, на юридический факультет. Обречённый заранее огромным конкурсом – пятнадцать претендентов на место, на провал, Генка сдал первые три экзамена и ушёл с последнего, зная точно, что набранных балов ему далеко недостаточно даже при успешной сдаче последнего экзамена. Утешился неожиданным коротким любовным приключением, к которому он был готов всегда в силу молодости, простоты натуры и недальновидности. В неполные восемнадцать лет он даже не осознавал важности происходящего. Есть мама, папа, дом. Всегда были и всегда будут.

- Ну, и что, что не поступил? Ну и что, что Армия? Подумаешь. Многие так, - вспоминал он тогдашние свои настроения.

- Ну и что? Ну и что? Ну и что? – в такт воспоминаниям Генки отбивали колеса вагона.

Генка улыбнулся, вспомнив полушутливый разговор с Элей Лапкиной.

- Гена, ты подумай, у меня дядя в военкомате работает, я могу поговорить с ним, и он устроит отсрочку призыва? – Эля лёгким привычным движением головы откинула ниспадающую на лоб прядь обесцвеченных волос и взглянула на Генку своими серебристо-серыми лучистыми глазами.

Голос её в этот момент больше походил на голос молодой, но уже опытной учительницы, обращающейся к своему достаточно взрослому ученику, способному понимать серьёзные вещи. Генке стало забавно. Он привык за недолгий срок их знакомства к необычности поведения Эли. Старше Генки на два с лишним года она была настолько красива и совершенна, что, появляясь на танцевальных вечерах в поселковом клубе, не столько танцевала и отдыхала, как большинство девчонок, а величественно царила во времени и пространстве, излучая великолепие и недосягаемость. Наделённая от природы королевской грацией, она могла одним взглядом, одним полным достоинства поворотом головы заставить умолкнуть всякого, осмелившегося без должного почтения и подобострастия заговорить с ней. В этом была и её беда. Парни пожирали её глазами, но сохраняли дистанцию. Многочисленные безуспешные попытки самоуверенно-развязных завсегдатаев танцевальных вечеров увлечь пошловатыми шутками красавицу, приучили всех к сдержанности. Парни и девушки веселились, а Эля в сопровождении подружки-простушки должна была прилагать усилия, чтобы маскировать своё фактическое одиночество среди веселья и безудержного флирта молодёжи. Уходило её время. Генка помнил, как ещё восьмиклассником он прилипал лицом к витринным окнам современного поселкового дворца культуры и наблюдал яркую красивую вечернюю жизнь тех, кто был старше его на два, три года. Уже тогда семнадцатилетняя Эля приковывала его взгляды своей взрослой совершенной красотой.

- Ну, нельзя быть такой красивой, - думал Генка, швыркая, носом на морозе, но не покидая свой пост у окна, - почему её не берут в артистки, ведь, вылитая Любовь Орлова.

Через год и он с замиранием сердца спешил в клуб. Пришло время, когда исполнилось шестнадцать и стало возможным ворваться в этот блестящий мир музыки, красивых девчонок, многообещающих улыбок и таких красноречивых взглядов. Было всё так интересно, так не похоже на детские школьные вечера, что Генка не мог дождаться выходных, чтобы лететь на танцы, в клуб. Эля по-прежнему царила на танцевальных вечерах. Конечно, со временем подрастали конкурентки. Пробегали годы. Вчерашние десятиклассницы сёстры-близняшки из долговязых девчушек вдруг превратились в двух грациозных, высоких красавиц. И было видно, что они сами осознают это. По тому, как они поправляли причёски перед огромными зеркалами в фойе клуба, как изящно проверяли правильность расположения шва тончайших капроновых чулок на длинных точёных ногах, Генке было очевидно, что девушки прекрасно оценивали мощь своего великолепия. Но, одной красоты было мало. Была томность, но не было царственности. Не было того дара, которым Господь одаряет одну женщину на тысячи. Его выбор пал на Элю. Она продолжала быть королевой. Генка соглашался сам с собой, что, возможно, это просто его детские пристрастия. Раньше он, затаив дыхание, смотрел через оттаявшие пятачки на оконном стекле на порывистую, летящую в кипении шелкового платья красавицу Элю. Теперь он видит её в ярко освещённом зале, и она по-прежнему самая красивая для него. Это образ из сказки, это мечта, которая никогда не сбудется и всегда останется только мечтой. Поэтому никто не мог затмить Элю в Генкиных глазах. Она была богиней. Близняшки же могли запросто сказать: «Привет, Гена, как дела?», могли мимоходом поболтать с Генкой о том, о сём, они были свои, поселковые, оканчивали ту же школу, что и Генка. Они были просто хорошими знакомыми девчонками. Эля, как фея, прибывающая на бал на волшебной карете, появлялась в клубе вместе с большой компанией молодёжи с «Горы». Она была чужая. Парни с «Горы», как называли район частного сектора между посёлком и городом, были постоянными соперниками поселковых удальцов и нередко устраивали с ними кулачные баталии в клубе и около него, выплёскивая молодую энергию в скоротечных, шумных потасовках. Возможно, что и это способствовало некоторой изоляции Эли. Тем не менее, отгуливая свою последнюю предармейскую зиму, Генка как-то на танцах решился подойти к скучающей красавице. Его бывший одноклассник – амбициозный коротыш спровоцировал его на это. Чуть возбуждённый винными парами, Витёк не внял уверениям, что его «отошьют», как и многих развязных ухажёров до него. С самоуверенной полуулыбкой он подошёл к девушке и пригласил её на быстрый танец тоном полным уверенности, что осчастливил избранницу. Трижды услышав «Нет!» в ответ на свои настойчивые домогательства, Витёк отступил, под кривым изгибом губ скрывая раздражение. Генка видел раздосадованность Эли, чувствовал, что она готова уйти. При первых звуках медленной нежной мелодии, пока зал еще замирает на мгновения, пока глаза ещё ищут избранниц, Генка спокойным уверенным шагом пошёл прямо через пустую середину зала к ограждению открытой лестницы, поднимающейся из фойе первого этажа. У ограждения стояла Эля. Действия Генки были необычны. Парни, выбирая партнёршу, всегда двигались вдоль стоящих у стен зала девчат и парней, не рискуя выставляться на всеобщее обозрение. Теперь многие смотрели на него. Стало ясно к кому он направляется. Глупец. Генка шёл, неотрывно глядя в лицо Эли. Девушка тоже поняла, что её будут приглашать, но, как и десятки раз до этого момента, сделала вид, что её это вовсе не касается.

- Попробуем? Спляшем? Музыка хорошая, - спросил Генка, по-доброму улыбаясь и не пытаясь спрятать бесинки в своих глазах.

Глаза Эли в первую секунду холодные, вдруг наполнились любопытством и весёлостью. Очевидно, она правильно поняла, что Генкины «попробуем» и «спляшем» - не неуверенность и пошлость, а обещание быть достойным такой великолепной партнёрши, в то же время без лицемерной чопорности – «позвольте Вас пригласить на танец?» Перед ней стоял друг, а не потеющий от вожделения самец.

-Попробуем? – вопросительно взлетела её бровь, - У нас получится.

Эля положила изящные пальцы своей кисти на согнутую руку Генки, и он увлёк её на всё ещё пустую середину зала.

Эля была интересная девушка. Играла в старшую сестру, взрослую матрону, светскую львицу. Срывалась, превращаясь в весёлую остроумную девчонку. Но, теперь Генка уже был в самой сказке, и видел, что многое – это не волшебство, а простые декорации, и всё вокруг просто и естественно, как ежедневность. Может быть, он просто повзрослел? Навряд ли. Он не был её парнем. Он был шалопай. Ей было весело, когда он рядом с ней. И только. Королеве нужна свита, королеве нужны пажи. И паж появился. А она излучала первенство. Нет. Генка не повзрослел. Он оставался всё тем же своевольным барашком, который не любит, когда окружающие не видят в нём серого волка. И он не хотел быть пажом.

- Ах, вот это место еще разок, - как иглой по пластинке водила Эля пальчиком по раскрытой ладони, обращаясь к знакомому музыканту из оркестра. Громкая музыка не позволяла музыканту слышать девушку, но он привычно кивнул головой, продолжая чародействовать на своём саксофоне.

Она остановилась, сломав ритм движений медленного танго, чуть откинулась, удерживаемая Генкой за талию, и выплёскивала свой восторг, рисуясь перед Генкой, окружающими их парами, перед музыкантами и сама перед собой. Генка убрал руки с талии девушки, поддерживая под локоть, подвёл к эстраде:

- Здесь тебе будет удобнее разговаривать, - с участливой улыбкой сказал Генка, кивнул головой и вышел из зала, оставив Элю на виду у всех, рядом с разрывающимся оркестром.

Они не поссорились. Но, отношение к нему со стороны Эли изменилось. Он чувствовал, что уже не паж для неё. Она продолжала бороться, убеждая себя, что не увлечена этим ребёнком. Вместе с тем Генка видел, что не безразличен ей. И куда исчезала старшая сестра, наставница, когда вместо неприступной холодной дамы, к Генке прижималась юная девчонка, отвечая на его прощальный поцелуй? Убегала домой, а он несколько километров возвращался пешком по трассе. Случайно или нет, но Эля чаще стала появляться на посёлке, навещая свою, неизвестную Генке подругу. Танцевальный сезон в клубе закончился. Теперь молодёжь ездила на танцплощадку в городской парк.

В тот субботний день они случайно встретились. Полдень, солнце и взросло-ироничная Эля. Генку всегда обескураживали резкие перемены в отношении девушки к нему.

- Ах, ты опять царапаться? Ты опять мама? Что же, поиграем, - мысленно взъерошился Генка.

- Не стоит беспокоиться, Эля, - продолжил вслух, - если я останусь, я же приду к тебе с предложением руки и сердца, а зачем тебе такой красивой кастрюли и постирушки? Потом дети пойдут. Сплошные заботы.

- Гена, я серьёзно с тобой говорю, есть такая возможность, - с материнскими интонациями перебила Генку Эля.

- И я серьёзно. Не надо никого ни о чём просить. Я служить пойду. Не хватало ещё, чтобы я прятался и увиливал от службы. Тебя защищать пойду, между прочим. Любимую, - начал ерничать Генка, - а ты мне за это письма будешь писать.

- Никогда.

- Верю, родная.

Больше они не виделись.

Колёса продолжали «татакать» под вагоном. Всё дальше уносил поезд Генку от девчонок, от родных, от друзей. Уносил в новую жизнь. Рядом были новые друзья.

- Вон Серёжка Коряковцев. Отчаюга. С постоянной улыбкой на лице и шутливыми прибаутками. Институты, не институты, да ему, похоже, глубоко плевать на такие мелочи. Жил весело и азартно со своими бесшабашными друзьями. Хотел – занимался спортом, потея на борцовском ковре, хотел – не расставался с гитарой, вечерами просиживая с такими же дворовыми музыкантами на скамейке под разросшимися тополями. Уже засыпает, привалившись плечом к обклеенной коричневым дерматином вагонной стенке. И всё ему нипочём, - наблюдал Генка замирающую жизнь в вагоне.

Бравируя друг перед другом, допили водку. Один за другим парни пристраивались для сна, всё реже включаясь в разговор.

- Ладно, бойцы, давайте спать, а то мы последние ещё колготимся. Завтра наговоримся. У нас теперь время много для разговоров будет, - Рязанцев вытянулся на полке, прижимаясь к стенке, чтобы оставить место для сидящих, зевнул, сплёл на груди руки, и закрыл глаза.

 

- Подъём! Подъём! – сержанты двигались по проходу, властными командами выгоняя сонливость из вагонных отсеков, - всем умываться и приступить к наведению порядка на местах!

- Вот тебе раз, - озадачился Генка, - а где прелесть путешествия, где ленивое безделье?

- Я, блин, в армии что ли? – дурашливо завозмущался проснувшийся Сергей, изогнулся, заглядывая себе за спину, - а Нинка где?

- Какая Нинка? Медвежонка плюшевого ищешь? Всё, Серый, кончилась лафа, вставай, беги, на всех очередь занимай в туалет, а то через минуту не пробиться туда будет. Здравия желаю, товарищ сержант, - успевал Рязанцев руководить маленьким коллективом и приветствовать новое начальство.

Сержантов, очевидно, удивляло и раздражало нерасторопное топтание полусонных парней по вагону, но они были опытными и видели это не первый раз. За пополнением посылали тех, кто мог не только громко выкрикивать команды, но и обладал определёнными педагогическими и психологическими способностями. Растерянных и подавленных они взбадривали, ненавязчиво внушая им, что они теперь солдаты – гордость и опора народа, особо шустрых и напористых ставили на место, пресекая неуместное фиглярство и паясничание. Командиры знали, что очень скоро эти парни станут неотъемлемой составляющей большого целого – Армии. Уйдёт робость и неумение. За кажущейся безынициативностью – вся жизнь по команде, разовьются воинская смекалка и находчивость. Детская неуверенность сменится мужской твёрдостью и ответственностью. Это будет. А пока надо довезти этих мальчишек до части.

Даже завтрак, несмотря на то, что питались домашними припасами, прошёл по команде. По команде начали, по команде закончили. Никаких объедков на столиках, никакого мусора на полу. Все вещи спрятаны в ящики под нижними полками. Проводницы шустро раздавали горячий чай. Сержанты строго следили за порядком.

Появился офицер. Заняв место в середине вагонного прохода, он довёл до призывников порядок следования. Генка узнал, что с завтрашнего утра их будут кормить уже за счёт армии. Будут выдавать сухие пайки. Это было интересно. Ещё и ещё раз офицер говорил о дисциплине, о действиях призывника, если он случайно отстанет от эшелона. В общем, жизнь начинала приобретать определённый порядок и последовательность.

Чем дальше на запад уходил эшелон, тем заметнее было, что окончательно вырвалась природа из зимнего оцепенения. Весна буйствовала в России. Взрывались кусты нежно-зелёным туманом молоденьких листьев. Деревья и кустарники, оставаясь прозрачными, с ломаной графикой веток, не были больше угольными росчерками, торопливо нанесёнными искусной рукой творца на серо-холодный холст зимнего неба. Каплями прозрачной акварели, разбрызгивались по веткам проклюнувшиеся листья, превращая мелькающие за вагонным окном деревья в объёмно-пушистые зеленоватые облака.

Генка смотрел в окно и видел, как удаляющаяся от железнодорожного полотна поверхность земли разбивалась на слои, каждый из которых жил самостоятельно. Первый, узкий, не шире десятка метров слой, начинавшийся сразу от кромки насыпи из крупного светлого гранитного щебня, стремительно бежал навстречу поезду. Если смотреть прямо на него, то очертания кустов, неровности рельефа размывались в этом стремительном движении, превращаясь в однородную охристо-зелёную полосу. Удивительно, но за первой линией растущих вдоль дороги кустов и деревьев, плыла широкая, почти до горизонта, вторая полоса. Цвет её поверхности был сравним с цветом поля спелой ржи, намоченной дождём. Прошлогодняя трава, где примятая гнётом стаявших снегов, где упрямо шелестящая засохшими стеблями под весенним ветром, до поры скрывала пробивающуюся молодую растительность. Но, безрадостно - унылый вид просыпающейся земли, вдруг радостно семафорил огромными чёрно-зелёными неровными заплатами. Это на участках, где после схода снега, местные жители пускали ранние палы, освобождая и питая землю под новую поросль, навстречу солнцу и теплу рвались через чёрный пепел свежие ростки. Берёзовые колки уже курчавились нежной зеленью, чуть заметно изменяя свои очертания в поднимающемся от земли мареве. И вся эта поверхность, с берёзовыми рощами, отдельными кипами кустов, отполированными бляхами многочисленных весенних луж и водоёмов, редкими строениями и растрёпанной сетью грунтовых дорог медленно перетекала, как речная вода разбежавшаяся в прямом русле и вдруг попавшая в широкий омут на изгибе берегов. Как речные струи, поверхность земли безостановочно плыла во встречных направлениях. Находящиеся на разном удалении от поезда деревья, смещались относительно друг друга при его движении, и тем самым создавали иллюзию движения поверхности земли. Это плавное течение замедлялось по мере приближения к горизонту. Чётко очерченная линия горизонта, сшитая с опирающимся на неё небосводом чёрными стежками одиноких деревьев, бежала параллельно поезду мимо не поспевающих за ней деревьев, разбросанных на широком пространстве. И всё же она очень медленно отставала от поезда. Это противоестественное, казалось бы, разделение общего целого и движение неподвижного, зачаровывало Генку. Всё двигалось в разных направлениях, менялось, и должно было бы неминуемо разорваться, разрушиться, но, вопреки всему, пространство оставалось цельным. Менялись детали, но неизменными были движение и цельность.

Состав стремился к Уралу, пересекая равнины Западной Сибири.

Короткие остановки на станциях и полустанках, вносили разнообразие в сидячую монотонность путешествия. Парни тратили данные им в дорогу родителями деньги на солёные огурцы и отварную картошку. Не от голода. Из интереса. Стоило составу остановиться, проводницы открывали вагоны, протирали поручни при выходе. Парни уже толпились в тамбуре. Первыми выходили дежурные сержанты с красными повязками на руках. Как охрана, они вытягивались в редкую цепь вдоль вагонов на расстоянии нескольких шагов от состава. В этом сформированном коридоре сновали молодые люди, реагируя, как куры во время кормления, на призывное «Цыпа! Цыпа! Цыпа! Цыпа! Цып!» своей хозяйки, на однотипную распевность придорожных торговок: «Огурчики солёные! Капуста квашенная! Картошка варёная, рассыпчатая! Пирожки с творогом! Молочко! Молочко!» Ну, как устоять от удовольствия купить пирожков, деревенского молока и, прижимая к груди кулёк из газеты и бутылку, спешить обратно в вагон.

- Пацаны, картошки набрал. Тётка последнюю почти задаром отдала. И огурцы солёныё. Жалко, что весна, а то летом малосольные выносят, и картошку молодую – вот где кайф-то. Эти уже мягковатые, - присев перед откидным столиком, чтобы было удобнее вывалить на него свёртки и пакеты, прижатые двумя руками к груди, - радостно оповестил друзей Серёга Коряковцев.

Генка видел, как он, внешне не спеша, успел обойти торговок, наперебой предлагающих бесхитростный товар пассажирам. Поразился способности его разговаривать с ними, как со старыми знакомыми или добрыми соседями со своего двора. Ко всем Сергей обращался на ты. Это выходило естественно, без заносчивости и грубости. Его улыбка доброго неваляшки располагала людей.

- Маманя, где же ты такие славные огурчики вырастила? У меня бабуля мастерица по огурцам и то таких нет у неё. И всего по пятачку, говоришь …? По десять…?! А вон там тётечка по три отдаёт. Хорошие. Успею ещё, до неё добегу, а то по пяточку, может? Я бы взял десяток.

- Ох, ты и жох, видать, весельчак. Я же тут всех знаю и про всё. Цены – то у нас одни. Ладно, бери, сынок, по пять, не скоро теперь домашненьких-то поешь. Служи хорошо, милок. Куда везут-то?

- А вон туда, маманя, куда электровоз везёт. В пустыню Сахару, в общем, в подводный флот. Но это – военная тайна. Никому. Лады? Спасибо за огурчики.

- Вот баламут. На здоровье, - щурилась в улыбке тётка, пряча в карман звенящий приработок.

Рязанцев напротив почти не вступал в контакт с торговками. Он шёл в паре шагов вдоль их ряда с иронично-снисходительным выражением на лице:

- Картошечка, капуста – эка невидаль. Вот, колхоз.

Как верный спаниель, труся перед ним, суетно тыкался к каждой торговке Тупов, пугая тех разбойной рожей и ошарашивая куцыми вопросами, задаваемыми почти без артикуляции хриплым басом:

- Чё стоит? А там?

Оглядывался на вожака. Получал отрицательное покачивание головой с брезгливо перекошенными губами. Нависал над следующей женщиной.

Сам Генка соблазнился на пирожки. Красивые, ещё дымящиеся, они открывались взору, когда торгующая ими женщина откидывала края чистого полотенца, закрывающего картонную коробку. Внутри коробки, на подстеленном целлофане лежали слои одинаково обжаренных аппетитных пирожков. Казалось, дай волю, и стоял бы около этой чудесной коробки, доставал пирожок, за ним следующий. Один вкуснее другого. Это же запах и вкус воскресного утра дома. Почти каждое утро в воскресенье просыпался Генка от чудесного запаха обжариваемого в раскалённом масле теста. Мама с раннего утра хлопотала на кухне. К тому моменту, когда семья собиралась за столом для завтрака, стол уже украшала огромная чашка тёплых с узкими жёлтыми полосками по краям, с коричневыми плоскими боковинами пирожков, либо небольших кругленьких с маленьким отверстием посередине беляшиков. Отец Генки всегда превращал воскресный завтрак в некое почти ритуальное действо, мягко, в игровой форме, но с упорством увлечённого родителя предлагаемое к осуществлению.

- Нет. Ты не ешь, если не хочешь так. Но, ты только попробуй, попробуй только. Вот так - откусил сверху и внутрь кусочек масла положил. Пусть растает. Попробуй теперь. А? Сок пошёл по пирожку, да? Совсем другое дело. А вот если ложечку бульона мясного туда плеснуть? Попробуй, попробуй. Ты такого ещё не ел. Попробуй, тебе говорю. Это тебе, ёдом мазанное, не абы как, это же аромат какой.

И мама, и сестра подсмеивались над отцовскими чудачествами, Генка пытался отбиваться от настойчивых наставлений – ему и так вкусно. Но постепенно, все увлекались этой придуманной игрой и веселились, предлагая друг другу всевозможные несуразные варианты поедания пирожков или беляшей.

Потому, не задумываясь, протянул Генка потёртый цвета потемневшей сосновой доски бумажный рубль:

- Мне на все, пожалуйста.

- Бери, сынок, бери, не пожалеешь. Свеженькие, вкусные, - ловко подхватывала аккуратная женщина вилкой из коробки пирожки и забрасывала их в заранее приготовленный кулёк из газеты.

Столик в купе завалили провизией. Под руководством Рязанцева Тупов умудрился купить вяленой рыбы. Призывники заняты. Сержанты не вмешивались. Главное, что все в вагоне. Назначенные старшими в отсеках докладывали о наличии людей после отправления поезда.

- Так, минёры, - окинул набор приобретённых продуктов Рязанцев, - молоко, солёные огурцы. Молодцы. Раньше поезда решили к месту назначения прибыть? Ну, я на вас посмотрю. Дай-ка пирожок. Уважаю.

- Не боись, Вован, наши желудки всё выдержат. И воблу твою сгрызём, не заржавеет. Эх, пивка бы сейчас.

- Не спешите. Я смотрел расписание движения. Скоро будет приличный городок. Стоянка двадцать минут. Надо бы запасы горючки пополнить. Давайте скидываться. Серый, Геныч приготовьте сумку. Вован, узнай у соседей, может кто вкупится. Только тихо. От поезда во время остановки отходим по одному, незаметно, без суеты, дальше сориентируемся, - Рязанцев выглянул заговорщицки в вагонный проход, высматривая - нет ли рядом сержантов.

Парни с аппетитом начали поглощать купленные дорожные деликатесы.

 

Провинциальный городок встретил приближающийся поезд разветвлениями пристанционных путей, хаосом придорожных построек и давно некрашеным скромных размеров зданием вокзала. Солнце светило с весенней яркостью, освещая четырёх, пяти этажные здания жилого квартала, поднимающегося над россыпью одноэтажных построек на некотором удалении за вокзалом. Освободившаяся от снега земля, как и во многих провинциальных городках не везде была ухожена, разбитые, с асфальтным покрытием дороги мешались с грунтовыми наездами.

- К тем домам надо сбегать. Наверняка там есть магазинчик и народу будет меньше. На вокзале везде очереди. Мешок под куртку спрячь, - вполголоса говорил Рязанцев, вместе с друзьями разглядывая городок в окно вагона, - пошли, как договаривались. За вокзалом встречаемся.

Генка засунул за пояс брюк сложенный холщовый мешок:

- Ладно, полетели.

Генка любил приключения. Не особо глубоко задумываясь о сути совершаемого, видя только весёлую, удалую внешнюю сторону действия, он азартно участвовал в мальчишеских проказах. Чего он не любил и всячески старался избегать, так это кражи. Не считалось зазорным у пацанов забраться в частные сады и полакомиться сочной викторией на заботливо ухоженных грядках. А то совершить дерзкий налёт на поля опытной станции, набить полузрелыми арбузами или дынями сумки и объедаться потом, угощая малышню во дворе и хвастаясь собственной лихостью. Не жалость к владельцам останавливала Генку. Больше пропадало и без этих детских проказ. Стыд, что он вынужден будет выслушивать осуждения в воровстве, если поймают охранники, внутренним «табу» останавливал Генку. Однажды, не устояв перед обычным дворовым: «Да, ты боишься просто. Слабо тебе с нами пойти», пошел поздним вечером в соседние сады. Неуклюжей саранчой, беспощадно вытаптывая грядки, набросились на ягоду. Вдруг, в садовом домике зажёгся свет и заскрипела дверь. Налётчики растворились в темноте. Генка остался на участке. Бежать было поздно. В проёме двери показалась пожилая женщина. Возможно, она плохо слышала и не была уверена, что её участок посетили непрошенные гости. Тем не менее, она медленно пошла между кустами. Фонарика у неё не было. Освещения от электрического света, льющегося из открытой двери и занавешенных старой тюлью окон, не хватало, чтобы заметить следы воришек.

- Кто тут? Вот я вам задам, проказники, - на всякий случай проговорила в темноту женщина.

Не очень зло, скорее, для собственного успокоения. Генка лег под кустами на спину, доел ягоду, что держал в руках и с удивлением обратил внимание, что абсолютно спокоен. Женщина прошла мимо него в двух шагах. Он был уверен, что она его не заметит. Ещё в детских играх он удивлял сверстников, скрываясь в самых неожиданных местах, используя плотную тень кустов. Понял, что находящиеся на свету и хорошо заметные его товарищи не могут его видеть. Привыкшие к свету глаза не могли проникнуть взглядом в плотную черноту тени. А он неожиданно появлялся за их спиной, как будто выпрыгивал из под земли. Пройдя ещё несколько шагов, женщина постояла минуту и побрела обратно к домику. Скрипнула закрываемая дверь. Генке стало противно за самого себя. Он встал и, не скрываясь, вышел на дорогу между участками. Через некоторое время присоединился к товарищам, которые ждали в условленном месте.

- Ты чего не оборвался, чуть не спалились, вообще, - наперебой застрекотали парни, расписывая свою ловкость и храбрость при поспешном отступлении.

- Чего-то не орлами вы оказались, пацаны, дунули, как зайцы.

- Так мы подумали, мужик выскочил с дубиной, темно же.

После этого случая нелюбовь Генки к подобным вылазкам только укрепилась, и он отказывался от участия в мальчишеских набегах на чужие сады и огороды.

Поход за водкой – это уже почти рейд в тыл врага. Необходимо было просочиться мимо бдительных сержантов, контролировать время, чтобы не отстать от поезда, и умудриться вернуться в вагон с покупкой. Всё виделось весёлым, с лёгким ощущением тревожного волнения из-за осознания недозволенности. А кто из мальчишек откажется в этом случае блеснуть удальством и лихостью. На перроне парни смешались с немногочисленными местными, делая вид, что интересуются товарами на лотках под матерчатыми навесами. Пользуясь тщедушными кустами привокзального неухоженного сквера, как прикрытием, прошли на небольшую привокзальную площадь.

- Простите, женщина, не подскажите – магазин в тех домах есть продовольственный? – как можно вежливее, но с заметным нетерпением спросил Сергей у опрятно одетой дамы с плетёной из цветной соломки хозяйственной сумкой на сгибе локтя.

- Да, в торце вон того ближнего к нам, голубого дома есть встроенный магазинчик, - указала рукой женщина в сторону пятиэтажки.

- Спасибо, спасибо, - неслось уже из-за спин парней, устремившихся через пыльную площадь к намеченной цели.

Генка летел через рытвины и выступающие бордюры. Послушное молодое натренированное тело молниеносно выполняло все команды мозга. Бегать Генке нравилось. Ещё на поселковом стадионе он с восторгом наблюдал за постоянными соперниками, своими друзьями – пловцом Сергеем Черноусовым и хоккеистом Ильёй Бороненко. В межсекционных соревнованиях эти от природы хорошо сложенные, скоординированные парни поочередно вырывали друг у друга пальму первенства в беге на средние и длинные дистанции. Сергей - высокий, со смуглой бархатной кожей, по-восточному плоский, с короткой причёской чуть вьющихся чёрных с маслянистым отливом волос, пластикой движений напоминал чернокожих легкоатлетов. Он и лицом с его выразительным профилем и миндальным разрезом тёмных глаз походил на восточного человека. Среднего роста, стройный, светлокожий Илья, безусловно, уступал Сергею в атлетической мощи. Ощущение этой разницы улетучивалась, стоило спортсменам сорваться со старта. Как утверждал тренер легкоатлетической секции, безуспешно переманивающий к себе Илью, у парня была врождённая техника бега. Два круга по беговой дорожке стадиона друзья пробегали почти со скоростью стометровки. Финиш всегда был ярчайшим зрелищем, вызывающим бурю эмоций на трибунах. Генка, который мог с одинаковым азартом болеть, как за подкидывающих спичечный коробок над дворовым столом пацанов, так и за бьющиеся на баскетбольных или волейбольных площадках команды, кричал и прыгал на трибуне, призывая к победе. Кто победит в этот раз – ему не важно, он радовался от всей души в любом случае. И ещё он наслаждался красотой бега. Так и хотелось оказаться рядом с друзьями и так же стремительно и красиво мчаться по беговой дорожке. Сам спортсмен, он отлично знал, что кажущаяся лёгкость обманчива. Нет ничего труднее, чем заставлять подчиняться мышцы, в которых нет больше силы, которые хотят только одного – покоя. Терпение, терпение и терпение – вот удел спортсмена. И всё же, поддавшись влиянию красоты бега, стремлению молодости к движению, своему порывистому темпераменту, Генка бегал при любой возможности. На встречу с Любой, за несколько километров через поля, вдоль тополиных лесополос. По песчаным дорогам в бору, во время прогулок с любимой лайкой. По ночному шоссе, возвращаясь от Эли. Ему казалось, что он может бесконечно бежать легким спортивным бегом.

В этот раз парни бежали во весь опор. Генка успел заметить, что они не одиноки в своём стремлении попасть в магазин. Несколько пар и троек с той же целеустремлённостью мчались от вокзала.

- Опять соревнование, - подумал Генка, - ну, давайте, соколы. Володя, я вперёд! Гляди, обгонят, - выпалил Рязанцеву, махнув в сторону бегущих, и легко оторвался от своих товарищей.

Одинаковая в любом уголке страны выгоревшая вывеска «Продтовары» над выкрашенной коричневой краской деревянной дверью, точно указала расположение магазина. В маленьком зале с полом, покрытым жёлтой и красной керамической плиткой, у прилавка стояла всего одна покупательница. Она, судя по всему, почти закончила разговор с продавщицей. Влетевший Генка подскочил к прилавку, выхватил из-за пояса сложенный вещмешок.

- Водки! Пять!

В следующее мгновение в магазин ввалилось человек пятнадцать парней. Покупательницу смело от прилавка. Опытная продавщица мгновенно сообразила, что сделает сейчас месячную выручку и незамедлительно нырнула под прилавок, где стоял ящик с водкой.

- Коля! Водки поднеси срочно! - не прекращая доставать бутылки, прокричала она в сторону подсобки, - Коля!

Бутылки сунули в мешок, который забрал у Генки и держал приготовленным Сергей. Рязанцев протянул продавщице деньги.

- Копейки себе оставь, - бросил он и отпрянул от прилавка.

- Готовим без сдачи, - запела продавщица, сообразив, что поимеет навар от нетерпеливых и спешащих покупателей.

Друзья кинулись к поезду. Не прошло и пяти минут, а они уже всё так ловко провернули. Осталось сто метров и в вагон. Мешок нёс Генка, держа его рукой на весу за узел горловины. Бутылки предательски звякали при движении. Всё, вот и перрон. Вроде, спокойно. Вперёд. Пробегая к открытой вагонной двери, Генка успел заметить, что через вагон от того, к которому он стремился, молодой офицер встрепенулся, сделал непроизвольно несколько шагов в сторону Генки и, активно указывая на него рукой, что-то приказал стоящим рядом с ним двум сержантам. Получив приказ, военные стремглав бросились за нарушителем.

-Засекли, чёрт, - мелькнуло в голове у Генки.

Он пролетел по вагонному проходу до своего отсека. За ним спешили его друзья.

- Полку быстро поднимайте, - зашипел за спиной Генки на оставшихся в отсеке Сергей.

Парни соскочили со своих мест, Рязанцев поднял полку, Генка сунул между сумок мешок с водкой. Через минуту в купе со скучными лицами сидело несколько человек, без особого интереса глядящих в окно. По вагону, заглядывая в каждое купе, скорым шагом шли посланные офицером сержанты. К ним присоединился сержант сопровождающий команду этого вагона. Не сложно, наверное, было по раскрасневшимся лицам бегунов, определить четвёрку разгильдяев, осмелившихся нарушить установленный порядок. Идущий первым рослый сержант задержался взглядом на светло-голубом джинсовом костюме Рязанцева, замедлил шаг, прощупал взглядом сидящих.

- Здравия желаем, отцы командиры, - весело приветствовал Сергей сбившихся в кучку сержантов.

- Этот, - указал старший сержант на Генку, - где мешок?

- Какой? – запустил школьную «дурочку» Генка, изобразив недоумение на лице.

- Встать! – рявкнул сержант.

Еще не приученные к мгновенному выполнению приказа, парни нехотя стали подниматься.

- Быстрее! Выйти всем в проход! – подогнал властным голосом призывников старший.

Под первой поднятой полкой военнослужащие ничего не обнаружили. Из багажного ящика под второй полкой они извлекли злополучный мешок. Старший сержант передал его своему спутнику, сам вновь обратился к Генке:

- Ты. Следуй за мной.

Генка молча пошёл за сержантом. За ним вплотную шёл второй младший командир. У выхода из вагона группу встречал офицер с красной повязкой дежурного. Тот самый, что и заметил первый бегущего к вагону Генку.

- Следуйте за мной, призывник, - торопливо, но жёстко сказал он и быстрым шагом пошёл вдоль вагонов к голове поезда.

Генка подчинился. За ним шли старший сержант, ещё один, держа в руках мешок с водкой, и младший сержант из сопровождающих их команду.

- Арестант, блин, ни дать ни взять, - подумал Генка, - вот влип-то.

Через три вагона перрон заканчивался. Рельсы разбегались тупиковыми отвилками на освободившемся пространстве. У вагона, на узкой платформе стояло несколько старших офицеров. Майор и два подполковника определил по звёздочкам на погонах Генка.

- Товарищ подполковник, задержали призывника. Пытался в пятый вагон пронести водку, - козырнув, доложил дежурный офицер, отступил в сторону и указал рукой на Генку.

- Ко мне, призывник! - со всей возможной строгостью прорычал подполковник, - фамилия, имя!

- Званцев Геннадий, - стараясь сохранять хоть какое-то достоинство, доложил Генка.

- Так, разгильдяй! Ты у меня уже себе дисбат заработал! Считай, что твоя служба закончилась! Сразу по прибытии взять этого нарушителя и под конвоем в дисбат. Самое жестокое наказание ему. Детские игры думают они здесь. Показательно в дисбат, показа-тель-но. Нашёлся-таки один мерзавец. Все призывники, как призывники, а этот водку в вагон. В дисбат. Ты у меня до конца службы бегом будешь бегать. Всё, сынок. Чёрное пятно на тебе на весь срок службы. С гауптвахты не выпущу. Какой разгильдяй. Не напился он водки на гражданке. Тут ему еще надо. А повываливаетесь у меня с поезда под колёса? Матерям вашим я, что говорить буду? Твоей я напишу, что сынок её пьяница и позор для всей семьи, - напор в голосе подполковника снижался.

По последним словам офицера Генка понял, что изображаемая гроза не так и страшна. Как учителя в школе, устраивая разнос, грозят нарушителю всеми карами небесными, но выплеснув из себя негодование и страх за подопечного, ограничиваются обычным:

- Иди в класс немедленно! И чтобы не видно и не слышно тебя было.

- А Вы меня расстреляйте за пять бутылок водки, товарищи офицеры, - сделал упор на слове «товарищи» Генка.

- А ты меня не жалоби, сосунок, - вновь взорвался подполковник, - во время войны за меньшее расстрелял бы! Товарищей он нашел. Мы товарищи тем, кто служить хочет, а не таким разгильдяям, как ты. Иди сюда, - подполковник повелительно махнул рукой, спрыгнул с платформы, аккуратно переступая начищенными сапогами через рельсы тупика, подошёл к крайней ветке, - отдайте ему мешок, - приказал сержантам, - доставай бутылки и бей. Сам бей.

Генка присел. Развязал горловину вещмешка, завернул матерчатые края. Пять белого стекла с яркими этикетками бутылок водки блеснули в лучах солнца. Из окон вагонов на офицеров, сержантов и сидящего на корточках Генку смотрели призывники. Суть происходящего была для них очевидна.

- Пацан, лучше всё выпей!

- Грех добро переводить!

- Не жалей, чувак, ещё купим!

Смело, не рискуя быть узнанными, кричали сорвиголовы.

- Действительно, жалко бить. Лучше себе заберите. Чёрт с ней с этой водкой, а, товарищи офицеры? Не по-русски как-то водку на землю выливать, - глянув снизу вверх, прищурив один глаз от слепящего солнца, сделал безнадёжную попытку Генка, больше играя на публику, чем веря в согласие с его предложением.

- Бей, твою мать! – заревел подполковник.

Майор и второй подполковник с серьёзными лицами, но со смеющимися глазами поддержали командира:

- По-русски, по-русски, умник. Бей. Чем меньше этой дряни будете пить, тем дольше проживёте. Вы теперь в Армии. Только вот что из тебя получится такого шустрого?

Генка одну за другой разбил о рельс все бутылки, смял в горсть мешок, распрямился:

- Отличник боевой и политической подготовки из меня получится, - упрямо глядя на офицеров, нагло заявил он.

- Сержант, этого отличника боевой и политической засади в купе и до прибытия к месту назначения из вагона не выпускать. По вагонам, - распорядился начальник.

 

- Вот этими ручками одну за другой, - не очень искренне изображая печаль, рассказывал Генка облепившим их купе призывникам подробности своего приключения, - уговорить бесполезно было. Нависли надо мной злющие, дисбатом грозят. Оно и понятно – боятся за нас. Ответственность-то на них. Похоже, послужил я, пацаны. Матери обещали написать. Это плохо.

- Не дрейфь, Геныч. Их задача нас здоровыми довезти. У них тут столько акробатов за время пути будет, пол призыва в дисбат сдать придётся. Так, страху нагоняют. Подумаешь, водки купили. Это нас засекли. А сколько пацанов пронесли её? Вон сержанты носами крутят, выглядывают, - успокаивал Генку Рязанцев.

- Надо было на бегу по парням разбросать пузыри, ничего бы тогда они не нашли, - дал запоздалый совет мордастый слушатель, - тут же осклабился и ехидно заверил, - но и вам бы не досталось.

- Разбросаешь, как же, на хвосте висели. Плохо, что мы первые полезли, сразу спалились. Зато от других отвлекли внимание, разведку боем провели, блин, - ввернул военную составляющую в разбор событий Сергей Коряковцев.

- Да, боем, это точно. Всё вдребезги разбил, - весело подтвердил Генка.

Вечером, в тускло освещённое купе, где сидели со скучными лицами друзья, вмялся мордастый слушатель.

- Тоскуете, погорельцы?

- А то? С чего веселиться?

- От пацанов вам за разведку боем и от Лёхи, - мордастый с хитрой улыбкой достал из-за пояса бутылку водки, - сибиряки своих в беде не бросают.

- Чувако-о-ом, - оценивающе отреагировал Серёга.

- Пацанам спасибо передай, сочтёмся. А Лёха-то кто это? – поинтересовался Рязанцев.

- Так я Лёха и есть, - захихикал верзила, - плескай на всех.

 

Установился порядок следования. С утра общий подъём по команде сержантов, приведение себя и помещений в порядок. Завтрак. К домашним заготовкам и купленным продуктам в дороге добавились армейские сухие пайки. Сержанты отбирали несколько человек, уходили с ними в хозяйственный вагон, получали на свою команду сухие пайки и по возвращении распределяли их среди призывников. Словно дети над новогодними подарками, извлечёнными из под наряженной ёлки, склонялись парни над серыми картонными коробками. Одновременно несколько рук тянулось к содержимому, извлекая консервированные каши, тушёнку, упакованные в хрустящую бумагу галеты, аккуратные бело-синие бумажные бруски с кусочками сахара внутри. Всё воспринималось, как развлечение в однообразном путешествии.

После еды многие дремали, убаюкиваемые перестуком колёс, другие вели неспешные разговоры. Некоторые предусмотрительные парни читали захваченные в дорогу книги. Острота впечатления от недавнего разноса, устроенного Генке старшим эшелона, постепенно улетучивалась. Мысли о дисбате уже не казались такими чёрными. Сам дисбат не виделся таким уж неизбежным. Взгляд Генки упал на тоненькую ученическую тетрадь, лежавшую на столике. Кто её взял с собой? Быть может, заботливая мать положила сыну, чтобы было на чём писать письма в первое время? Неизвестно. Тетрадку уже потрепали, вырвав несколько листиков для сервировки дорожного застолья. Генка взял тетрадь, развернул. Разогнул загнутые концы металлических скрепок и вынул из середины развёрнутый тетрадный лист. Разложив лист на столике и пригладив его несколько раз ладонью, Генка достал из кармана шариковую ручку и склонился над бумагой.

- Геныч, ты уже письмо домой начал писать? Соскучился? – свесил голову с полки Сергей, - от меня всем привет и соседям тоже.

- Сашка, друг! Долю твою передадим тебе…, - близко к тексту процитировал Рязанцев фрагмент известного кинофильма и сам же засвистел короткими смешками над своёй шуткой.

- Министру обороны челобитную пишу, чтобы освободил от непосильной армейской службы, не поднимая головы, пробубнил увлечённый Генка.

- Министру не дойдёт, ты адреса не знаешь, - серьёзно предупредил Тупов.

- Так ты продиктуй, я запишу, - подначил Генка.

- А я-то, что знаю, что ли? Я с ним не переписываюсь, - удивился Тупов глупости Генки.

- Поразительно, ни за что бы ни подумал, - ухмыльнулся Генка, продолжая что-то чиркать на листке.

Заинтересованные друзья не утерпели, заглянули в листок, на котором уже красовались аккуратно нарисованные слова «Боевой листок №1». Шариковая ручка летала над бумагой. Плотный полковник с яростным выражением лица потрясал кулаками. В облачке над его головой повисли слова «Расстрелять стервеца!!!». Военные с сержантскими погонами на плечах направили стволы автоматов на тщедушного человечка, стоящего коленями на шпалах. Человечек поднял двумя руками над головой огромную бутылку с надписью «Водка». Перед ним уже валялись осколки битых бутылок, и растекалась лужа. Рядом стали появляться рисованные сценки из жизни призывников в поезде. Вот очередь перед туалетом, вот указывающие друг на друга пальцами длинноволосый и остриженный наголо призывники, вот закупка провизии на перроне, вот видения во сне про оставленных подруг, спящего на вагонной полке парня.

- Подпиши, Генка – «Ленка, не снись всему вагону, только мне. Твой Вовик», - косясь на товарища выступил соавтором Рязанцев.

- Кого? Я напишу сейчас! – захлопал щеками Тупов, загыгыкал и добавил, - Лариска напиши.

Веселье в отсеке привлекло парней из других купе. Генка прикрепил листок на вагонную перегородку. Парни смотрели художества, смеялись, комментировали увиденные рисунки, не стесняясь в выражениях. Сюжетные линии развивались самым неожиданным образом, тут же придумывались удивительные короткие истории. Уходили одни, приходили другие. Какое-то время, купе, где обитали друзья, стало местом паломничества для всех едущих в вагоне.

Генка смотрел на веселящихся парней и вспоминал, как собиралась семья в Новогодний праздник перед домашней нарисованной газетой. Традицию выпускать такие газеты завёл отец Генки. Ещё в начальных классах, обратив внимание на способности Генки к рисованию, учителя поручили ему выпускать классную газету. Дело новое. Одно – это изрисовывать промокашки на уроках, получая замечания от учительницы, другое – оформить огромный ватманский лист. Генка растерялся. На помощь тогда пришла мама. Она как умела, но с присущей женщинам аккуратностью написала цветными карандашами большой заголовок «Татоша». Генка отнёс лист в школу. Про то, что рисовала мама, говорить не стал. Но, мудрая учительница всё поняла, похвалила Генку и, между прочим, поинтересовалась, кто помогал юному художнику. Генка сказал, что мама немножко. Со временем его опыт рос. Он самостоятельно красками изрисовывал большие листы, оформлял все праздничные газеты. Наблюдая за его работой, отец и предложил в канун новогоднего праздника выпустить домашнюю газету, а в дополнение к ней и оформить квартиру рисованными персонажами детских сказок. Умелый организатор он зажёг своей идеей всех. Назначив себя главным редактором, требовал от всех подачи заметок. Материалы сохранял в тайне. Главным художником, естественно был Генка. Однако, и мама, и сестра, и бабушка были участниками оформления. Каждому давался один персонаж, вырезанный из бумаги. В какие цвета раскрасить – решал исполнитель. Перед самым праздником яркая, большая газета с обилием шаржей, стихов, фотографий крепилась на стену. На другие стены крепились нарисованные на бумаге весёлые поросята, резво прыгающие в зажигательном танце. Зубастый волк в костюме пирата, с огромным тесаком гнался за розовыми проказниками в разноцветных костюмчиках. Было так весело и тепло, что даже теперь, вспоминая то время, Генка улыбался, глядя на толпящихся товарищей.

Сопровождающие сержанты днем ходили по вагону, заглядывали в купе, присаживались, приглашённые ребятами, разговаривали с ними непринуждённо и без начальственных ноток в голосе. От простых расспросов о гражданской жизни разговор неизменно переходил на армейскую тему.

- Ну, что бойцы, не тянет больше на приключения? – без ехидства, даже с нотками сочувствия спросил, появившись в проеме отсека, невысокого роста молодцеватый симпатичный младший сержант из команды сопровождения.

Ещё в колонне призывников Генка обратил внимание на то, как чётко, с какой-то танцевальной графикой, фиксирующей законченные элементы движения, этот сержант поворачивался, начинал и заканчивал подходы к офицерам, отдавал честь. На фоне расхлябанных гражданских увальней он выглядел заводным солдатиком, внутри которого вращались различные шестерёнки, с механической точностью двигающие его руками и ногами. И раз и два, и раз и два. Как секундная стрелка в часах бежит короткими шажками над циферблатом, замирая после каждого на мгновение и вновь делая следующий, так и военнослужащий двигался, выполняя доведённые до автоматизма движения. Восточный он был человек или северный Генка определить не мог. Может якут, может казах, может тувинец. Но, вместе с тем, определённо кто-то один из родителей был славянской внешности. Парень был симпатичным, со скуластым смуглым лицом, тонким прямым носом, карими глазами под чёрными с красивым изломом бровями.

- Так мы же сообразительные, товарищ сержант, нас раз стукнул, мы больше туда, где бьют, не суёмся, - вступил в разговор Сергей.

- Это правильно. То, что сообразительные – это хорошо. Даже «Боевой листок» я вижу выпустили, молодцы. Кто у вас такой художник. Здорово разрисовали, смешно.

- Это Званцев у нас и боец и кукрыникс в одном лице. Бутылки бьёт, карикатуры рисует, - Рязанцев представил товарища, - садитесь, товарищ сержант.

Парни уступили место за столиком. Сержант присел, продолжая улыбаться после просмотра рисунков.

- А ещё какие способности у кого есть? В армии кто со способностями – тому и служба интереснее.

- Так это, смотря, какой интерес. Если брать побольше и тащить подальше – это одно, а вот поспать подольше и поесть послаще – это другое, - уклонился от прямого ответа Коряковцев.

- Нас куда товарищ сержант? А то слухов много, а точно ничего не знаем. Какие таланты проявлять? Судя по пушкам в ваших петлицах, артиллеристами будем? – напрямую спросил Рязанцев.

- Кто-то артиллеристом, кто-то при артиллерии. В сержантскую школу вас везём. Учиться будете на командиров. А специальностей в армии много. Вы даже и представить себе не можете сколько. В вашей команде обратили же внимание, что все после десятилетки, училищ, техникумов. Грамотные ребята.

- А у вас какая специальность?

- Артразведчик я.

- Ух, ты. С пушкой в тыл врага ползаете что ли? – пошутил Коряковцев.

- Да нет, ребята. Разведка она разная бывает. Наша разведка – техническая. Фоторазведка. Прежде чем пушке стрельнуть, много солдатиков должны свою работу сделать. Тогда и понятно, куда и чем стрелять.

- Чё пушки фотографируете? – удивлённо спросил Тупов.

- Фотографируем не мы, а специальные самолёты, оборудованные специальными фотоаппаратами. Мы проявляем, печатаем, дешифрируем, готовим документы. А, уже пользуясь нашими данными, командиры и знают куда стрелять. Так что если кто увлекался фотографией или, как Званцев, умеют рисовать, хорошо чертить, то милости просим к нам в фотобатарею.

- А кто нас спросит? Прикажут куда идти, туда и пойдём.

- Почему не спросят? Спросят. С вами же беседовать будут в части и распределять по способностям и навыкам, какие у вас есть. Специальная комиссия. Вы, я вижу парни смышлёные, дружные. Нам такие нужны. Говорите на комиссии, что увлекались фотоделом. Если кто по холодильным установкам специалист – тоже хорошо. Так что, парни, смотрите. Можно пушки драить, а можно служить хорошо и с техникой культурной дело иметь. На дембель куча фотографий будет для альбома. А научить за полгода мы всех научим, это уж не сомневайтесь, - хитрой улыбкой закончил свою речь их гость.

Генка понял, что все разговоры сержантов с призывниками в купе – не от безделья или желания поболтать. Уже в пути они приглядывались к будущим воинам, выясняли способности. В разговорах определяли коммуникабельность, активность и начинали подбирать парней для своих подразделений, расписывая прелести службы в них.

- Ладно, товарищи призывники, отдыхайте. За порядком следите в купе. Вопросы будут – обращайтесь, - сержант поднялся, ловко поправил форму и ушёл в своё купе.

- Ну, что я вам говорил, - заговорщицки начал Рязанцев, - вот оно. Чисто, не пыльно, делай себе фотографии, да чертёжики черти. Всё, пацаны, надо ломиться в фотобатарею. Договариваемся так, на комиссии говорите, что без фотографии жить не можете, дома холодильники сами чинили, а в школе стенгазеты рисовали.

- А кто не рисовал, - пробубнил Тупов.

- Ты молчи, я тебе скажу что говорить, тебя на руках унесут в фоторазведчики, если не лажанёшься, - отмахнулся от Тупова Рязанцев.

Друзья ещё несколько минут обсуждали план поведения на комиссии.

- Какая-то определённость появилась, - подумал Генка, - цель есть. Правда, полковник обещал дисбат. Вдруг, не просто так пугал. А то и до комиссии не дойдёшь. Ладно, поживём – увидим.

За разговорами, перекусами, разглядыванием пейзажей за окном и частыми перекурами в грохочущем тамбуре день незаметно подходил к концу.