Сергею Гладышеву и его жене Инне. И другу, тот, который меня не забыл... Андрею Пак-Нисону, - и нашим друзьям по тем временам и службе... с любовью, Сашка.....

 

…где-то там во глубине столетья… романтически наивный выход…

 

****

 

И этот день в початой обойме месяца перекосом. Так бывало осенью, но нынче блистали дни весенние...

 

Он сидел за столом и чистил оружие, свой наградной «ПМ». Ветошка смоченная бензином скользила по стали, тщательно забираясь во все впадинки… и кое-где зацепившись за тронувшую пистолет окись работала до нагрева. Однажды, «Макар» улетел в соседний с домом пруд и провалялся там несколько дней, до того, как в одну из ночей просветления разума владельца, был найден и завернут в тряпочку сызнова.

 

Прошёл уже не один год после демобилизации по ранению, и с годами, прошлое забывалось. Жизнь дьявольски ужаривает наше время. Но со странным вывертом приходили новые ощущения, странные, непонятные и – он их боялся! А бывало, этот «Кент», так он звал «Макарова», часто выручал в минуты раздумий. Виктор развёртывал его – привычка «пеленать» оружие оставшаяся от деда – и, потирая его, с ним же и разговаривал; тогда как-то становилось легче. Но что было теперь!? вопрос.

 

Тоска наваливалась чаще и чаще на капитана, стоило только вспомнить о нем и взять в руки. И эта работа подсознания действовала и развивалась… Он, прослуживший ему, этому оружию, и не видавший ничего кроме, был предан погонам, службе – и это была естественная жизнь. Теперь же, смотрел на эту игрушку и не понимал ее необходимости в обществе людей.

 

… «Пенсия и соответствующее свободное время радовали. Бизнес с успехом вела жена, и ей это нравилось, – разбирая свою нервную систему как наган, частенько раздумывал он. – После дембеля было многое… и, наконец, решили заняться своим «чем-то», нашли это «чем-то», и потихоньку пошло. Много вкладывали в развитие, и как следствие, бизнес пер в гору. Помогала мне жена, или я ей – не знаю, да и какая разница. Но дельце замастыренное нами стало приносить неплохие дивиденды».

 

Казалось бы, что еще нужно? но он как-то раздражался, и сам не знал от чего. А может быть и чувствовал, но боялся этого...».

 

И в одно прекрасное утро жена сказала: «Все братан, достал ты уже. Родятся же блины комом в офицерских семьях, – а ему нравились эти ее разборки! Забавно, наверное, со стороны, когда боевого офицера, пусть и бывшего, строила по-боевому же, а то и жестче, собственная жена – врач. – Слушай, да возьми ты эти свои песенки, покопайся в своих бумагах, разберись, наконец, не мучайся, смотреть ажно невесело! Тьфу! – ласково фыркала она, – липнут твои все эти словечки. Пробуй, у тебя ведь неплохо получалось, вспомни! Да и в полку у вас пели их… Знаешь, я всегда это тебе говорила, но теперь говорю наставительно серьезно: пробуй! Я знаю, у тебя получится».

 

Но не получалось. И еще говорят, прежде чем что-то делать, или лучше сказать, захотеть что-то сделать, нужно добиться внутренней уравновешенности и спокойствия. Но какое там спокойствие, когда сниться война, а когда эта «девушка» снится – кранты. Все видится нелепым и бессмысленным - и практически все старые листки с текстами были отпущены в огнь; а новое, только вытягивало душу до хрипа и путало в слюне – даже раз запил… Чувствовал нутром: «Что-то не так». Не нужно и говорить, что с зельем побеждал неуверенность, но выползая из хмеля, вбредало в голову смутное «застрелиться».. С тем прошел еще месяц.

 

Вот чудо! у него есть жена!.. Посоветовала заняться «посУрьезнее» водочкой и сказала, побольше на грудку наваЛивай, а придёт бесенок у него и спросишь, что да как.

 

Ловко так, и его словечками, а главное с таким дружеским проникновением советовала…

 

Нужно ли говорить, что и водочка опротивела, отлилась в сторонку…

 

Ну, и как это бывает у промокших винцом, голову динамят извинительные мысли: «Нет ничего важнее семьи и честных отношений. А вся эта нынешняя и модная модель «волюшки», вбитая в головы – что будто бы современная самодостаточность, но разобщенность, отвергая необходимость близкого человека и есть свобода – откровенная чушь и догма достоинством в грош». А у него была семья, и дружеские и порой жесткие от правдивых разговоров до искренней любви в итогах отношения. И этой дружбой он дорожил. И эту ценность никоим образом не подвергал сомнению, какой бы скрежет в его душе ни чертил…

 

И в такие минуты отчаянного уныния часто брался за оружие; развертывал и…

 

…полировал до блеска, так что видел в нем свою улыбающуюся рожу, а секундами казалось, что это кто-то другой. Однажды, одарив молоденького лейтенанта своею силой и вселив рассеянною в него грозу и мужество, теперь, вырывало все эти ростки колючей проволоки, которые вытягивались, разрывая своими колкими остьями живую душу.

 

– «Вот он красавец, на столе; а рядом отцовская сувенирная чернильница и гусиное перо. Два оружия! – поражался он. Убеждался и сомневался… – а только вот дернул крючочек и – хоп, нет жизни».

 

Расстреляв дни третьего месяца лета, снова мелькнуло: «Застрелиться, вот что! – и тут же другое, – оставить жену одну – значит предать».

 

Вой… Тряпка. «ПМ»…

 

Твердым пальцем коснулся спускового крючка – щелк! Вот сейчас бы он точно вдавил ствол в лобешник этому «шпане в законе», с наколкой «не забуду матушку зону», отчеканенной в соседнем тату салоне. Теперь бы точно! Нет, стрелять не стал бы, но так ткнул… Света и он шли по рыночным улочкам, когда здешние «братишки» домотались к какому-то сельскому парню. И все бы нормально, жизнь есть жизнь, и он на это не обратил бы никакого внимания. Но не сейчас. Тех было трое, с мордами как у свиней из фильма «Свинарка и пастух», и такими же милыми и одухотворёнными… К ним подъехала машина и они стали ласково обниматься с вышедшим к ним еще одним кабанчиком. Если коротко, было так: после нехилого наезда на Виктора, когда тот подошел к ним, и следующих пируэтов, - Ниф-ниф, Наф-наф и Нуф-нуф присели и задрожали, осыпая с себя некачественную краску наколок-девизов на ментиках. А прижатый к «мерену» стальным другом «волчара» вынужден был выслушать, при рыночном сброде, следующее: « Мальчик! Мне твое поведение не по душе, и я с удовольствием бы «отфаксимилел» эту дарственную гравировку моего «Кента» на твоем лбу… но если ты с этим не согласен – пришлёшь мне своих секундантов». – и кивнул в сторону «братвы».

 

Ему было стыдно за тот детсадовский случай. Да только не он в нем виной, а общежитие. Но именно эти срывы подчеркивают бунтарей и поэтов…

 

Он перестал уважать эту железку, перестал бояться, как это было месяц назад – он его ненавидел. Ненавидел, но чувствовал… Этим передёргивались дни, но спасало то, что вечерами возвращалась жена, и становилось легче жить.

 

– Посмотри, что твориться вокруг!? – рассуждала она. Все взялись за оружие. Но только, кто и на что горазд. У одних это оружие сплетни, у других откровенно наигранная дурь, у третьих… Когда человИче заморен, заморочен - он берется за оружие. Но здесь-таки жизнь, а не война - с которой сравнивают и убеждают народ писаки правдолюбы. А это, как ты говоришь «всеобщая Российская склока» вот и все. И якобы она, эта неустроенность толкает человека выражать себя всевозможными футуристическими проявлениями, вплоть до оправления в подъезде. Вот у нас, видел? Теперь придется кого-то из этих алкашей припрячь, чтоб хоть за собой зачищали. Иначе… А ты просто подустал, милАй! Но я тебе в этом не помогу. Ты, дружок, должен с этим справиться сам. Дол-ж-жен! Понял!? А ты же ведешь себя, Виктор, как непрошеный гость в этом мире, стыдно. Помнишь, ты мне рассказывал про бабулины шторочки у иконок!? Шторочки, я думаю, не твоё. Не надо завешиваться.

 

Дернуло оторваться на этой алкашне, гавкающей ночами под окнами; и разок, не сдержавшись, успокаивая их, избил парнишку. Не описать ор его матери. Думал, посадит. А как-то под вечер ввалился его хмельной отец и пожал руку: «За поучение сына, мол…». Теперь, Виктор и к пьяным относился иначе. Но перестал уважать друзей, когда те так и не пришли на встречу одноклассников; когда один не здоровается с другим только из-за того, что другой вместо четырех импортных колос, ездит на своих двух отечественных. Одно поколение, и так сами себя сломили и отделили, хотя и разница-то чулкового запаса превосходства меж ними, в какую-то штуку гринов.

 

Но эти его думки поверхностны, а куда они приведут, не мог и предположить. И только частенько вспоминал слова одного мужика: «Прежде чем диагностировать у себя депрессию и заниженную самооценку, убедитесь, что вы не окружены идиотами». Сказано: но может впутать в такие дебри! Стоит только посерьезнее поверить в то, что ты изгой среди идиотов, как тотчас же увидишь себя идиотом среди нормальных – вот в чем штука!

 

…снова хватался за железку…

 

– «Так просто, собачка и - нет жизни, – с остервенением ухватил напильник. Но боёк не сточил, а решил запрятать пушку навеки… Еще потер – чувствовал, ответ не в этом. А внутри шарахало: ты сам такая же сука, как и те, кого ты презираешь; от слабости же – и от нее же завязнешь в соплях, сгинув в солёном недоваре».

 

И тут-то его поразило: так сраженного накрывает тяжестью запаянного цинкового гроба. В отражении вычищенного «Кента», который готовился уйти в подполье, на него смотрела пара других глаз… не его глаз!

 

2000йййй… как в кино, и все это плотнее и плотнее закрывалось мутью и уплывало в прошлое, забывалось… Но забывалось от того, что там было не кино. Не ки-но! Хотелось забыть и никогда не вспоминать…

 

****

 

…по-настоящему неожиданно из «зелёнки» сверкнуло и свалило обоих – его и земляка… Он называл друга «земляк», тот был из города, где жили его дед и бабка, и где он часто бывал пацаном.

 

…первым дернуло за плечо Виктора – это и спасло – свалило с ног. Миг и рассудок вернула разрываемая воплями глотка друга, сорвав пух бессознательности и накинув удавкой ужас. Виталий, выпучив белки, орал… и крутился, как заживо жаримый карась. А Виктор, тогда еще капитан, увидел в его глазах детский страх и слезы размером с виноградины. Именно так и бывает, человек так устроен. Когда он первым осознает безнадёжность другого, ещё скрытую от товарища агонией, ужасом… то невольно обретает сторону сильнейшего – становится чуточку выносливее. Просто должен быть сильнее…

 

Какая там маскировка!? Виталька как резанный орал… Хватался за разодранный броник, но тут же пугаясь крови отрывал руку от раны и цеплялся за траву, тянулся. В глазах гасло последнее: он плакал, и с ужасом бестолково прикрывал обрывками камуфляжа выскочившие кишки, а взгляд вскидывал далеко в облака, стараясь, как бы, уцепиться за эту туманность глазами. Отбрасывал взор снова и снова, который, отделившись от раненого, улетал радугой в голубую даль к дому, к маме. Дух сражённого не хотел верить, что эти потроха и тело – его. Хватаясь за близкую траву, надеялся убежать от себя такого растерзанного. Убежать из этого сна слабого и непослушного тела… и вот-вот остается чуть дернуть травку, подтянуться и унестись от этих ран, хотя бы даже только своим сознанием. И Виктор как мог, помогал стучать его сердцу… и чудом…

 

…что-то ухнуло, вероятно, «срезанных» увидели наши пацаны и отпугивали бородачей. Те по-басурмански матерились… А у капитана трассерами токов в голове: «Хайям, на подобном наречии писал стихи!? - а рядом его друг... реальность страшна. Мелькало о Боге. – Мы глупы как дети временами: прячем церковные крестики по своим узлам, а перед выходом в «зеленку» надеваем, как когда-то, надели по приказу полкового священника».

 

– Виталя, слышишь, пацаны идут. Виталь, мы еще в Питер поедем, держись. Помнишь, договаривались!? – прижавшись к щеке раненого, как автомат, помогая сердцу в такте, тараторил капитан. Тот успокоился, а из остывающих глаз, на траву падали слезы…

 

– Конечно, съездим, братишка. Ты же мне обещал!

 

Когда с соседнего камня обрушились братва и ротный доктор, Виталия с Виктором уже не было…

 

****

 

И вот прошло время, а он так и не съездил после похорон к нему на могилу. Но это не самое страшное. А страшнее то, что он его забывал, зашторивался…

 

Теперь припоминалось все и слайдами бежало перед глазами: госпиталь… они лежали, точнее, прибывали в нем вместе – по мелочи зацепило, и даже до курьёзного ровно в одно и то же место, зеркально. И коротая ленивое в молодости время, приколом, обмастырив прежде все это с сестричками, обменялись кровью, став от того дня братьями (Их так и называли: дубль V – W). До странности сходилось все в организме по медицинским параметрам – крови и прочего; даже похожи и в том, что были младшими братьями своих сестер. И это веселило и радовало по-детски… тогда…

 

А теперь, оставшийся в живых Виктор вновь проживал в «тогда», но осознавал в «сейчас». Странствовал в прожитом и подглядывал в будущее:

– В Питер! На Фонтанку, на Рубинштейна 13 – там началось стихоплетство, там и закончить… да и обещал…

 

Хотел ехать один, но жена, ни в какую не отпускала: «Что ж, вместе так вместе, как говорят – и на пулю, и в пропасть – вместе. Вместе и захлебнемся в мрачной Питерской акварели, если что». Поехали, Света за рулем. До города оставалось совсем ничего, когда путешественник, волнуясь до дури, окунулся в какую-то мертвецкую дрожь. А в груди жгло пулей. Но теперь он этой разогретой и мятущейся крови в себе не боялся - и только волнение и трепет вкруг. К чему бы, но подобное было в день венчания, когда они со Светкой вступили в церковь. И отчего было волнительно ему неверующему тогда, вопрос. Он припомнил свою бабушку и те ее шторки перед маленькой иконкой в углу. Все это казалось смешным: и дед, как бы ни догадывающийся о том, что за шторочками; и бабушка… такие были времена!

 

Питер встретил их хмурым дождливым утром.

 

Мудрая, как мама, женщина: оставила его один на один с городом. А сама следовала по его пятам…

 

Дрожь и дождь не унимались; взял двести грамм коньяку и направился к Фонтанке. Выпил, выпил еще – успокоился. Сто грамм давили килограммом хмеля. Казалось, к Фонтанке движется сам бред со своей тенью, гонимый железкой «Кента» в кармане. Споткнулся на мостовой. Его поддержал какой-то кавказец. Витя взглянул на него бредовыми глазами. Подумал… выдавил из себя… – Спасибо! – и подал руку. – Энэчего, бивает, Биратишка, – услышал ответ… Вставая с колен наступил на свалившиеся с носа солнечные очки, раздавил и пнул в сторону нелепые. Хлебнул коньяку и двинул дальше…

 

Славно наши предки растерли краски жизни на крови…

 

Ему не было стыдно за то, что на него прохожие смотрели как на идиота. Ему не совестно за свою эту слабость, слёзы и то, что публика обзовёт его пьянью и придурком.

 

…ему было до пакости стыдно, что он забылся!!! Забылся, зашторив себя от прошлого, и оставшись в себе смазывал себя же. Прервав связующее кровью время и вечное движение жизни…

 

…теперь он чувс-тво-вал кровь друга, чуял, как зверь… Никто не доказал обратного… что этого не бывает, и, вообще, наша жизнь – тайна, а он в эту тайну верил. Он не сумасшедший. Нужно быть честным, припомнить все долги прежде, и только потом что-то делать, говорить..! Он слышал жар Виталькиной крови – в сердце, в душе и вот она в глазах осушает блеск… и…

 

– Виталь, я показываю тебе Питер – смотри, – взгляд Виктора блеснул нескрываемой слезой очищения, – как обещал, братишка: прости меня родной!..

 

Усталости и пьяной дури как не бывало, а сдавшийся в прах хмель мелькнул улетающей дымкой по Бог знает откуда спустившейся радуге в Питерское небо. Недалеко от Чижика нервно всплеснула стальная Нева…

…

…а рядышком в машине, упав щекой на руль, плакала жена, познавая и разделяя боль мужа.

Верила и любила…

…