- Хочешь быть любимой? Люби сама.

И, казалось бы, какая разница, кого любить, если есть гарантия того, что ты будешь любима? Но только хрень всё это.

Читаю книги. Боже мой, как могут (могли) любить друг друга! - с ответом, с приветом, и просто руками.

У меня есть уши: я постоянно слышу про любовь. Она - как огромная туча, которой отпороли все молнии, а включить забыли. Она висит надо мной, окутывает, застилает свет. И - что? Не верю, что такое может быть со мной. Уйди, туча. У-ле-тай – именно так, по слогам. Давай-давай, вали отсюда.

У меня есть глаза: я постоянно вижу любовь – в строчках, в зеркалах, в движениях и – да, да!! – и в глазах тоже.

Но что за паскудная закономерность – эта ваша любовь!! Нет мне дела до жертв, не это мне нужно. Я сама – жертва и палач в одном флаконе. Я сама и дам, и отберу, потом убью, и снова поцелую. Не надо только навязывать мне то, что уже прочитано и пережито.

Противно, с протяжным скрипом вновь открывается сердечко.

Шепчет тихонько, трусливо: а, может, не надо? всё - не то.

Спрашиваю раздражённо и, пожалуй, излишне грубо: а само-то знаешь, что надо? и где сидит и боится это самое «то»?

Молчит, скрипит и - открывается, сука! Что мне сделать? Разве что вдогонку крикнуть известный всем адрес… К сожаленью, своё сердце не пошлёшь, не обидишь, не запрёшь на замок.

Была Vолна. Мне думалось, что я в ней.

Мигом налетело со всех сторон: о, ужас! о, кошмар! так нельзя! это тебя погубит! ах, да ты посмотри только!

Да вижу я всё. Но пусть лучше так. Самой себя губить – это даже не хрестоматийно, а пошло. Пусть лучше Vолна и иже с нею. Чем, кстати, это хуже «саньки-ваньки»?

Меня мучает моя непричастность: всё, что ко мне относится, меня не касается. Что ж за чертово колесо моей личной, ни к чему не притрагивающейся истории! Такая брезгливость: вы, пожалуйста, думайте, что хотите, но только не трогайте меня, даже взглядом не трогайте!!

Где, в конце концов, скачет счастливый жеребёнок? Чего дожидается слепой котик? Всё – метафора. Стыдно держать сердце голым. Все прячутся - за стеной цинизма, за всплесками истеричного юмора. Можно, в принципе, и просто одеться. А потом уйти. Тихо ступая до порога и захлопываясь так, что дверь – с петель.

Город полон мною. А дальше-то что? Аплодисменты и розы, заключённые в кавычки, опустим в примечания. Использованную литературу поместим в скобки. Остальное переведём на английский. Нахлынет, сомнёт – паскудство, что царит вокруг, требует к себе внимания больше, чем у меня есть.

Втопить в пол невысокий каблук, смерить взглядом, похожим на ртуть, и обидеть, знать, что обижаешь, и сделать это. Я – совсем не то, что ты думаешь. Не веришь? Что ж, встречай. Тебе надо было всё-таки на слово мне поверить.

В царство белых лебедей с тонкими длинными шеями, которые – хочешь в узел, хочешь в ладонь и - до хруста. Туда хочу. И чтобы шея моя была именно такой – хрупкой.

Это честнее, чем впечатывать взглядом, словом, лёгкой поступью и знать, что если вовремя не отвернуться, можно сблевать, потому что я – это не то, что видно. Но ведь окружают, блядь!! Окружают!!

Прочь подите.

……….

Ну и где ты? Где ты, спрашиваю, ангел мой паскудный?!