Влюбился я "по уши", до крайности серьезно. Да и как могло быть иначе, если учесть что было мне в ту пору шестнадцать. С

ума сходил, ночами не спал... Жила она через остановку от нас, в низком и тогда еще более или менее целом деревянном бараке,

обшитом черным толем и полосками дранки.

 

Я не помню, как мы познакомились. Помню ощущение холода от нее и бессилия моего в попытках растопить этот холод. Не знаю,

чем она так на меня действовала, но ее близость, ее запах сводили меня с ума. Обычно не лезший за словом в карман, я словно

попадал под действие какого-то дурмана рядом с ней. Ее пухленькое тело, угадывающееся под платьем, красивые губы, маленькие

розовые ушки, светлый завиток на виске - все это сводило с ума и не давало спать длинными, бессонными ночами.

 

Я не мог при ней острить без остановки, как делал это с другими девочками, не мог быть раскрепощенным и дурачиться. Я дарил

ей цветы, читал стихи, водил в кино и кафе "Льдинка", провожал домой и делал тысячу других "дел", которые считал посланиями

к ее душе в попытках растопить лед.

 

И вот, однажды, при очередной моей попытке обнять ее, она сказала, что никогда не будет целоваться со мной, да и вообще,

я бесперспективен для отношений. Ей был нужен мальчик, в котором она увидит перспективу. Она должна увидеть в нем того,

кто увезет ее из этого барака, кто даст ей все, что нужно красивой и умной женщине.

 

- Меня мама, - добила Люба меня, - постоянно ругает за то, что я отвергаю тебя, но я твердо знаю, что я не хочу и не буду жить

так, как живет она, а ты - путь в никуда.

 

Это был тяжелый удар. Во-первых, я никак не мог согласиться с тем, что я бесперспективен и смогу повести только в никуда.

Во-вторых, меня до боли покоробило то, что ей совершенно безразличны мои чувства... Начитавшийся классики, я не мог даже

представить себе, что такая нежная, красивая девочка может быть настолько холодной и цинично расчетливой.

 

Серьезно переживая, я перестал ходить к ней, а вскоре увидел ее с моим одноклассником, Ленькой О. Я сам их познакомил

как-то, в самом начале... Боль была очень сильна, и я долго не мог успокоиться. Общались они недолго. Как и она, он жил в бараке.

 

Прошло тринадцать лет. Я успел жениться, родить сына, развестись и снова жениться. И вот, как-то раз, в очень торжественный

для меня день случилось мне оказаться в тех местах. В тот день я стал самым молодым капитаном пароходства. Прямо с церемонии

в крайкоме, где происходило утверждение, как был в парадной форме, вместе с женой поехал к родителям делиться радостью.

Вышли на промежуточной остановке, чтобы купить бутылочку коньяка.

 

В винном отделе за прилавком стояла она. Довольно располневшая, не очень свежая, с темными кругами вокруг глаз. Мы сразу

узнали друг друга. Я понял это по ее округлившимся глазам. Я растерялся на какое-то мгновение, в ушах зазвенело, а в висках

застучал пульс. Лицо мое запылало жаром.

 

- Здравствуй, Люба. Коньяк, пожалуйста, - выдавил я непослушными губами, подавая чуть дрожащей рукой деньги.

 

Она молча подала бутылку. Я взял ее и замер. Спасла жена. Она подошла от соседнего отдела, молча взяла у меня бутылку,

положила ее к себе в сумку и пошла на выход. Наваждение мгновенно, как рукой, сняло.

- Кто она? – спросила жена, когда я вышел.

- Первая любовь, - ответил я. Жена понимающе кивнула. Больше ничего не спрашивала, но я ей сам все рассказал через какое-то

время. Она только вздохнула, и больше к этой теме мы никогда не возвращались.

 

Не было после этой встречи никаких злорадных или подобных этому мыслей или ощущений. Была горечь. Я никогда, даже в

страшном сне, не хотел увидеть ее такой!

 

Больше она не могла оставаться тем, чем была в моей душе – прекрасной и недостижимой юношеской мечтой. Тот образ был

вытеснен. Потеря оказалась очень болезненной.

 

Через какое-то время что-то в душе легло на своё место, и боль притихла. Вскоре она совсем исчезла. Вместе с болью исчез и

кусочек романтики из моей жизни. Я забыл аромат ее волос, сердце уже не ускоряло биение при воспоминании о той любви,

да и сами воспоминания о ней стали безликими и грустными. Такими, какими и должны быть, наверное, воспоминания о

неразделенной первой любви...