Моему деду Петру Ивановичу Степанову посвящается

 

Шура привыкла к долгим командировкам мужа и не слишком беспокоилась, когда он задерживался где-то дольше названного срока. Кроме служебных дел Пётр страдал болезнью «хождения в народ». Время от времени, устав от совещаний, заседаний, партийных и профсоюзных собраний, митингов и коммунистических субботников, Пётр Степнов переодевался в старую одежду и растворялся среди базарного и рабочего люда. Он бродил по рынкам, наблюдая за жизнью людей, нанимался подсобным рабочим и таскал тяжёлые мешки с солью и сахаром, подметал дворы и рубил дрова зажиточным горожанам. Словом, окунался в жизнь простого работяги. Узнать профсоюзного лидера и ближайшего помощника Троцкого в чернявом мужичке, ходившем в обтрёпанном пиджаке, разбитых ботинках и широких грязных штанах было невозможно. Насытившись тяжёлой физической работой и наслушавшись пьяных матов в адрес советской власти, Пётр Степнов заканчивал свои хождения в народ запоями с маргиналами – бездомными и опустившимися людьми, от которых шарахались даже милиционеры, боясь заразиться вшами или какой ещё поганой болезнью.

Когда Пётр собирался в народ, Шура его не останавливала – знала, что бесполезно. Но ровно через три недели начинала поиски родной пропажи. Обычно, свои хождения в народ Пётр Иванович заканчивал на городском рынке, среди старых прогнивших лабазов, где хранилась соль, привозимая с юга, и здесь же солились в бочках огурцы и помидоры – единственная пища, которая лезла в рот после запойной голодухи. Там его и находила Шура, выкупала у сотоварищей за бутылку водки и возвращала домой. На этом кончался очередной отпуск профсоюзного деятеля, насыщенный яркими романтическими приключениями, и возобновлялась серая бюрократическая жизнь профсоюзного функционера.

Если бы не записка, которую принёс невзрачный человек с помятым лицом, в которой Пётр сообщил о своём аресте, Шура так бы и думала, что Пётр ушёл в запой. К сожалению, дело обернулась гораздо хуже, чем можно было предположить – Петра арестовали.

Почти одновременно с получением извещения из НКВД к ней заявился брат Петра, одноглазый Гриша, с которым Степновы не поддерживали связи из-за его сомнительного прошлого. Ещё до революции Гриша сел в тюрьму за воровство. Выйдя из мест заключения, он обратился к брату с просьбой пожить какое-то время у него, но получил от ворот поворот. Пётр Иванович не захотел иметь дело с вором и откупился приличной суммой денег, взяв с брата слово больше не появляться на глаза. Слово вора брат сдержал.

И вот Гриша вновь неожиданно свалился на голову Шуры. Вор вошёл в дом брата приблатнённой походочкой, словно это был и не вор в законе, а так – мелкий фраерок. Многие покупались на невзрачную внешность Гриши и жестоко поплатились за это. За неприглядной внешностью прятался безжалостный и жадный рецидивист, на счету которого не одна человеческая жизнь. Его давно бы отправили на тот свет, и, конечно, в адский котёл, или свои, или чужие, если бы не спасительная крыша, возведённая над ним революцией. После очередной мокрухи «Стэп» (погоняло Гриши) попал под пристальное внимание чекистов и был вынужден лечь под них. Сначала он боялся, что его крысиную миссию раскроют свои. Гриша трусливо ждал, когда братаны порежут его на куски, но постепенно привык и даже вошёл в особый интерес. Необычные ощущения испытал Стэп, пырнув финкой в бок начальника уголовного розыска районного отделения милиции, направлявшегося домой с ночного дежурства. Первый раз Стэп не боялся возмездия, потому что он выполнял задание местных чекистов. Ощущение необычайной свободы, граничащее с оргазмом, пронзило его душу и тело. Остатки чувства вины и греха, затаившиеся глубоко в его существе, растаяли и перестали вызывать смутные ощущения неизбежности наказания за содеянное злодейство.

«И ты, мой правильный братуха, ничем не лучше меня, вора и паразита, как ты базарил при последней встрече. Оказывается, и ваша народная власть живёт по воровским понятиям».

Гриша напугал Шуру до смерти, заявив, что ей надо сматываться из Самары пока не поздно, пока её с детьми не загребли энкэвэдэшники и не отправили по этапу.

- Куда же мне ехать с двумя пацанами? Кому и где я нужна? – зарыдала Шура.

- Не разводи сырость! Я дам тебе адресок, туда и отправляйся. Поездом дней за десять доберёшься. С собой ничего кроме самого необходимого не бери. Деньги есть?

Гриша пересчитал деньги, вынутые из резной шкатулки, половину положил себе в карман, а остальные отдал сестре брата.

- Теперь гони все документы и награды Петра мне на хранение. Если их у тебя обнаружат – хана котёнку, срать не будет! – заржал одноглазый Гриша.

Шура оставила себе только несколько фотографий, среди которых были снимки съездов профсоюза водников России. На них вместе с Петром Степновым сидели, стояли и картинно полулежали в ногах председателя реввоенсовета революционной республики Троцкого, всесоюзного старосты Калинина и супруги пролетарского вождя Крупской его соратники по революционной борьбе.

Забрав документы и деньги, Гриша навсегда исчез вместе с ними из жизни Шуры.

Если кто думает, что Шура по наущению одноглазого Гриши бросилась со страху на железнодорожный вокзал, кинув свой просторный двухэтажный деревянный дом в резных наличниках неизвестно кому, то он ошибается. После исчезновения одноглазого вора Шура пожалела, что показала ему деньги и лишилась половины. Ещё больше она пожалела, что отдала ему все документы мужа и почти все фотографии.

«Дура! - ругала себя Шура. – Нашла, кому верить, ворюге и бандиту!»

Но, потом она озадачилась вопросом: «Откуда Гришка узнал об аресте брата?» - и поняла, что дело здесь не чисто. Как-то Пётр проговорился, что ему стало известно о связях Гришки с НКВД. Проболтался ему об этом во время «хождения в народ» какой-то подвыпивший гришкин подельник, промышляющий на городском рынке

«Значит, если хотели бы арестовать, уже давно бы арестовали, а теперь хотят убрать подальше с глаз долой, чтобы совесть не мучила!» – сделала она вывод и никуда не поехала.

Каждый день она ждала ареста, но так и не дождалась. Война обрушилась на страну рёвом мессершмидтов, разрывом бомб, грохотом артиллерии, скрёжетом гусениц танков, светящимися в ночи пулевыми трассами пулемётов, пожарами горящих городов и деревень, трупами беженцев и солдат по обочинам дорог. После выхода из окружения сотни тысяч советских солдат подвергались чистке в органах государственной безопасности. У НКВД появились новые заботы, и особисты оставили Шуру в покое.