Везде: на форумах в соц сетях, в книгах, по телевидению; всегда одни и те же темы... Девочки плачут, трезвонят о безответной любви, о том что все мужики - козлы. Скидывают к себе на "стены" заметки про то, как сложно жить и какая же, все таки, "сука" - эта любовь. И я раньше, как и все они, плакала, закатывала истерики и впадала в длительные депрессии. Видимо, лично у меня, эта боязнь одиночества зародилась еще в детстве, с отношением моего отца ко мне. В последующем я на столько сильно боялась остаться одна так и не создав семьи, что как ненормальная хваталась за каждого мужика, который так или иначе попадал в мою жизнь. Помню свою первую любовь, мне казалось что весь мир рухнул, что не пережить мне этого предательства и такую боль. Но сейчас я понимаю, как же все это было неважно... Часто вспоминаю, как небрежно относился ко мне мой отец. Приходил в гости особо не уделяя мне внимания. Отсиживал положенное ему время и уходил... И все свое сознательное время я понимала, что его не люблю и никогда не подам ему руки, как и он мне. Я просила у него денег на то или иное, но в большинстве случаев получала отказ. Это и была моя единственная к нему нить, моя материальная потребность. Он был лишь еще один человек в моей жизни, на котором я пыталась паразитировать. Но однажды мы перестали общаться, поссорились. И меня не особо волновала его судьба. Мне было наплевать, что с ним, и чем он живет. Видимо уж слишком полюбился мне образ брошенной, маленькой девочки, безотцовщины. Я никогда не пыталась думать почему все было именно так, а не иначе. Он всегда был странным на мой взгляд, а с годами становился все более и более непонятным, и не только мне, но и обществу. Он был откровенным социофобом, без друзей и знакомых, отшельник, изгой... Я время от времени замечала его на улицах, он вызывало у меня отвращение, обиду; и я проходила мимо, как только он пытался со мной заговорить. Я думала лишь о том, что когда мне было плохо, и я в нем нуждалась, он не помог. Он не пришел, не постарался помочь, хотя прекрасно знал, как нам тяжело с мамой. Не знаю обида ли это была или просто навязанный обществом стереотип. Однажды утром мне позвонили и сказали, что он попал в больницу, но я не приходила его навещать. Я вспоминала о том, сколько раз в детстве тяжело болела, но он меня не навещал, не беспокоился, даже когда из роддома меня увезли в реанимацию. Я была очень зла на него, своею жестокой, детской, эгоистичной обидой. Мне просто было не до этого. Шло время, а меня не волновало что там с ним происходит. Как-то утром раздался звонок. Мне сказали,что состояние его тяжелое, и жить ему осталось совсем немного. Тогда я решилась приехать. Всю дорогу я представляла себе эту встречу, как я приеду, зайду... И мне было страшно от того, что меня ожидает. Сможет ли он узнать меня через столько лет, что мне скажет, не прогонит ли меня прочь. Я приехала, собралась с мыслями, и зашла. В больнице меня встретила медсестра, мне дали халат. Как только я назвала фамилию того к кому пришла, на меня посмотрели с сочувствием и без лишних вопросов повели к нему. Помню тот момент когда я заходила в его палату. В ожидании бешено колотилось сердце. Я увидела его, и слезы покатились с моих ресниц. На половину койки лежал немощный сухой старик, кости обтянутые кожей, лицо в морщинах с впалыми щеками, а ведь ему было слегка за пятьдесят. Он тупо смотрел куда-то в потолок, без смысла. Взгляд был каким-то стеклянным, будто он и сам уже со всем смирился и уже ничего и никого не ждал, кроме смерти. Когда я подошла, увидела, что он меня узнал и был несомненно рад мне. Я села рядом. Пыталась сдержать слезы, но не могла. Старалась говорить с ним ровно без дрожи в голосе: "Здравствуй, папа..." (Я впервые за все свою жизнь назвала его папа. Не отец, не батя, не папашка, а просто папа)

"Дочка, дочка моя." - поспешно повторял он. Было видно, как во взгляде появилось что-то осмысленное. Было сложно разобрать его речь, он еле говорил. У него не было зубов, а на глазу было бельмо. Я представляла увидеть его любым, но не таким точно. Я не могла успокоиться. Достала платок и плакала, вытирая слезы. "Почему ты плачешь?"- тихо и с удивлением спросил меня он. В ответ я смогла лишь промычать сквозь слезы: "Прости меня, папа." Он невозмутимо посмотрел на меня и искренне спросил: "За что?" Я промолчала. Моя вина была мне известна очень хорошо. Ему было так плохо, а я... А что я? Я жила, вкладывала свои силы и свою любовь, надежду в чужих людей, и не думала о том, чья я плоть и кровь. Не думала о том, что я должна помнить о нем, хотя бы потому, что я живу благодаря ему. Он что-то долго неразборчиво бормотал, но я смогла расслышать лишь: "Ты для меня главное в жизни. Ты ведь молодец. Да, доча, ты молодец. И мама твоя. Конечно ты на первом плане, но и ее люблю и всегда любил." Я опять зарыдала. Сколько же всего я упустила, теперь было уже ничего не вернуть. Он посмотрел на меня и сказал: "У тебя дела наверное. Иди, иди, милая. Дай мне свою руку и иди." Я пыталась остаться, но он крепко, как смог, пожал мне руку и прогнал меня. Всю дорогу обратно я рыдала не переставая, хотя это на меня совсем не похоже. Вспоминала, как гадко я себя вела. Понимала что теперь его скоро больше не станет, навсегда. Родителей нужно любить, какими бы они ни были, ведь других уже не будет никогда... Я приезжала потом каждый день. Его самочувствие было все хуже и хуже. Все более неразборчивой становилась его речь. Все рассеяние был взгляд. Я хотела наполнить его последние дни максимальным своим присутствием, хоть немного восполнить дефицит нашего с ним общения. Он узнавал лишь меня одну из всех. С каждым днем я так боялась приехать и увидеть пустую койку. Так страшно колотилось сердце на пороге его палаты. Хоть и говорили врачи, что место его теперь только "Хоспис". Но я в него верила, надеялась, я пыталась. Возила какие-то противопролежневые матрасы, какие-то лекарства, и прочее. Вся больница смотрела на меня косо. Как-то раз я приехала к нему, зашла в палату, а его койка была пустой...

Так и не смогла я с ним попрощаться, закрыть ему глаза своей рукой. Так и не успела я с ним насидеться, наговориться, намолчаться. Он меня простил, а я себя нет. И как с этим теперь жить я не знаю...

Знай только что ты мне нужен, папа, и я буду тебя помнить. Мы обязательно еще встретимся и насидимся с тобой вдоволь. Я отпускаю тебя. До встречи... А теперь лети...