Глава XIX Стилет.

 

Согретая человеческой рукой, рукоять странного кинжала - латинской работы, инкрустированная дорогими каменьями, - уверенно лежала на раскрытой ладони князя Ростовского Ярослава Владимировича, когда в дверь его охотничьего домика вошел высокий и широкоплечий монах.

Ладонь князя повернулась и кинжал, скользнув по ней, с леденящим душу дребезгом вошел на одну треть своего острия в деревянный стол. С первого взгляда одежда гостя, указывающая на духовное звание и род занятий, не соответствовала его высокому росту и могучему телосложению.

Монах, явившийся в этот поздний час без приглашения и отвлекший Ярослава от чтения летописного списка, перекупленного им за большие деньги и привезенного не так давно из самого Киева, вопросительно глянул на князя. Бесцеремонно, не дожидаясь разрешения хозяина, прошел к княжескому столу и, опустившись на скамью подле него, произнес:

- Ты извини, княже, что поздно, но ранее никак. Неделю не спал и ел на ходу. Велено было нигде не останавливаться и передать тебе вот это, - и протянул Ярославу свиток со знакомой ему печатью Византийских императоров.

Сломав печать и развернув послание базивлевса, Ярослав пробежал его глазами и задал вопрос:

-Где золото?

Монах молча встал со скамьи и, скинув с себя верхнюю одежду, начал разматывать льняной холст на своем теле. На пол к его ногам по мере того как разматывалась ткань, падали с характерным звоном кожаные мешочки с греческим золотом. Теперь только стало понятно, почему император выбрал такого могучего человека своим посланником. Будь курьер менее силен, то вряд ли бы смог так долго носить на своем теле такое количество золота. А ткань все не заканчивалась. Кошелей с золотом, лежащих на полу, становилось все больше и больше. Сумеречный свет горевшей в избе свечи отражался в разноцветных глазах молодого князя блеском византийских золотых монет. Наконец-таки весь холст был смотан и облачившийся в свою одежду, заметно похудевший, греческий монах спросил, указывая на груду кожаных кошелей:

- Считать будешь, князь, или на слово поверишь?

- А то, как же. Конечно - считать. Деньги они счет любят. А ты пока подними все на стол, там и сочтем.

В тот момент, когда монах уже почти закончил поднимать кошельки, пламя свечи предательски затрепетало, как от порыва ветра. И пока он шарил уже почти в потемках руками по полу, совсем погасло. В полной тьме он услышал, как кто-то, наверное, молодой князь, шаркающими шагами прихрамывающего человека прошел по комнате в сторону входной двери, а затем откуда ни возьмись - чье-то дыхание у своего плеча. Резкая колющая боль пронзила его от лопатки до самого сердца. Хорош латинский кинжал. Создан только для убийства. Отрезать им ничего нельзя. А вот проткнуть живую плоть - пожалуйста. И то ли дрогнула рука князя, то ли живуч неимоверно оказался могучий грек, брошенный бездыханным в лесу, однако история о греческом золоте, полученном князем Ярославом от базивлевса Василия II, хотя и с большим опозданием, но все- таки достигла столицы Руси.

Но это будет еще не скоро. А уже на следующий день мчался гонец из Ростова в Киев, бережно перевозя в седельной сумке странный латинский кинжал и записку к княжне Предславе, родной сестре Ярослава, с одним лишь словом «Пора».

Конник очень спешил выполнить волю своего князя, и уже по прошествии немногих дней в коридоре княжеских палат княгиня Анна к своему удивлению увидела свою падчерицу Предславу, как будто высматривающую кого-то.

Она подошла к молодой девушке с намерением узнать, что оторвало ее от дел и привело в Киев. Падчерица, завидев царицу, тоже двинулась ей навстречу. Со стороны казалось, что две женщины обнялись, приветствуя друг друга после долгой разлуки, а затем разошлись по своим делам. Одна из них быстрым шагом направилась к выходу из княжеского дворца, а другая просто присела тут же отдохнуть на одну из мраморных скамеек, прижав руки к груди.

Тут и нашла обессиленную порфирогениту Марина. Помогла подняться, провела в покои, уложила на кровать. И только потом заметила, как под прижатыми к груди руками царицы расплывается алым бутоном кроваво-красное пятно.

Анна Византийская прожила еще день и последующую за ним ночь. Причастившись и исповедавшись, она простилась с сыновьями, а затем испустила дух тихим осенним утром 911 года от рождества Христова в присутствии князя Владимира Святославовича, воеводы Михаила, его жены Марины и своего духовника – настоятеля киевской Десятинной церкви священника Анастаса. Она так и не назвала никому имя своего убийцы.

Об убийстве царицы во дворце молчали. По официальной версии она, в возрасте сорока девяти лет, внезапно заболела и умерла скоропостижно. Боялись волнений в Киеве, да и по всей Руси, где царицу Анну почитали и очень любили. Хоронили ее только через неделю. Греческие и армянские мастера, не покладая рук, спешно готовили саркофаг из белого мрамора и устанавливали его в одном из помещений Десятинной церкви. Решение о захоронении Анны в Соборе было принято самим князем Владимиром Святославовичем, что для Византии, а тем более для Руси было делом неслыханным.

Церковь возражать и препятствовать не стала, ибо сказать, что князь Киевский горевал о своей потере – значит не сказать ничего. Казалось, что жизнь уходит из него с каждым часом. Владимир сильно постарел, осунулся, почти не прикасался к еде. Иногда Михаилу думалось, что его друг может наложить на себя руки. А когда греки по приказу князя установили рядом с первым второй саркофаг, его подозрения только еще больше укрепились. Князь отстранился от дел и все больше времени проводил в скорби у мраморной усыпальницы царицы, когда пришла страшная весть из Новгорода о смерти его старшего сына – князя Новгородского Вышеслава, убитого в поединке. Прибывший, уже после похорон и тризны по царице Анне, князь Ярослав был посажен в Новгород вместо него. Кто предложил Киевскому князю посадить тогда в Новгород Ярослава? И до обдумывания ли этого решения было в то время убитому горем Владимиру? Неизвестно. Но факт остается фактом, что уже с 1011 года Ярослав Владимирович княжил в Новгороде. И будучи уже князем Киевским, этих полномочий с себя не снимал и никому их не передавал вплоть до 1034 года.

Каким чудесным образом совершились эти события? Странное совпадение? Или византийские носимы сделали свое дело? Даже тогда это было известно лишь Богу, да самому князю Ярославу Мудрому.

Ярослав, использовавший греческое золото для найма варяжской дружины конуга Эймунда и подкупа Новгородской знати, так продуманно и четко шел к своей цели - Киевскому княжескому столу, что даже Византийский император Василий II, играя с молодым Рюриковичем как кот с мышью, оказался лишь пешкой в шахматной партии хитро-мудрого князя. Во всей красе эта историческая шахматная партия развернется только через несколько лет. Ну а пока многих в окружении князя Владимира терзали предчувствия, что смерть Анны была не случайна, и с ее кончиной Русь ждут тревожные и смутные времена.

 

Глава XX Перед вечностью.

 

За несколько часов до рассвета Анна пришла в сознание. Силы снова вернулись к ней. Увидев дремлющую у ее ног Марину, она попыталась приподняться на кровати и взять ее за руку. И о чудо! Господь и правда дал ей силы, чтобы закончить то, что она так и не успела.

Разбуженная подруга, едва очнувшись от своего короткого и беспокойного сна, в недоумении смотрела на смертельно раненную царицу, еще несколько минут назад пребывающую без сознания и почти при смерти. А сейчас щеки Анны раскраснелись, глаза блестели.

- Одень меня, - приказала она Марине, и когда та бросилась выполнять ее приказание, добавила ей вслед: - достань самое лучшее и дорогое, то, в чем я прибыла в Киев.

- У меня есть несколько часов до рассвета, - сказала Анна, закончив свой туалет. - Господь даровал мне эту возможность, чтобы попрощаться со всеми близкими мне людьми и подготовиться к смерти. А потому не будем терять времени - рассвет уже близок. Слушай меня внимательно. И тут она стала перечислять тех, кого хотела видеть в свой последний час. Марина бегом бросилась выполнять приказ царицы, а через несколько минут в комнате княгини появился Волк, зашедший проведать свою жену и справиться о здоровье царицы, следом - князь Владимир, священник Анастас. - Где сыновья? – приветствуя каждого улыбкой, спросила Анна.

- Они с минуты на минуту будут в Киеве,- успокоил Анну князь.

- Будем надеяться, что успеют.

Владимир что-то пытался ей сказать, но она привлекла его поближе к себе и положила ему на губы свою горячую ладонь, как бы призывая не тратить драгоценное время попусту, как тогда в Корсуни при их первой встрече.

-Я решилась потревожить вас всех в этот предрассветный час, потому что, как только взойдет солнце, меня не станет.

Священник хотел было ей возразить, но затем, видно, передумал и промолчал.

- Спасибо, батюшка. Это - первый раз за все время, когда ты со мной согласился или хотя бы не возразил вслух. Хочу обратиться к мужу моему с просьбой, при всех вас сейчас засвидетельствованной. Уныние, друг мой, – смертный грех. Предаваясь скорби по мне, державу бросишь на кого? На сыновей наших? А по силам ли груз им еще такой? Все, что строили вместе столько лет, развалить в одночасье на радость врагам нашим и на горе народу русскому? Этого допустить нельзя. Не дайте впасть, друзья, мужу моему в тоску по мне, так, чтобы он забыл дела свои. Я ухожу со спокойной душой. Пришло мое время. Я благодарна Богу, что он дал мне прожить эту жизнь среди вас, моих друзей, на русской земле. И не было у меня другой цели в этой жизни, кроме величия Руси, веры христианской и любви к мужу и сыновьям. И цель эта - достигнута. Эта жизнь прожита. Кто знает, когда и где доведется еще нам встретиться? – сказав это, царица печально улыбнулась, а затем обратилась к Анастасу: - Ну что ж, батюшка, вот пришло и твое время.

По уходу священника рядом с Анной находились сыновья и муж, а за несколько минут до рассвета она попросила оставить ее наедине с Мариной.

- Не хочу, чтобы муж и дети все это видели. А ты побудешь со мной? К этому привыкнуть невозможно. Каждый раз очень страшно.

Первый рассветный луч еще теплого сентябрьского солнца прорвался в комнату, когда веки Анны Византийской часто затрепетали, глаза закатились, рука крепко сжала из последних сил руку подруги, тело выгнулось, а душа покинула этот мир.

 

.

 

Глава XXI Начало большого обмана.

 

Князь Ярослав закончил читать лежащую перед ним летопись. С каждой прочтенной страницей эта книга раздражала его все больше и больше. Вернее даже не раздражала, а бесила. Просто каким-то шестым чувством он чувствовал исходящую от этой книги и подобных ей опасность.

Эту летопись выкупили по его поручению в одном из монастырей, что невдалеке от Ростова, у жадного игумена, который продал ее за большую цену – пять киевских златников. «Но продал же. И так по всей Руси. При каждом монастыре – свой грамотей, будь он не ладен. Расплодил их отец. Грек или русич - неважно. Главное, что они все пишут и пишут. Все, что молва людская им приносит, сохраняют на века. И тут уже десять раз подумаешь, кем бы ты ни был, князем, воеводой или простым смертным: ославят на всю жизнь, да так, что еще детям и внукам позором твоим нахлебаться придется».

В жизненных планах Ярослава публичности явно не было места. И потому в период Ростовского княжения он активно занялся переписыванием, с необходимыми для себя исправлениями, всех доступных ему летописных источников. Делал он это тайно и как только мог. Где подкупом, а где хитростью и силой. Но еще только в начале своего пути князь Ярослав понял, что при его желании и державных возможностях история Руси будет именно такой, какой он захочет. И для этого он не пожалеет ни людей, ни денег.

Князь открыл небольшой, обитый мягкой кожей сундучок, и запустив в него руку, почувствовал приятную прохладу византийских золотых монет. Это золото – его открытый путь к власти. Сейчас пока над Новгородом, а затем над Киевом и всей Русью. Этих денег хватит на первое время, затем император даст еще, он в этом уже не сомневался. Потому что только такой хитро-мудрый ловкач, как князь Ярослав, смог устранить такую преграду на своем пути, как царица Анна. Почти даром, не потратив ни одной золотой монеты. Но императору ведь знать это необязательно.

«И как это сестрица-то моя еще жива? Человеческое благородство. Императорская кровь. Порфирогенита».

Улыбка Ярослава становилась все более хищной. Разноцветные, глубоко посаженные глаза жестоко блеснули из-под густых бровей. Длинный нос заострился.

 

«Но это еще только начало. Путь к власти будет долог. Отец все еще силен, и у него с Анной есть сыновья - Борис и Глеб. И как сообщает сестра Предслава, он скоро объявит их первыми среди равных. И тогда их право на Киевский стол неоспоримо.

Ничего, скоро в моей власти будет второй по богатству на Руси город. Тогда будет все. И пошлина с торговли, и возможность найма пришлых варяжских дружин. Все это станет возможным - были бы деньги. А деньги у меня есть. Значит, дело за малым. Пойду по стопам родителя. У него все с Новгорода началось, пусть там и закончится», - подумав об этом, он рассмеялся беззвучным сатанинским смехом. Глянул на себя в небольшое медное зеркало, придал лицу благочестиво-мечтательное выражение, запер заветный сундучок на ключ и шаркающей походкой калеки двинулся из своей комнаты отдавать боярам и воеводам указания по сборам в дорогу на новое княжение.

И не было для них человека более смиренного, богобоязненного и благочестивого - до исступления, да еще такого болезного, увечного с рождения, чем их князь Ярослав, увековечивший, уже гораздо позднее, сам себя как Мудрый, в переписанных по его указаниям и личному присмотру русских летописях.

 

Эпилог

 

Я вам рассказал то, что было, а что и как будет дальше, покажет лишь время. Ну, а я, на всякий случай, допишу эти строки и спрячу от греха подальше свою рукопись в заранее подготовленный для этого тайник. Ибо чтобы не говорил мой друг Анастас о невозможности познания человеком своего будущего, а передо мной лежит предсмертная записка Анны Византийской, адресованная мне и моей жене Марине, в которой черным по белому написано: "Все, что записано тобой, воевода, о делах прошедших, схорони подальше и никому не говори об этом. Потому как после смерти моей многие летописные книги на Руси будут уничтожены, исправлены или переписаны, а их писцы убиты".

Вы как хотите, а я царице Анне верю. Попусту она не говорила никогда».

***

Темной осенней ночью тишину и покой почти достроенного Софийского собора потревожил скрип открываемых запоров и петель входной двери. Беззвучной поступью бывалого воина Михаил подошел к одной из еще не оштукатуренных церковных стен, и поддев тонким сирийским клинком камень, открыл в ней небольшую полость, куда и вложил что-то ведомое только ему, заботливо завернутое в белый холст. Затем задвинул камень на место и, перекрестив свой тайник, покинул храм, шагнув вместе с Русью навстречу своей судьбе поздней осенью 1011 года от Рождества Христова.