В годы туманной юности был я студентом-этнографом. И пришлось мне проходить после первого курса этнографическую практику. В те годы, университет поддерживал материально, поэтому я без особого страха поехал в русскую глубинку за тем материалом, который теперь никак не достанешь. Я приехал в провинциальный городок, сошел с автобуса. Далее мой путь лежал через Оку, на Левобережье, в поселок. Я прошел на остановку, сел в автобус. От автостанции спустился вниз, по дороге, проложенной сквозь гору, и вышел на площадь перед рынком. Места незнакомые, но до боли родные. Не спеша, прогулялся по рынку, где шла бойкая торговля абсолютно всем, затем спустился к понтонному мосту, перебрался по нему на левый берег. Сел в старый автобус, огляделся. На меня никто не обращал особого внимания, все были заняты разговорами со всеми. Как я понял, все и знали всех. Так я впервые ознакомился с «коллективным сознанием» (в каких эмпиреях тогда витал, а!) жителей того местечка, которое собирался исследовать. Автобус тронулся, мы ехали по асфальтированной дороге. Справа была небольшая речка, слева – замечательные заливные луга с дубовыми гривами, радовавшими глаз своей свежей, чистой зеленью. После небольшого подъема в горку, начался, собственно, поселок. Ничего примечательного, обычная и типичная среднерусская провинция. Только, пожалуй, здание церкви – мощное, фундаментальное, столь же устремленное к небу, сколь прочно стоявшее на земле. Я доехал до конечной остановки автобуса, вышел, осмотрелся. Сразу определил здание местной администрации, где меня должны были ожидать. …Меня проводили в местный Дом Культуры, в отдельный кабинет, принесли чай, и все, что к нему полагается. Ровно через час, когда я уже начал скучать, явились три местных бабушки. Я пригласил их присесть. «Мария Яковлевна», «Евдокия Николаевна», «Анастасия Лазаревна», представились они. Бабушки были одеты в видавшие виды фланелевые халаты, из-под которых выглядывали спортивные штаны, они, в свою очередь, были заправлены в носки. Обуты бабушки были в калоши. Меня очень позабавила подобная «форма одежды». Наверное, отвык от таких изысков стиля за год студенчества (сам я не из городской интеллигенции). От бабушек я ожидал услышать сказки, легенды, были их замечательной земли…Но выяснилось, что никто из них не знает ничего подобного. Поскольку все они – уже героини нашего времени, а встретиться со студентом их попросили за деньги, пусть и небольшие. И вот, возникла у меня мысль поговорить с ними именно о том, что знают они – о жизни глубинки вообще, о себе самих, о своих соседях. (Ну, нельзя же тратить университетские средства просто так). Сначала бабушки безмолвствовали, смотрели друг на друга. Но потом разболтались и рассказали мне, что смогли. Бабушка Дуня, самая шустрая и смелая, рассказала историю из семидесятых годов (передаю ее полностью, так, как слышал от бабушки, но в некоторой литературной обработке). Итак, «…Был у нас в селе мужик, работал на заводе. Мужик как мужик, только очень худой. Очень. Звали его «Обезжиренный», а прозвище было от заводского участка обезжировки в гальваническом цехе. Поругался он как-то с женой. И заявил, что выйдет на улицу в трусах, чтобы все видели, как жена его плохо кормит. А жена (жена-то) ответила: «А ты и трусы сними, пусть все видят, есть ли за что тебя кормить». Бабушки захихикали и обменялись репликами, смысл которых до меня не совсем дошел. Когда бабушки отсмеялись, другая, Настя, рассказал другую историю (Также передаю в обработке). «Был у нас в селе сварщик, звали его Федотыч. Вышел с утра из дому, на работу надо идти. Ну, а был он не совсем здоров. Не совсем. Стояла около дома бочка с водой, и решил он побултыхать в ней свою голову. Но не учел, что одет в фуфайку, а бочка из-под бензина, с большими зазубринами по верхнему краю от грубо вырубленной зубилом крышки. Сунул, значит, башку-то в бочку, да и зацепился фуфайкой. Как есть тонет – башка в бочке, а туловище рядом с ней. Брат его спас. Так и говорил потом Федотыч: «Не ср… бы брат Ваня в туалете – конец бы мне пришел». Бабушки опять засмеялись, видимо, вспоминая еще что-то о сварщике… В разговор вступила бабушка Маша. Она начал рассказывать о Михалыче (снова передаю литературным языком). «Согнала жена у Михалыча как-то раз самогон, залила в трехлитровую банку, закрыла капроновой крышкой и закопала в огороде под яблоней, чтобы Михалыч, у которого нюх был на такое дело, не нашел. Мало дело – пошел Михалыч огород поливать, да и пропал. Выходит часа через три жена в огород (она огурцы солила, да и забыла по мужа), а Михалыч валяется на земле, весь в грязи, вода пол-огорода залила, пьяный без памяти, и банка, ополовиненная, рядом стоит. Оказывается, начал поливать, случайно плеснул из шланга на то место, где была банка зарыта. Вода размыла землю и показалась крышка. Михалыч бросил шланг, извлек из земли банку и отдегустировал». …И долго мы еще сидели с бабушками, пили чай. Я слушал их рассказы, полностью погружаясь в такой далекий и такой родной мир русского села. В тот вечер я понял, что русская народная культура никуда не ушла, что она и есть та живая ткань человеческого бытия, которая обеспечивает связь поколений, не дает нам сойти с ума. Ибо как назвать (с деревенской точки зрения) человека, который, заламывая руки в отчаянии, стенает о «Руси Уходящей», но не знает соседей, живет за решеткой в каменной коробке, не умеет наколоть дров и протопить печку? …Разошлись мы поздно. В гостинице, расположенной в бывшем заводском общежитии, которое на местном «арго» звалось «Муравейник», я долго сидел у окна, вспоминая сильно «окающие», приправленные солеными словечками речи бабушек. Наших обыкновенных сельских бабушек. Наших доморощенных экзистенциалисток. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
