Михайлов лежал на песке у моря. Наверное, это был пляж: всюду воткнуты грибки от солнца, а солнца не было. Ветер поднимал песок и переносил к морю.

Рядом с Михайловым кто-то стоял. Сначала он увидел добротные ботинки на толстой подошве, потом пальто, кожаное черное.

- Что вы делаете? - спросил тот, кто стоял рядом.

- Разве вы не видите? Ей холодно.- Михайлов судорожно всхлипнул. Он пытался укрыть ее шарфом, широким и капроновым, но ветер вырвал шарф из рук и забросил далеко в дюны.

- Что вы делаете? - повторил тот.

- Разве вы не видите? Она умирает!!! - закричал Михайлов.

- Но ведь это рыба!

Ему хотелось заглянуть в лицо того, кто стоял рядом, а того уже не было. И ничего и никого уже рядом не было. Осталось только море, и он услышал, как оно звенит - сначала тихо, потом громче и громче...

Звенел будильник. Михайлов проснулся. За окном висела ночь, или было утро, но темное и холодное. Нажав на кнопку будильника, остался лежать в постели. Вставать не хотелось, но надо было поднять себя, усадить за компьютер.

Надо было завершить статью о том, как бесследно исчез журналист и депутат Гончаров.

Прокурор города посоветовал Михайлову "заткнуть фонтан и не высовываться".

Михайлов высунулся. Провел собственное расследование и добился встречи с представителем международной комиссии по правам человека.

Держался среди коллег уверенно, несмотря на беспардонные шутки о том, станет ли и его кто-то разыскивать, если он однажды выйдет из дому и уже никогда не вернется.

Взглянул на себя в зеркало. Лицо обросло щетиной, взгляд злой и колючий.

" Надо бы побриться" - бриться не хотелось.

Подмигнул своему заросшему лицу - "воевать - так воевать" - и сел за компьютер.

Его десятиметровая комната в коммуналке была завалена книгами, журналами, газетами, изданиями "Всемирки", и только рядом с компьютером был идеальный порядок.

"Везде пусть беспорядок, а там - святое место!"

Его комп периодически шумел звонками из skype, и этот шум раздражал соседей.

- Может, ему подсыпать синильной кислоты в суп? - жаловалась кому-то соседка, прекрасно зная, что супа у журналиста никогда не было.

Иногда он пил чай в кухне, и все почему-то вопросительно заглядывали ему в рот. Он пытался с ними разговаривать, но они бурчали что-то в ответ, или ухмылялись, не "догоняя хода его мыслей о жизненном устройстве", да и какое там устройство, если человек пьет только по праздникам, и не соображает каждый день на троих?

Домой всегда возвращался поздно и, всякий раз, старался быстро пройти по коридору, рассыпать обязательные приветствия, шагнуть в свою комнату и уткнуться в Интернет, забыв о претензиях улиц и соседей, любивших о нем посплетничать.

Кем он только у них ни был: импотентом, оппозиционером, анархистом, Дон Жуаном, Дракулой, Доном Пэдро с Калиостро в синей бороде... Им было лучше знать, кто он такой, а ему было наплевать.

Соседи скандалили, пили водку, пели песни, дрались, рожали детей, и только Михайлыч был среди них, как пёрышко лебединое - летает, никому не мешает, - весь в себе, в своих непонятных "птичьих" заботах.

Жена, по необъяснимым для сердца причинам ушла от него, забрав с собой сына. Там, у другого, ей было спокойнее, денежнее и надежнее - а здесь - что? Десять метров в коммуналке и никакого просвета.

Ее новый муж был мафиози. Сын Михайлова вырастет и тоже станет мафиози. А пока жена отказалась от алиментов - что с Михайлова возьмешь, кроме никчёмной писанины?

Несмотря на это обстоятельство, он постоянно высылал сыну часть зарплаты - больше не мог, не хватало даже на карманные расходы.

Грустил по сыну. Жена позволяла им видеться, но каждый раз унижая вопросом, когда он бросит газету и займется делом?

"Каждому свое", - отвечал Михайлов, удивляясь ее черствости.

Он включил компьютер. Электронная почта была забита письмами. Получил сообщение от редактора с напоминанием о совместном выходе на "бурда-моден". Завтра, в 17.00.

«Наверняка хочет сорвать встречу с представителем комитета по правам человека... Запретила вести расследование. Каждый день твердит, что тема Гончарова исчерпана, что люди от криминальных новостей устали, что от политики дурно пахнет, что надо писать о красивом и вечном, в стиле мелодрам и мистики - то что хочет читать народ.

Гнать бы ее из газеты...»

Михайлову захотелось напиться. Водку продавали с восьми, а пить одеколон он не умеет. "Если пойти к Маришке?" У той всегда компания и выпить есть что. Когда-то у него с Маришкой был роман, но Маришка спала со всеми, от кого зависела ее театральная карьера, а Михайлов был собственником и потому Маришку бросил, но в гости периодически захаживал, но на дармовщину не любил и всегда приходил со своей выпивкой и закуской.

Михайлов не был алкоголиком - пил редко, а если пил, то напивался впрок. Снимал стресс необходимым количеством водки и заземлялся: предпочитая сидеть на полу, слушал пьяный бред актеров про очередного главного, удивлялся их восторгам по поводу собственных талантов, наблюдал за тем, как они ссорятся, ползают по полу, кукарекают, поют хором, или поодиночке, мечтал прикрыть глаза кепкой-невидимкой и уснуть.

Иногда он плевал на приличия и спал без кепки, и ему снились розовые слоны и джунгли, мохнатые попугаи над рассыпанным зерном, зелёно-синий свет шкуры дивных древних акул. Он ласкал их, совал им пальца в рот и, оставаясь без рук без ног, становился дельфином, собакой АУ, бегемотом, просто ртом, пожирающим землю. Ожогами. Цветами. Пыльцой со дна, приятной и чистой. Девственно неуловимым телом. Белым дымом среди столетних елей. Опрокинутым гнездом. И снова Океаном. И небом. И дремучая любовь взрывала его сердце, и он парил среди звёзд, над вселенными, строил новые миры во славу Некой Той..., которая была его Любовью.

- Ну, что сделаешь, - говорила тогда Маришка, - если человек не хочет веселиться вместе со всеми и не умеет этого делать. Вот такой он, вечно печальный - рыцарь пера.

Она накрывала Михайлова теплым пледом и незаметно смахивала слезы со своих длинных ресниц.

Приятели-актеры не понимали Михайлова, а статью о Гончарове называли очередным "выпендрежем".

- Довыпендриваешься! - внушали ему. - Или за Гончаровым вслед собрался?

- Собрался! - кричал он и смешно размахивал руками.

Сердился и сожалел о том, что пил водку не с теми людьми, а "тех" людей он в своей жизни еще не встретил.

- Чокнутый! - доказывали ему. - Мог бы сдать прокурору компромат и улучшить свой быт, не туда торопишься!

Михайлов решил напиться. Он понял, если не снимет стресс, сдохнет, как собака в своих десяти метрах от "синильной кислоты", так и не написав статьи.

Вышел в коридор коммуналки. Напяливая куртку, долго не мог попасть в рукав. Рукав почему-то оказался внутри куртки. Споткнулся о чью-то обувь, разбросанную по коридору (опять соседи пили и скандалили).

Вытащил из кармана скомканный билет на "Бурда-моден", разгладил ладонью, написал соседке записку: " Дорогая", - долго вспоминал, как зовут дорогую серую мышку, нет -инфузорию-туфельку. Зачеркнул "дорогая", написал: "Милая соседка, обязательно посетите театр мод "Бурда. ФРГ". Подумал: "Тебе это полезно будет, снимешь, наконец, с себя грязный халат!", - и закончил фразу: "Искренне Ваш. Сосед-журналист, Михайлов". После того - схватил папку с документами и выскочил из коммуналки на улицу.

Рабочий люд торопился в ночную смену, а он шел искать тепла у чужого крова. Только где этот кров?

Решил пойти к Ленке. Ленка работает цветоводом. Выращивает новый сорт петуньи, и не мучается проблемами несовершенства мира и человеческой сущности... Она - здоровый, нормальный человек, живет в общежитии, и в комнате у нее - маленький розарий - единственное место, где Михайлов обретает покой.

Дверь в общежитие открыла вахтерша - женщина интеллигентного вида, вероятно, учительница на пенсии.

- Куда? - спросила строго, - Общежитие женское.

- К сестре.

Она быстро соображала, кто он такой и чего от него ожидать. Замерзший, голодный, помятый. Алкоголик? Работяга? Ни то, ни другое определение ему не подходило. Умное красивое лицо, печальные глаза. В руках папка с документами.

- К какой сестре?

"Милосердия", - подумал Михайлов, но ответил:

- К своей.

"Другого, наверное, и след уже простыл, убежал бы наверх к девчонкам", - размышляла вахтерша, - а этот стоит".

Ей почему-то стало жаль Михайлова, мелькнула мысль совсем несусветная, мол, вот не жилец он на этом свете, не жилец, а почему, сама не знает. "Господи, спаси и помилуй мальчика!"

- Ладно, - вздохнула вахтерша. - Иди уж. Только быстро. Обещай, что скоро вернешься.

- Скоро не вернусь, - ответил он, продолжая стоять там, где стоял.

- Ну, что стоишь, иди уж, - она мысленно перекрестила Михайлова.

Поднялся на девятый этаж. Лифт не работал. Ленка встретила его без особой радости. Радости Михайлов не приносил. Одни вопросы и ожидание. А ждать она устала. Ей хотелось праздника, безумной любви. Любовь, конечно, была, но какая-то тихая, непритязательная.

Вот и теперь явился усталый, издерганный, голодный, весь в проблемах и мыслях...

Ленка засуетилась, стала проявлять свои кулинарные способности. Заглянул в буфет, достал бутылку водки, налил в стакан...и опять все мысли о статье. Надо успеть. Успеть.

Завтра вечером у него встреча с представителем международного комитета по правам человека. Но разве эта встреча хоть что-то изменит? Ну, поговорят, позлословят и забудут. Зачем он все это делает? Кому все это нужно? Ни-ко-му! Черт, как все омерзительно и глупо.

Зашел в душ, встал под холодную воду. Горячей, как всегда, не было. Стоял под холодной водой, пока не замерз...И опять все мысли о статье.

- Постирай мне шмотки, вечно просить об этом надо! - наорал ни с того ни с сего на Ленку.

Ленка, молча, пошла стирать его вещи. Сел за комп работать. Потом уснул. Ему ничего не снилось. Спал час или два. Его вещи сушились на батарее. Ленка сидела за столом и плакала.

- Иди ко мне, - позвал тихо.

Она разделась и легла рядом. Он наклонился над ней и стал целовать заплаканное личико.

И снова провалился в сон, и снилось ему море и раскаленная пустыня, и он все шел и шел через бесконечные пески к воде...

Михайлова тошнило. Он старался не двигаться, а еще думал о том, что будет после того, как его не станет? Представил, как Ленка будет проливать слезы над его могилой, и понял, какое облегчение принесет ей его смерть.

Ему стало жаль себя. И если бы он умел плакать, то, наверное, заплакал бы. Но плакать он не умел. А еще понял, что пока вещи сохнут на батарее, придется сидеть в общежитии.

Вот повезло Ленке. Нахватается его про запас. Дай ей только волю, и она не выпустит его из комнаты, будет поить и кормить с ложечки, лишь бы он был, всегда был при ней.

Михайлов встал и пошел в уборную. Его тошнило так, словно не водки отхлебнул глоток, а синильной кислоты нахватался в коммуналке у злыдни-соседки.

-Дурра-баба! - ему стало смешно. - Искренне ваш, коррррреспондент Михайлов.

Стоял в уборной, упершись лбом в стену, и минут десять хохотал, как бешеный. Потом умылся холодной водой и снова лег рядом с Ленкой, и она снова приклеилась к нему всем своим голым телом.

- Ну-ка, пройдись, - предложил вдруг.

- Как? - стала одеваться.

- Не одевайся. Пройдись так.

- Это только ты можешь ходить по городу голый, - рассердилась Ленка, но все-таки прогулялась к окну.- А как ты хочешь, чтобы я прошлась? Как пастушка или как проститутка?

- Как проститутка, - улыбнулся Михайлов. Улыбнулся впервые за весь этот месяц, заглянув в глаза единственной родной душе.

- А хочешь танец живота? - включила магнитофон и взобралась на стол. Танцевала и плакала, и вся ее несчастная фигурка содрогалась от беззвучных рыданий.

- Надо же, повернула ситуацию в свою пользу, - обиделся Михайлов. - Ну да, я кретин, идиот, подонок! Кто еще?

Он выключил магнитофон. Натянул на себя мокрые вещи. Джинсы прилипли к ногам. Взял папку с документами и направился к выходу.

- Пока.

- Пока? - спросила Ленка, испуганно заглядывая в глаза.

Он погладил ее по голове.

- Ладно, до завтра.

- До завтра? - прошептала Ленка и приготовилась снова пройти через пустыню ожидания.

Михайлов спустился на первый этаж.

- Уходишь? - спросила вахтерша.

- Ухожу.

- А почему мокрый?

- От слез.

Вышел на улицу, на промозглый ветер и холод.

- Михайлов! - кто-то кричал ему вслед.

Кричала Ленка и бежала за ним в тапочках и в пальто, наброшенном на голое тело. Прижалась и не хотела отпускать.

- Замерзнешь, - он поцеловал ее в губы. - Иди домой, малыш.

Ленка пыталась всучить ему деньги на такси.

- Пожалуйста, пожалуйста, возьми. Это на такси. А то простудишься. Я буду ждать тебя. Ты только вернись! Только вернись..., - она размазывала слезы по щекам и прощалась так, будто провожала его на войну, с которой он уже никогда не вернется.

- Все. Я пошел, - повернулся и пошел прочь.

Ленка смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду…

В комнате Михайлова кто-то чужой и беспардонный перевернул все вверх дном, оставив недоумение и злобу на разбросанных всюду вещах. Соседи закрылись каждый в свою конуру, следуя совету "мудрых" - не высовываться.

-Надо же..., - подумал Михайлов. - Началось.

Реальность, заключенная в комнате, сузила Вечность до коридора и надо было успеть завершить главное в жизни дело - все остальное уже не имело значения. Он собрал разбросанные вещи, в первый раз - по алфавиту, надел чистую рубашку, взял папку с документами и вышел из дома.