У каждого своя.

 

«Где мой язык? Он остался там», - первое, что написал сын. Потом: «Оставь меня в покое». И, наконец, я прочитала на смятом блокнотном листе: «Купи два игрушечных ружья, пластмассовые пули - пару коробок, десять гранат для начала».

Спрашивала: как? что? зачем? Читала в ответ: «Чтоб все они передохли» или «Иди в магазин»…

 

С молчанием сталкивалась всюду, куда ни обращалась - ни военком мне не дал ясного объяснения, что с сыном, ни друг Геннадий, с которым они уехали служить в Чечню... Виталик был два месяца в плену, кто-то говорил «в тюрьме», «попал под обстрел», большинство в ответ хранит молчание. Большинству всегда есть что скрывать, потому как не право…

Куда только письма не писала – тишина. Никому ничего не надо. Никто ничего не знает.

- Жив-здоров ваш сын - и ладно, этому и радуйтесь, - отвечают.

А почему не говорит?..

- Посттравматическое это у него, от шока, пройдет, - из нашей поселковой больницы лечащий с детства Виталю врач объяснила, - в горячих точках чего только не бывает. Такого насмотрятся. Напереживаются. Многие оттуда с синдромом приезжают. Хорошо, не калека и не в психушку…

Успокоила…

 

Соседский паренек, девятиклассник, оставался с сыном, когда уходила на работу, он и купил Виталику всё, что тот попросил.

- Он написал, что хочет ещё и штык-нож, тетя Галя, - сказал мне Женя, - а лучше специальные наборы.

- Наборы?

- Продаются, - говорит, - сейчас каких только нет, чем дороже, тем лучше, конечно. Навороченнее. Есть и для солдат, и шерифы есть там, в общем, куча. С оптическим прицелом найти можно, с наручниками, с прибором ночного видения, в комплекте форма даже есть…

Всё это удовольствие обошлось мне в четыре тысячи рублей.

 

Страшно было первые дни после возвращения сына по ночам. Он выл, хрипел, стонал, плакал…

Порой мне казалось, что я различала во всей этой жути слова. В одну из бессонных ночей я разобрала слово «мама». Может, я хотела его услышать? Проревела всю ночь. Виталик не успокоился ни на минуту. А подойди я к нему – рычит, руками и ногами отбрыкивается: «не подходи», «убирайся», «не смотри»… Закрываю лицо руками - и рыдать на кухню или в ванную.

Виталя боится солнечного света, дня, радио и телевизора. Передвигается шажками, держась за стены, только по квартире с занавешенными окнами. Боится сигналов машин и криков со двора.

Купила ему специальные тампоны для ушей – беруши.

Часами может сидеть на своем разобранном диване и смотреть в угол потолка. Последний раз, когда я слышала его смех, видела, как мой сын улыбается, больше двух лет назад, до призыва… До Чечни.

«Почему всегда день?» - написал.

Отвечаю:

- Ну почему, сынок, день? Все, как и раньше.

И ошибаюсь. Не всё как раньше. Давно уже всё по-другому.

«Всё через жопу и кровь. По-звериному. Привыкай, мама, это закон джунглей, пора уже. Не ты - так тебя».

 

Невозможно читать его записи, он пишет в блокноте, и часто его мысли-фразы чудовищны. Это книга боли, книга жути, черни и унижения:

«Не стой – стреляй!»

«Вы поимейте меня, и тогда я выпью ваши глаза, съем ваши языки и вместо крови пущу в вас ваше же дерьмо. Будете жрать его сполна, и ваши женщины будут смотреть, потом я поимею каждую и наполню сперва… (неразборчиво)».

«Капитан был неправ, выдержка не самое главное. Выправка тем более. Бронетранспортеры не говорят, они поют – это лебединая песня барана на бойне».

«Боюсь спать и видеть сны. Снова и снова приходят они и говорят, на нерусском говорят, говорят сквозь решетку и солнце, и пыль, сквозь крик и автоматную очередь. Будь проклят дедушка Калашников».

«Утром, при свете, умирать трудней, видел, Паша Таранов, противопехотная мина, грудь как у снегиря. Ночью легче - тьма рядом».

«Под Шали это было, во взводе сбора и эвакуации раненых, слева рванул фугас. Погас. Сереге оторвало обе ноги, лучше бы мне, его пристрелили, меня забрали. Забрали. Забрали. Забрали…» (и так раз тридцать).

Читала его записки, не все, те, что давал или выронил, искала в них ответы на мои вопросы. Что произошло там? Почему вместо слов – хрип и плач? Хочу услышать голос сына. Слышишь, Господи?! Хочу!

 

Женя попросил ещё денег:

- Виталику нужен бинокль.

- Конечно. А зачем?

- Для Чечни, - шепнул мальчик.

Схватилась за сердце:

- Да как же?..

- Виталик написал. Это будет важная операция. Решающая. Во как.

- Но…

- Война войне рознь, тетя Галя.

- Это тоже Виталь?..

- Ага, - кивнул мальчик, - мы его выражения с пацанами во дворе наизусть заучиваем. Смотри врагу в лицо, когда его убиваешь, и увидишь тот свет. Во.

Смотрю, слушаю и словно не здесь, не на кухне, как с другого мира, потустороннего… Смотрю, слушаю, а голубоглазый мальчуган улыбается, и эти невинные ямочки на щеках, этот ангельский взгляд, тонкие, почти девичьи пальчики… Добавляет:

- На этот раз мы победим, точно, обещаем. Всех уничтожим.

И вприпрыжку к двери. Оборачиваюсь. Виталик стоит всё в той же пижамной рубашке и спортивном трико в проеме своей комнаты и что-то быстро записывает в блокнот.

- Сына, не надо босым, - выдавливаю из себя и, чтобы не расплакаться, кашляю в ладонь. Проглатываю слезы. Ему не нравится, никогда не нравилось, когда я перед ним плачу.

Вырвал из блокнота лист, протянул.

«Это будет наша Чечня. У каждого своя. Так надо».

Побоялась возразить. Спрятала лист в карман халата.

- Раз в тысячу лет и палка, сынок, стреляет.

Накарябал снова что-то, показал.

«А уж пластмассовые ружья тем более».

Отстранилась. Испуг скрыть не удалось. Виталик схватил меня за руку и притянул к себе. Смотрел мне в глаза, не моргая. Я сказала:

- Война закончилась, сынок. Ни к чему тебе это. Эта… Эта пластмасса…

Оттолкнул. Сильно оттолкнул.

«Война никогда не закончится, пока будут живы враги».

- У нас нет врагов, Виталик, - взмолилась.

«Они повсюду, главное, вовремя разглядеть».

- Что вы хотите делать с этими игрушками, сына? Будете в войнушку играть? В игрушечную Чечню?

Он прыгнул на меня резко, неожиданно, я не успела отреагировать, отойти, Виталий налетел на меня, и мы вместе упали на пол в обнимку.

- Сынок?!

У него будто отказали ноги, он подполз ко мне и закричал в самое ухо, закричал не по-человечески, как раненое животное закричал. Я заплакала и заткнула уши. Он отрывал мои руки и кричал. Кричал… Пока я навзрыд не заплакала и сама не закричала:

- Хватит! Перестань, Виталик! Прекрати! Хватит!

Сын подполз к блокноту, потом подполз к ручке, покрутил их в руках и, издав последний вскрик, больше походивший на вой, швырнул свои «трофеи» в меня. Блокнот попал в грудь, ручка черканула по щеке.

- Сын…

Как он заполз к себе, не видела, плакала, закрыв лицо, на полу, и не могла подняться. И не хотела.

- Мы сами себе враги, - шептала, - сами себе война. Чечня.

 

На следующий день:

«Погладь форму».

Погладила.

«Оставь нас с солдатами с часу до трех».

- С какими солдатами, Виталий?

«Исполняй приказ».

- Я тебе не солдат, - прикрикнула и тут же пожалела, - кто-то к тебе придет? Геннадий?..

«Пошел твой Геннадий. Солдаты, говорю же».

Больше ничего не стала спрашивать. Около часа Виталий стал надевать свою форму, неуклюже засовывая ноги в гачи.

- Тебе, может, помочь?

Яростно замотал головой.

Ушла. Вышла из подъезда, наткнулась на Женю и ещё троих ребят со двора.

- Вы к Виталию? - спросила.

Мальчишки переглянулись.

- Это секретная операция, тетя Галя, - ответил Женя, - Виталик не разрешил никому про неё рассказывать.

- А, ну понятно. Только не заиграйтесь. Игры в войну до добра не доведут.

- Мы не собираемся играться, - сказал белобрысый юнец, - мы учимся, как это делать. Воевать.

- Убивать, - поддержал друга лысый и отвернулся, - сейчас ещё пацаны должны подойти.

- Ох уж, и нет чем другим увлечься, взрослые вроде ребята.

- Вот поэтому и учимся, - ответил Женя, - Виталий нас научит, а мы…

- Продолжим, - закончил белобрысый.

- Это уж точно, - лысый.

- Продолжим?..

- Извините, тетя Галя, но Виталий…

- Да, да, понимаю - военная тайна.

- Вот именно, - подал голос всё это время молчавший малец в кепи, - идите, куда шли, а то похожи на шпиона. Того гляди заложите нас кому-нибудь.

Не нашла слов. К «квартету» приближалось ещё человек пять таких же мальчишек, я поспешила уйти. Мне было страшно. Было жутко не по себе, словно столкнулась с чем-то ужасным, ненормальным. Нездоровым…

 

Письма перестали приходить, когда Виталия перевели через полгода после призыва под Шали, в медицинскую роту санинструктором. Он написал в последнем письме, что уже у него двадцать боевых эвакуаций, что он с поля боя десятерых саперов раненых вынес. А потом пропал на два года.

Из госпиталя в Моздоке пришла записка, что сын жив, переводится в госпиталь под Ростовом-на-Дону, оттуда… домой, это было полгода назад.

И началось - молчание. Бесконечное…

Порой казалось, я сама разучилась говорить. Не с кем. Не о чем. Зачем?..

Соседям говорила:

- Виталий был в плену.

Соседи жалели, молчали…

 

Молча вошла в квартиру. Три часа ходила по магазинам, безразлично разглядывая ценники. Всё дорожало.

Жизнь дорожала.

На полу у двери заметила красновато-коричневый размазанный след, кровь. Сердце кольнуло:

- Виталя, - позвала, - родной.

Заглянула к нему в комнату. Сын сидел на диване в форме с игрушечным «калашниковым» на коленях и смотрел в угол. Костяшки на правой руке были ободраны и кровоточили.

- У тебя кровь.

Ноль реакции.

- Виталий, что здесь произошло? В коридоре кровь… И у тебя… Виталий?..

Подошла, тронула за плечо. Виталий вскочил и направил на меня пластмассовое дуло автомата.

- Сынок?!

В его глазах не было ни капли от человека, от моего сына. Ноздри вздулись. Рот скривил оскал. Жилы на шее напряглись. Его трясло. Струйки пота прочертили штрих-пунктирные линии по щекам.

- Сынок?!

Не верила глазам, хоть и знала, что это игрушка и стреляет шариками из пластмассы, но черное дуло, направленное в живот… И палец сына на курке… Как я не потеряла сознание?.. Я смотрела в глаза сына и, как он, старалась не моргать. Главное не заплакать, твердила про себя, слезы могут убить.

- Сынок?!

Виталий моргнул и опустил автомат.

Ещё немного постояли, глядя друг на друга. Молча.

- Пойдем, перевяжу тебе руку.

 

Наконец позвонил Николай – отец Виталика. Мы в неофициальном разводе уже почти десять лет. У него другая семья, у меня – сын…

Виталик не захотел жить с отцом, узнав, что он встречается с другой женщиной. Не раз пытался поколотить изменника, я не разрешала. Так и разбежались.

Николай позвонил вечером, около шести, пообещал зайти к семи. Сказала сыну. Виталик написал:

«Пусть приходит, у меня для него патроны найдутся».

- Виталь, - положила руку ему на голову, думала, уберет, нет, - столько лет не виделись… Отец всё-таки… Ну, не сложилось у нас с ним…

«Предателям – расстрел».

- Ну, ради меня. Посидим, чаю попьем…

Он написал: «Водки».

 

Руку отцу Виталий не пожал.

Вышел к столу в форме и всё с тем же «калашниковым».

- Что, сын, никак с прошлым не расстанешься?

- Коля! - прикрикнула, - говорила же.

- Большой какой стал. Герой, поди.

Сын сел напротив, налил рюмку водки, выпил.

- О, и горючку как научился заглатывать. Вы там, слыхал, спирт неразбавленный дуете, чтобы меньше бояться. Страшно там, в Грозном, или где ты там был?..

- Коля!

Смотрю на Виталика, он снова наполнил рюмку, выпил, занюхал малосольным огурцом.

- В плену, рассказывают, побывал, на фугасе подорвались в очередной вылазке…

Николай налил себе водки.

- За тебя, сынок, чтоб не молчал.

Он не успел выпить, пластмассовый шарик попал прямо между глаз, потеряв равновесие, мужчина опрокинулся вместе со стулом.

- Что эт… бля…

Виталий встал. Я вскочила:

- Не надо!

Сын направил автомат на отца, и второй шарик попал в лицо Николая. Коля закричал, прикрываясь руками от третьего и четвертого шариков.

Схватилась за игрушечное дуло:

- Ты ему глаз выбьешь!

Оттолкнул меня и опять выстрелил в катающегося по полу отца, на этот раз попал в ладонь.

- Убери его от меня! Он убьет меня! Убери! - орал мужчина.

Виталий переключил что-то в игрушке, и теперь автомат ударил по Николаю очередью.

- У-б-е-е-р-р-и-и-и!

Сын стрелял, пока не закончились патроны.

Николай, свернувшись калачиком, мычал на полу.

Я плакала.

Виталий стоя выпил третью рюмку водки, закусил огурцом, перекинул автомат через плечо и победителем вернулся в свою комнату. Мне показалось, я увидела на его лице полуулыбку.

Помогла встать бывшему мужу, оттряхнула, под правым глазом расплылся фиолетовый синяк, из носа текла кровь:

- Ему лечиться надо, - шептал Николай, - он псих. Чокнутый.

Молчала.

- Он и тебя так когда-нибудь пристрелит.

- Иди, - сказала, - и больше не возвращайся.

- Они оттуда все такие приходят. У Тоньки моей племянник пришел, вроде нормальный, а потом жену в штору завернул, завязал, от чеченцев спрятал и забыл, ушел пить с дружками, её только через неделю по запаху нашли, если бы не запах…

- Всё, иди.

Николай сглотнул:

- Ты всё равно береги себя. У него ведь и настоящий может быть.

 

Женя разбудил, ещё не было и семи утра.

- Виталий приказал, - объяснил.

- Скажи, - спрашиваю, пропуская мальчика, - вот вы позавчера играли…

Он перебил меня:

- Мы не играли - это не игра. Учение.

- Пусть будет учение. Кровь откуда, Женя?

- Первое крещение, - как выплюнул он и показал разбитые кулаки, - Виталий говорит, это только начало. За силой будущее и победа. Я пойду и так опоздал, а капитан этого не любит.

- Капитан?..

Женя закрыл за собой дверь. Следом за ним пришли ещё четверо незнакомых мне мальчишек. Последним был уже знакомый юнец в кепи. Вздрогнула, когда его увидела. Ни здравствуйте, ни слова, молча, не разуваясь, он прошагал к закрытой двери комнаты Виталия и постучал условным сигналом: «Тук-тудук-тук-тук».

Дверь приоткрылась.

- И не вздумайте подслушивать, - пробасил мальчик.

Дверь закрылась.

В этот же день в мусорном ведре я нашла чек из магазина.

«Инструмент для пыток - 1500 рублей 00 копеек», - было выбито черным по белому.

 

Вместе ели редко. Чаще Виталик закрывался с едой в полумраке комнаты. Всегда чего-нибудь не доедал. Оставлял. Как ритуал…

Сегодня уговорила поужинать вместе. Приготовила его любимые голубцы, водочки налила. Надеялась поговорить. Положила под левый локоть новый блокнот с карандашом.

- Хочу спросить тебя, Виталь, что тебе нужно, чтобы я сделала, чтобы ты…

Он отшвырнул блокнот.

- Зачем ты так…

Отодвигает тарелку, выпивает половину графина водки одним залпом, берет со стола пачку салфеток, уходит.

- Поел бы…

В ответ хлопнула выстрелом дверь.

Вот и поговорили.

 

Перестала видеть сны. Спать перестала. Этой ночью Виталий кричал, метался, стояла возле двери, боясь войти, молча плакала. Он меня предупредил, как-то написав, что если вызову «скорую», он покончит с собой. А во мне уже который день сидела мысль: может, Виталию провериться у психиатра?.. Гнала эту мысль. Всё образуется, верю. Всё наладится.

 

«Там ноги перепутались с руками. Нашел одно тело и три руки, какая рука лишняя? Долго гадал до следующей смены. Руку наутро забрали, сказали, у сержанта пропала левая рука. Да, но все три руки были левые».

«Что хуже, трусость или предательство? Убивать или быть убитым? Жить или воевать?»

«Только не трогайте мать! Только не мать! Не мать! Не мать!»

«Грызли землю, на вкус соленая, местами сладкая, местами горькая. Без сапог кровь ближе, набираешь в гильзу и пьешь собственную кровь, вампир».

«Пытка открывает рот, развязывает язык, закрывает глаза и сердце».

«Со мной были ещё несколько привидений. Мы давно умерли, с первым выстрелом. Живые мертвецы».

«Всё равно не сдамся. Сдашься, и тебя не станет».

«Достаем пули из головы, складываем на память, поближе к сердцу, чтоб грели. Наш склад памяти. Наши подарки близким. Мамам».

«Я не говорю по-вашенски. Дайте попить. Не трогайте Саньку! Только не бейте его! Стойте! Всё расскажу! Я скажу!»

«Не вспоминать. Не вспоминать. Не вспоминать» (и так на трех с половиной листах).

«Молчать…» (на десяти листах).

 

С кем поделиться своим горем? Боль излить кому?.. Страшно. Все чужие. Всем всё безразлично. Ты, твоя жизнь, твои беды и мечты… Эгоизм правит миром. Собственничество. Жестокость и безжалостность. Безразличие. Да здравствует век человека молчащего. Все молчат. А молчание - убийственно. Молчаливая война. Кругом война, Виталик прав. Враги…

На следующую встречу с сыном ребята пришли в солдатской форме. Все десять человек.

- Какие вы нарядные, - пошутила.

- Форма дисциплинирует, если чё, - съязвил тот, что был в кепи, теперь на нем был берет цвета хаки.

- Конечно, - промямлила.

- Мы к капитану.

Обождав минут десять, на цыпочках подкрадываюсь к двери, прислушиваюсь. Тишина.

Мертвая тишина.

Молчат.

Стою, слушаю. Минута, пять… Тихо.

И вдруг незнакомый грубый голос:

- Отложить карандаши. Так, сколько у нас патронов?..

Сердце замерло.

Боже, что же это такое?..

- С оптическим прицелом, - слышу, медленно скользя по стене в сторону спальни, - «лимонок» сколько?..

Узнала, хоть и огрубел голос и изменился, а узнала…

Голос.

- Виталик…

 

Свет проник сквозь закрытые веки. Открыла глаза. Лежу в своей кровати, укрытая пледом. Приподнялась, в коридоре аккуратно в несколько рядов штук двадцать пар солдатских берцев и сапог.

- Виталий, - позвала, - Вит…

В комнату заглянул Женя:

- Проснулись? Мы нашли вас в коридоре, должно быть вам стало плохо или уснули на ходу, у моей мамки такое было, она с тазиком в руках однажды заснула, шла до ванной и уснула, ну и шлепнулась.

- Я-а, я не помню… Вас там много?

- Это ещё не все, только самые-самые, человек двадцать точно будет.

- И, и что?.. У вас там что-то вроде собрания?..

- Вроде того.

- И Виталик говорит с вами?..

Женя посмотрел на меня как на дуру:

- Говорит.

- Как говорит?..

- Надо только уметь слышать, так он нас учит. Слова часто только мешают.

- Постой, постой…

- Мне нужно возвращаться, тетя Галя, мы там план боевой операции разрабатываем.

- Мой сын может говорить…

Мальчик в форме хмыкнул:

- Мои родители тоже меня давно уже не слышат.

 

Когда все ушли, постучалась к сыну. Вошла.

- Столько гостей у тебя сегодня было. Я так рада.

Он сидел в одних спортивных брюках, и я увидела, наконец, его спину. Спина была в шрамах, в крупных ожоговых пятнах, прыщах… Виталик поспешно натянул на себя футболку, я всё же успела рассмотреть – на левой груди у него не было соска.

- Уверена, всё, что ты делаешь, правильно. Правда. Человек, переживший столько боли, утрат, знает, что делает. А значит, значит, войны не миновать.

Виталик развернулся всем корпусом ко мне, встал передо мной, взял блокнот, написал:

«Спасибо, мама. Я верил в тебя всегда. Тебе лучше? Ты меня напугала».

- Просто не выспалась, вот и всё.

«Вера - сильная штука. Главное, научиться верить».

- Вера может двигать горы, как Иисус сказал. Я в тебя верю, сынок.

Обняла его. Он робко обнял меня. Кажется, он заплакал. Молча.

 

В эту ночь мы впервые уснули как нормальные люди.

И я увидела сон. Увидела Виталика, маленького, смеющегося, он бежал куда-то и звал меня. Я шла за ним, а когда поняла, что отстаю, побежала. Бежала, бежала и никак не могла догнать, и тогда, оттолкнувшись, полетела. О, эта невыносимая легкость, наполнившая меня, окрылившая…

- Я догнала тебя, сынок, - сказала и проснулась.

 

- Инструменты для пыток - это для пленных, понятно, - это был голос мальчика в кепи.

Вышла в коридор, а там всё цвета хаки, не соображу, сколько человек, но больше десяти. Все в форме и с оружием.

- Здравствуйте, - шепчу.

- Мы уходим, тетя Галя, - отвечает Женя, - надолго уходим.

- Может, и не вернемся, - вставил кто-то.

- Может, и навсегда, - ещё голос.

- Если мама будет спрашивать, - продолжил сосед, - вы ничего не знаете.

- Ты убегаешь из дома?!

- Мы все убегаем, - сказал мальчик в кепи, - ни слова о нас никому, это приказ!

- И мой, мой Виталя?..

Я растерялась, облокотилась на дверной косяк, чтобы не упасть, и раскрыла рот не в силах выдавить из себя звук. Только дыхание, которое вот-вот и покинет меня на веки вечные.

Мальчики-солдаты переглянулись.

- Виталя, то есть капитан, тоже, - наконец сказал Женя, - он поведет нас…

Поворачиваю голову, вижу сына, он в форме собирает «калашников», вокруг него несколько молоденьких солдат, они смотрят не отрываясь за тем, как и что делают руки командира. Их глаза горят. Им не терпится в бой.

- Я пойду с вами, - говорю громко, чтобы сын слышал, - дайте мне ружьё или что у вас там. Живо!

Немая сцена. Все смотрят на меня. Молча.

- Не молчать! – закричала. - Хватит! Пора уже говорить. Кричать. НЕ МОЛ-ЧАТЬ!

Кто-то чихнул, словно дал сигнал, команду к действию.

Вырываю автомат из рук мальчика в кепи, он пытается забрать своё оружие, бью его прикладом по голове, кепка слетает на пол, туда же отправляется и юный боец с большущей шишкой на лбу.

- Кто ещё хочет?! А?!

Молчание.

Расталкиваю мальчишек, пробираюсь к сыну. Здесь их больше двадцати, ловлю себя на мысли: все тридцать наверняка.

Виталик, так и не собрав «калашников», смотрит на меня, всё так же не моргая. Подхожу к дивану, беру блокнот сына.

«Я сказал, и меня не пристрелили, а я так хотел. Я хотел, чтобы мои глаза вытекли, чтобы мой язык провалился… Месть - вот, что остается всегда. Всегда остается…»

Разрываю блокнот на несколько частей. Клочья швыряю на диван:

- Хватит! Всё, хватит! Это и моя Чечня тоже, - сказала и протянула автомат сыну, - я готова помогать тебе во всем, сын. Идти за тобой. След в след. Если придется воевать, я буду воевать. За тебя! За нас с тобой! Сын! Только скажи! Скажи!

Теперь я увидела его слезы. Увидела его, того, кого уже думала, что потеряла, того мальчика, который так зажигающе умел смеяться.

Виталик улыбнулся, шагнул ко мне, забрал автомат. Прижал меня к себе так сильно, что я услышала, как бьется его сердце - своим сердцем.

И он сказал:

- Мы победим, мама!