С кем пришла Маринка в кафе на «Уралмаше», где гуляла студенческая свадьба, Вадик так и не узнал, а сама она не призналась...

Была осень — самая пора свадеб.

Кафешка была стандартная, с традиционными в духе времени мозаичными панно на рабоче-крестьянские трудовые и застольные темы.

Женился одногруппник Сашка Зайцев.

На свадьбу пришел практически весь костяк 202-й группы — все бывшие рабфаковцы, в числе которых был и Вадька.

(Рабочими факультетами, или рабфаками именовались в СССР в семидесятые годы прошлого столетия подготовительные отделения в институтах).

Задорный взгляд Маринкиных лукавых карих глаз сразу смутил Вадима, когда он ради любопытства стал рассматривать всех гостей и перевел взгляд на противоположную сторону стола, где сидела эта красивая и совсем ему не знакомая девчонка.

Завязалась игривая дуэль, закончившаяся приглашением девчонки на танец, затем на второй с последующим знакомством...

В первый перерыв, когда народ, разогретый стремительными тостами и охрипший от криков «Горько!!!» выбрался из-за столов покурить, Вадим уже не отходил от новой знакомой.

Девчонка была красива броской, сочной и яркой сибирской красотой: густые, пышные и длинные тёмно-русые волосы с пробором посередине обрамляли высокий чистый лоб и были заколоты сзади, оттягивая ей своим весом голову немного назад. Крепкие, с милыми ямочками матовой кожи щечки не портил легкий, умелый макияж. Темные крутые крылья бровей взметывались над крупными спелыми вишнями тёмно-карих насмешливых глаз, ещё больше их затеняя и делая почти чёрными. Немного вздёрнутый аккуратный носик и капризно чувственные пухлые губы, родинка над верхней губой — всё было мило, свежо и тревожно привлекательно. Фигурка у неё была выразительная: ладная, крепкая и сбитая, как говорится, всё при ней.

Когда она дурачилась, то смешно, по-детски морщила лоб.

А родинку Вадиму всё время хотелось потрогать рукой: не нарисована ли?

Знакомство продолжилось за столом, куда Вадик пересел уже рядом с понравившейся ему девчонкой.

Маринка дурашливо и самоуверенно пила наравне с мужчинами, дескать, мне всё нипочем, такая вот я независимая.

Результат не заставил себя ждать.

В очередной перерыв Вадик увидел, что девушке совсем плохо…

Проверенный рецепт — два пальца в рот — облегчил её страдания, но девчонка была уже непоправимо пьяна.

Что, в общем, не мешало ей довольно осмысленно продолжать флиртовать и дразнить Вадима, а когда он попытался поцеловать её задорную родинку, особенно не сопротивлялась.

— Ненавижу! — смеялась Маринка, морща лоб и шутливо отталкивая Вадима неловкими, мягкими руками. — Противный, наглый и самоуверенный тип!

А он, ловя эти не такие уж настойчивые руки, целовал её родинку, её пухлые горькие губы, её карие насмешливые глаза и говорил что-то глупое, смешное и ласковое, от чего Маринка пьянела ещё больше…

Когда ближе к полуночи все гости стали разъезжаться, Вадик ласково и уже уверенно увлек свою новую знакомую в такси.

— Куда ты меня везёшь, противный? — поинтересовалась Маринка.

— Ко мне домой, на квартиру, — не стал лукавить Вадька.

— На ВИЗ! — скомандовал он водителю, укладывая поудобнее голову девушки у себя на груди.

Возражений и протестов не последовало.

Совесть его совсем не мучила. А что? Он Маринку не спаивал, не обманывал и не принуждал: любовь — дело добровольное.

А дома будь что будет! Хотя в том, что именно будет, он особо не сомневался...

А дома была сказка: было безумство ласки и любви, была ночь нежности и торжества молодости, здоровья и наслаждения.

Хотя подробности этой ночи оба помнили потом достаточно туманно. И виноват в этом был совсем не хмель…

Поутру рассветные стыдливость и неловкость были погашены прихваченной со свадебного стола бутылкой «Советского шампанского». А ближе к полудню Вадим отвёз свою новую подругу на улицу Умельцев, в общежитие СИНХа – Свердловского института народного хозяйства, на последнем курсе которого Маринка училась.

Роман закрутился всесокрушающим смерчем.

Если раньше Вадька не торопился к себе на квартиру, допоздна засиживаясь то в институтском комитете комсомола, то в общежитии, теперь он, едва дождавшись окончания занятий в институте и послав подальше своих товарищей студентов с их насмешками и подтруниванием, мчался в общежитие на Умельцев, 13, где жила его новая пассия. Там он, как правило, оставался до утра.

Так незаметно прошла зима, потом весна и лето.

Маринка сдала государственные экзамены и уехала по распределению к себе домой, на родину, в город Лысьву Пермской области, оставив Вадиму свой адрес, номер домашнего телефона и отобрав обещание звонить не реже двух раз в неделю и приехать в гости на зимние каникулы.

Полгода пролетело для Вадима незаметно. Лето он провёл в стройотряде. Потом вновь закружила бурная институтская жизнь.

Общение с Маринкой только в телефонном режиме скоро несколько притупило чувства, однако своё обещание приехать к концу зимней сессии Вадим подтвердил.

На зимних каникулах ехать ему было практически некуда. Вернее, было куда — домой, на Северный Кавказ. Но даже при стоимости авиабилета в 24 рубля и его повышенной стипендии в 75 рублей это по тем временам было довольно накладно.

Почти все его институтские приятели на каникулы разъезжались по домам.

Поэтому в выборе решения Вадька не колебался.

Легко и словно играючи он сдал экзаменационную сессию (гуманитарные науки давались Вадиму легко). Собрал нехитрый студенческий скарб в видавший виды дембельский фибровый чемоданчик, сел вечером в электричку нужного направления и морозным январским утром следующего дня вышел из вагона на Лысьвенском железнодорожном вокзале.

Городишком Лысьва был небольшим, но знаменитым своим металлургическим комбинатом, производящим для всего Советского Союза электрические кухонные плиты и эмалированную посуду. Был в городке даже драматический театр, ведущим актёром которого являлся в своё время Маринкин покойный отец — Венедикт Каморин, мемориальную доску в честь которого Маринка с гордостью показала как-то при случае на здании театра.

По записанному адресу Вадим нашёл квартиру Камориных довольно быстро.

Была суббота, и вся семья, состоящая из Маринки, её мамы Ираиды Михайловны и кошки Изольды, была дома.

Знакомство с мамой Маринки, сухонькой, ещё относительно молодо выглядевшей, опрятной и интеллигентной женщиной прошло без осложнений. Что нельзя было сказать об избалованной и привыкшей только к женскому обществу белой пушистой и породистой кошке…

Маринкиной маме Вадим однозначно понравился.

Кошка Изольда погладить себя не дала, вальяжно и с достоинством светской львицы удалившись в другую комнату.

Обед в честь потенциального жениха, не догадывавшегося ещё о грозящей ему перспективе, был поистине сибирским и хлебосольным: с солёными и маринованными грибочками, с традиционными пельменями и блюдами из таёжной дичи, поставляемой Маринкиным дедом, Михаилом Матвеевичем, не говоря уже о традиционных салатах и домашних соленьях.

Назавтра, в воскресенье, молодые ходили в гости к каморинским деду с бабкой.

Бабка, Евдокия Ивановна — точная копия Маринкиной мамы, только немного уменьшенная и поблекшая от времени, как выгоревший от прямых солнечных лучей холст, бесперестанно хлопотала у стола, меняя разносолы: угощала внучку и Вадима любимыми им пирожками с разнообразными начинками.

Дед, крепкий, кряжистый, со староверской бородой высокий старик, найдя благодарного и понимающего слушателя, под вяленую солёную медвежатину и изумительные, пряного посола рыжики да под сибирскую же водочку увлеченно рассказывал об охоте в местной, богатой дичью, тайге.

Расстались со стариками взаимно удовлетворёнными.

А вечером, когда они вдвоём гуляли по заснеженному городу, Маринка деловито и как-то обыденно, как о само собой разумеющемся, завела разговор о том, что завтра им можно будет пойти в ЗАГС, подать заявление…

На хмельную голову и под хорошее романтичное настроение сделанное ему Маринкой предложение особо Вадима не озадачило. Надо, значит, пойдём, подадим…

Прозрение и некоторая растерянность наступили утром, когда Вадька проснулся один в чужой квартире.

Женщины обе ушли на работу.

Только кошка, разлёгшаяся по-хозяйски на диване, насторожённо и немигающе следила за передвижениями Вадима по квартире.

Обеденный стол в зале был накрыт для завтрака, а на столе лежала записка от Маринки: «Вадичка! Завтрак на столе. Ближе к обеду приходи ко мне на торговую базу. Возьми бидончик под молоко и не забудь паспорт. Люблю. Целую. Твоя Марина».

Записка окончательно отрезвила и раскрыла глаза на реальную действительность: жениться почему-то совсем не хотелось.

Перспектива раз и навсегда оказаться привязанным к бабьему подолу, стать эдаким бычком-производителем на поводке с молочным бидончиком в придачу, жить под одной крышей в чужом городе и с чужими практически людьми, принять чужие правила игры, отказавшись от милой сердцу свободы, Вадима совсем не прельщала.

Свой фибровый чемоданчик он собрал за пять минут и, захлопнув дверь каморинской квартиры (благо замок был автоматический), через полчаса ехал в рейсовом автобусе по направлению к ближайшей крупной железнодорожной станции Кунгур, где можно было сесть на проходящий поезд до Свердловска. Сделано это было совсем не для того, чтобы запутать следы, а потому, что нужная электричка из Лысьвы до узловой станции в сторону Свердловска ходила всего один раз в день, по утрам, и он на неё опоздал.

На Кунгурском железнодорожном вокзале пришлось часов шесть ждать ближайший проходящий поезд Москва — Новосибирск.

Купив билет и найдя свободную скамейку поближе к батарее отопления, Вадька, намёрзшийся в старом и провонявшем бензином и выхлопными газами ЛиАЗе, скоро уснул.

Приснились ему Маринка с Ираидой Михайловной, которые непонятно каким образом нашли его в зале ожидания Кунгурского вокзала и, схватив за плечи, трясли, приговаривая незнакомыми хриплыми, прокуренными голосами:

— Ой, какой женишок! Какой женишок! Просыпайся, пошли с нами! Не обидим!

Пытаясь избавиться от наваждения, Вадька с трудом разлепил глаза и понял, что его действительно трясут за плечи, но совсем не коварно покинутые им лысьвенские девы, а две подвыпившие, неопределённого возраста, коротко стриженные бабищи, одетые в чёрные ватные фуфайки и такие же черные юбки со штанами и в кирзовых сапогах.

 

Весь вокзал, пока Вадим спал, до отказа набился такими вот пьяными, шумными и буйными тётками в таких же одинаковых чёрных одёжках, с вещмешками и фибровыми чемоданчиками.

Вадим вспомнил, что кроме знаменитых соляных и карстовых пещер Кунгур славился ещё и своими женскими исправительно-трудовыми колониями…

Именно этими, видимо, освободившимися от отбытия наказания жертвами пенитенциарной советской системы и был наполнен железнодорожный вокзал.

Зрелище это было не для слабонервных...

Пока Вадим осмысливал ситуацию, пытаясь найти достойный и бескровный выход из положения, явно веселившего окружавших его зечек, в зале появились двое пожилых, мордастых милиционеров с резиновыми дубинками, которые оглядевшись, сразу направились к его скамейке.

— А ну, кобылищи, быстро отчалили от парня! — скомандовал, видимо, старший из них.

Зечки нехотя повиновались, разочарованно ругаясь сквозь зубы и отходя в сторону с интересом наблюдавшей за развернувшимся представлением компании их товарок.

Развлечься по полной не удалось.

Получить дубинкой по почкам под занавес их и без того невесёлой эпопеи никому из зечек не улыбалось.

— А ты, парень, уходи от греха подальше! — посоветовал Вадьке тот же милиционер, — тут через пару часов такое будет твориться! Не видишь, бабьё с зоны откинулось? Теперь гудеть будут до усёру! — и он махнул дубинкой в сторону черной, галдящей и пьющей прямо из горлышек бутылок зечьей стаи.

До прихода нужного поезда оставалось меньше часа, поэтому Вадим вышел ожидать его прибытия на перрон, где было хоть и холодно, но зато безлюдно и относительно безопасно.

До Свердловска он доехал без приключений.

В общежитии было пустынно.

Вадим пересчитал оставшиеся деньги: было четыре рубля с мелочью.

На неделю относительно сытого житья с картошкой по цене 12 копеек за килограмм и зельцем по 90 копеек хватало с лихвой. Чай и сахар в комнате отыскались.

А через неделю начнут подъезжать студенты с запасами домашних харчей — жить станет легче и веселее…

Расставаться со своей драгоценной свободой Вадька явно не торопился, поскольку до окончания института ещё дважды благополучно ускользал от настойчивых претенденток на его руку и сердце и женился только в конце четвёртого курса, перед самым государственным распределением, на девчонке курсом моложе, в которую безоглядно и успешно влюбился. Но это уже совсем другая история.

 

С Маринкой они встретились вновь почти через тринадцать лет, когда Вадим уже не один год проработал следователем прокуратуры в одном из райцентров региона Кавказских Минеральных Вод.

Она неожиданно позвонила на его служебный телефон сама, сказав, что приехала отдыхать по профсоюзной путёвке в Кисловодск, что всё о нём знает: интересовалась все эти годы его жизнью. Она замужем и растит двоих детей: мальчика и девочку. Работает директором той самой торговой базы в Лысьве. Счастлива и обиды на него больше не держит…

Встреча особой радости не принесла, хотя расставила всё по своим местам, удовлетворив взаимный интерес о том, как были прожиты эти годы, и кто чего достиг.

Вспомнили былые студенческие годы, первую и последнюю встречу.

Жаловаться в общем-то было не на что: жизнь получилась такой, какой они её хотели, и смогли прожить порознь, а не вместе…

Если Вадим за эти годы практически не изменился, то Маринка, не утратив былой внешней привлекательности и миловидности своего лица, превратилась в солидную матрону.

Некогда лукавые, карие её глазки не утратили былой блеск, но смотрели оценивающе.

Вместо смешливой девчонки перед Вадимом предстала властная, знающая себе цену, хваткая, постперестроечная бизнесвумэн уральского разлива.

Молодая наивная и романтичная девушка превратилась в зрелую, опытную и практичную женщину…

Расстались они друзьями, но больше друг другу не звонили и писем не писали.

Как говорил мудрец: проходит всё…

Прошло и это.