Врачу Зиновию Самуиловичу Басину.

 

 

Капитан Рубин опоздал. Штаб армии, куда он явился по предписанию, отданному еще две недели назад, перебазировался на новое место. Наступление развивалось успешно и штабу приходилось поспевать за наступающими войсками. Во дворе дома был пусто, лишь несколько офицеров грузили на «додж» какие-то ящики. Руководил погрузкой молодой рослый майор. Рубин подошел и представился. Майор придирчиво осмотрел явно невоенную фигуру, покосился на медицинские эмблемы на петлицах и весело поинтересовался.

- Что, доктор, опоздал? Немцы драпают, так что не успеваем переезжать с места на место. А твоего начмеда вчера видел, теперь он наверняка где-нибудь под Гродно. Давай, помогай, с нами поедешь.

Рубин сбросил в кузов мешок и вместе с молодым очкастым лейтенантом потащил тяжелый ящик. Два капитана, тащивших какой-то сверток дружески кивнули ему, это был последний груз и скоро все собрались у машины.

- Ну, капитан, знакомься, это капитаны Кузнецов и Кожин, а этот недотепа – лейтенант Лахно.

Рубин коротко козырнул.

- Капитан Рубин, военврач.

- Вот и познакомились. Поехали.

По прикидке Рубина ехать надо было около ста километров, он поудобнее расположился среди ящиков и свертков и приготовился подремать, благо дорога была довольно ровная и трясло не очень сильно. Однако поспать не удалось. Майор оказался весьма разговорчивым.

- Капитан, а что это ты так промахнулся? Мы уж три дня назад снялись, случайно задержались.

- Я из тыла, после ранения получил отпуск, домой заехал.

- А куда? Может земляки?

- В Гомель, там у меня все…

- Бывал в Гомеле до войны, красивый городок. Повидался?

- Повидался.

Рубину не хотелось рассказывать сейчас, каким страшным оказалось это свидание…Не дай Бог кому-нибудь такие встречи. Уцелевшие чудом соседи рассказали – отца и мать сначала были в гетто, а том их расстреляли еще в сорок втором, младшего брата и сестру посадили в эшелон и куда-то увезли, говорят, не очень далеко, под Мозырь. А там тоже всех… Добрые люди увезли его жену Рахиль с маленьким сыном куда-то в деревню, говорят, живы, только где они? Лучше бы он не ездил в этот отпуск, хоть надежда оставалась, а так… Сердце сжималось, когда думал о жене и маленьком Яше. Где они теперь? Хоть и ушли немцы, а ведь жить-то надо. Он с любовью подумал о незнакомых ему людях, которые спасли его жену и Яшеньку…

Но майор оказался настойчивым и Рубин сначала нехотя, а потом с каким-то ожесточением рассказал свою истории. В машине царила тишина, только вой мотора напоминал, что они сидят в кузове американского «доджа три четверти» и несутся снова поближе к фронту.

- Да, капитан, досталось тебе.… Вот сволочи! Таких гадов расстрелять мало. Всех до одного! Ну, ничего, не ты первый, у других еще хуже бывало. У тебя хоть жена с сыном остались, а у многих вовсе никого. А что ж они не уехали?

- Куда! И на чем? Заводы эвакуировали, документы… Пешком мои старики далеко не ушли бы, а брат Сеня совсем слепой, его и в армию-то не взяли, всего три процента зрения.

Снова в машине застыла сочувственная тишина. Капитан вновь обернулся.

- Слышь, доктор, а у тебя ничего во фляжке медицинского нет? У вашего брата всегда есть что-нибудь в запасе?

Майор был прозорлив – во фляжке болталась почти пол-литра чистого медицинского спирта, хотел выпить с родными за встречу, да так и не довелось, отпил сам малость, но он не любил пить и залить горе спиртом у него не получилось.

- Ты как в воду глядел, майор. Есть немного.

- Так что же ты молчал! Сейчас вот отъедем подальше с дороги и… помянем по-христиански…

Майор запнулся, но бодро продолжал.

- Как положено.

По дороге тащились машины, подводы, но военной техники почти не было, она ушла далеко вперед, а тылы активно подтягивались поближе к фронту. «Додж» лихо обгонял полуторки и «студебеккеры» по обочине, капитан Кожин виртуозно вел машину. Майор внимательно изучал карту.

- Погляди-ка, здесь есть дорога в лес. Давай Петро, поворачивай налево, на нашем танке мы запросто проедем.

Капитал свернул на лесную дорогу и над ними сомкнулись зеленые кроны деревьев, дорога сохранила влагу от прошедших на прошлой неделе дождей, не было пыли и свежий воздух приятно освежал лица, посеревшие на большой дороге. Машина сходу проскочила через небольшой мостик через какой-то ручей.

- Стоп! Вот здесь умоемся, разомнемся.

Вой двигателя пропал и всех обступила тишина, нарушаемая лишь редкими звуками – стуком дятла, птичьими вскриками, жужжанием пчел и шмелей.

- Эх, красота! Давай, ополоснемся малость и примем святой водички за упокой погибших и здоровье присутствующих.

Рубин с удовольствием плескал в лицо чистую, пахнущую свежестью воду и чувствовал, как тяжелые мысли медленно отодвигались куда-то назад, в то место, которое всегда называлось прошлым…

Спирт запивали пахучей ручейной водой, заедали привычным «вторым фронтом». Американская тушенка и подсказала тему разговора.

- Наконец, союзники высадились, теперь Гитлеру капут окончательный.

- Да, не торопились, союзнички…

Неожиданно молодой лейтенант, разгоряченный спиртом, вмешался в разговор.

- Не скажите, высадка такого количества войск для вторжения, это очень сложная операция. Да и потери у них, видать, тоже были большие.

Капитан Кожин, пережевывая мясо крепкими белыми зубами только махнул рукой.

- Подумаешь, Ла Манш форсировали, мы вон сколько рек перешли и ничего, живы и здоровы.

- Ла Манш не река, а пролив…

Майору видно надоел этот высоконаучный спор и он незлобиво одернул спорщиков.

- Да хватит вам, стратеги. Давай, разливай по последней и поехали, до темноты надо успеть.

Кожин достал карту и внимательно ее изучал, водя пальцем.

- Товарищ майор, можно здорово путь сократить, есть дорожка покороче. Правда, через лес…

Майор заинтересовался.

- Сократить, говоришь? Дай-ка сюда, покажи. Точно. Так и поедем, а что по лесу… Ничего, у нас автоматы есть, да и нас вон сколько, если на кого нарвемся, отобьемся. Давай, славяне, по машинам.

После спирта Рубина развезло, он снова приготовился подремать, но на этот раз ему не дал очкастый лейтенант. Было видно, что пить он не умел, даже служба не приучила, и теперь его тянуло поговорить с незнакомым человеком.

- Я тоже хотел после школы в медицинский поступать, а вон как вышло, попал в училище.

- Да как же тебя взяли с таким зрением?

- Ах, это… На последнем курсе слегка контузило. Так ничего, а вот на глаза повлияло, кое как упросил, чтоб не отчислили. Правда, на фронт не пускают, вот тут при штабе околачиваюсь. Планшетистом.

- Кем, кем?

- Планшетистом. Наш командующий мужик обстоятельный, когда готовит операции требует, чтоб все было, как положено – и карты и макеты. Неделями со штабом отрабатывает всякие мелочи.

- Слыхал про вашего командующего. Хорошо воюет, грамотно. У нас в госпитале из вашей армии офицеры лежали, рассказывали.

- Да, у него все расписано, что, куда, зачем. Головастый мужик.

- Так и надо.

Лейтенант начал рассказывать, про дом, мать, свою несчастливую судьбу, потом достал тоненькую книжку и начал читать стихи. Под блоковские строки про улицу, фонарь, аптеку Рубин заснул и во сне даже замерз. Ему снилось, что он пришел на свидание с Рахиль в жуткий снег и холод и сквозь метель вглядывался в лица всех проходивших мимо женщин, но его любимой среди них не было… Проснулся от того, что кто-то резко и повелительно тряс его за плечо.

- Просыпайся, капитан.

- Что, уже приехали?

- Нет, кто-то там есть, на дороге.

Сон мигом пропал, Рубин нащупал на поясе кобуру с пистолетом, из которого стрелял только в тире. Оба капитана и майор преобразились. Сейчас это были не те добродушные ребята, что еще недавно беспечно распивали его спирт. Даже лейтенант судорожно протирал очки, в его руке также был пистолет.

- Вот черт, как волнуюсь, обязательно очки потеют. Что за напасть.

Рубин улыбнулся.

- Ничего, немца увидишь, разом отпотеют назад…

Они двигались осторожно, растянувшись в короткую цепь и переходили от одного дерева к другому. Среди стволов мелькнули что-то серо-зеленое, не вписывавшееся в яркие цвета леса. Палатка! На большой поляне стояла большая палатка, вроде тех, что были в госпитале. Приблизившись еще ближе, Рубин понял, что не ошибся. Это была госпитальная палатка с небольшим красным крестом над входам. Полог был откинут. Майор знаками показал – обходить сзади.

С двух сторон оба капитана почти одновременно нырнули в палатку с пистолетами наготове. Послышался какой-то мирный, совсем не военный испуганный возглас: «Ой!»

Кожин вновь появился у входа и махнул рукой, опасности нет.

На четырех кроватях лежали раненые, а рядом застыл какой-то гражданский в белом фартуке с красным крестом. Майор скомандовал.

- Ну-ка, откройте пошире полог, да окошки отвяжите, посмотрим, кого нам бог послал.

В палатке стало светлее. С первого взгляда стало ясно, что лежащие на кроватях уже не вояки, почти все были забинтованы чуть ли не с головы до ног. На груди каждого из них лежал мундир с боевыми орденами и знаками различия. Майор присвистнул.

- Вот это да! Вот это парад! Ай да фрицы…

- Так яны ж самi загадалі вопратку iхнюю паверх пакласцi…

Майор медленно повернулся к штатскому в фартуке. Он был уже немолод, лет сорока, но видно, что жизнь прошлась по нему не самым мягким местом, какой-то помятый, небритый.

- А ты кто такой?

- А хто ж яго ведае, хто я тут. Нешта я санiтар? Дапамагаў, пакуль тут шпiталь стаяў, а зараз i ня ведаю…

- И давно они отсюда ушли?

- Прыкладна тыздень, альбо раней, запамятаваў.

Майор рявкнул.

- Что за тыдзень? Сколько это.

Рубин выступил вперед.

- Неделю назад тут госпиталь стоял, Видно как раз перед нашими войсками и ушли.

- А ты что, капитан, эту тарабарщину понимаешь?

- Конечно, я же из Гомеля.

- Ну и хорошо, переводить будешь.

Майор вновь повернулся к мужику.

- А документы у тебя есть? Ты что в немецкой армии служишь? Власовец?

- Якi я ўласавец? Я i ня ведаю, хто такi ўласавец. Я з вескі Баркаўшчына, вось тут, недалеч. І папераў у мяне няма, германьцы аусвайс абяцалі, да так мы і засталіся без аусвайсаў.

- А к немцам почему пошел служить?

- А як не пойдзешь? Яны прыйшлi, са зброей, куды децца. Вось я i рабіў ўсялякую справу – гаўно убiрал, да воду насiў, што кажуть, то я і рабiў.

- Рабив, рабив… Холуй. А что ж не ушел, когда все драпали?

- Дакуль? Тут i хата мая i кабета мая с дачкой, куда ж я пайду?

- Кто такая кабета?

Рубин перевел.

- Женщина его, жена, с дочкой.

- Вот черт, ты что по-русски не умеешь говорить?

- Адкуль жа мне ведать па-расiйску, я ж нiколi расейцаў нават ня бачыу. Былi тут у трыдцать дзевятым, так хутка пайшлi далей. У нас веска малая, ўсяго сем хатак. Была восемь, дак жолнежы спалiлi адну.

- Как спалили, кто спалил? Наши солдаты?

- Я добра ня ведаю, як здарылася, Яны прыйшлi, можа дзесять, а можа больш, Толькi кады яны ушлi, так Марьянiна хата и сгарэла. I сама Марьяна и дачка яе, Алеська, загінулі. Можа хто запалку не загасіў цi што яшче здарылася…

- Так. Ясно, на наших советских солдат, значит, думаешь? Ладно. Потом еще разок поговорим об этом, а сейчас говори, почему все ушли, а эти остались?

- Гэтыя самыя цяжкiя, Яны казалi, што здесь застануцца, бо месця у самохуде мало было. Вон той сівы у нiх галоўный, ён i загадаў, как іх пакiнулi.

- Так. Понятно. А кто ж их кормил тут, когда другие ушли?

- Так якжа ж! Яны i харчоў далi. Тут яшче два чалавекi засталiся, жалнеж и санитар iхнi. Яны са зброей и пачалi страляць, калi красныя ту прахoдзiлi. Iх i забiлi. Яны там ляжаць.

- Это интересно, Капитан, сходи, погляди, что там такое, что этот мужичок бормочет.

Васильев выскользнул из палатки и через несколько минут вернулся.

- Точно, там двое. Один в халате, другой – солдат, видно тоже раненый, оба трупы и уже давно.

- Так я ж казаў, тыдзень, альбо боле..

Майор, однако, больше не интересовался мужиком, переключился на раненых. Все оказались офицерами. Двое были совсем молоды, возраст третьего было трудно определить, почти все лицо было забинтовано и один – уже седой. У троих были эсесовские танкистские мундиры, у старшего – обычный армейский, с погонами полковника.

- Мда… Что же мы имеем? Ты гляди, настоящий полковник. Жалко, что ты мне поздно попался, теперь от тебя никакого толку, а то бы мне много интересного рассказал. Я правильно говорю, Кузнецов?

Капитан коротко хохотнул.

- Точно. Еще как рассказал бы.

Майор, словно не услышав реплики капитана, продолжал рассуждать как бы про себя.

- Ну, а поскольку от вас толку мало, то мы вас тут же и расстреляем, как вы бы сделали, если б нашли наш госпиталь.

Немцы никак не отреагировали на слова майора. Тот повернулся к мужичку.

- Они что, не понимают по-русски? А как же ты с ними разговаривал, немецкий знаешь?

Мужичок замахал руками.

- Не, адкуль! Па-германьскi я нi вуха нi рыла, вось тот, маладзейшы, ведае па-польску, з iм i размаўлял, а тот перакладаў астатнiм.

- Ну, так скажи им, что мы их сейчас расстреляем за преступления.

Рубин шагнул вперед.

- Это как так, расстреляем? Они же раненые.

- Они раненые враги человечества, подонки, эсэсовцы, наши враги, что с ними еще делать? А что раненые, так это им не повезло, им бы сразу в бою погибнуть, да вот в живых остались. Давай, санитар немецкий, переводи.

- Не, я не можу… Як жа я iм такое скажу! Самi i размаўляйце с iмя. А чаго iх страляць, яны i так хутка памруць.

- Тогда и сам с ними ляжешь, прихвостень эсэсовский.

Рубин слушал это страшный диалог с каким-то отрешением, ему все казалось, что все не по настоящему, что майор просто преследует какую-то свою, ему известную цель –хочет напугать раненых…

- Я переведу на немецкий.

- Так ты, доктор, не только этот тарабарский язык знаешь? Откуда немецкий?

- Идиш очень похож, а я его с детства знаю.

Рубин перевел слова майора. Лицо полковника осталось бесстрастным, а двое молодых презрительно усмехнулись. Забинтованный танкист не отреагировал никак, казалось, он потерял сознание.

- Так, улыбаетесь, смерти не боитесь. Тем лучше, легче умирать будете. Кузнецов, Кожин и ты, лейтенант, взять их на прицел. А ты постой, доктор, посмотри, как лечить таких гадов надо.

Капитаны вскинули пистолеты, лейтенант замешкался, тоскливо поглядывая то на майора, то оглядываясь на Рубина.

- Давай, давай, лейтенант, возьмешь полковника, а мы уж остальных. Стрелять по моей команде.

Самый молодой танкист, увидев наведенный на него пистолет, вскинул руку в фашистском приветствии, другой закрыл глаза и только полковник смотрел немигающим взглядом на лейтенант, неловко держащего ТТ в нескольких метрах от его лица. В его взгляде читалась откровенная жалость. Рубин хотел шагнуть вперед, заслонить раненых от смертоносных стволов, но непонятная тяжесть сковала ноги, навалилась на грудь, не давала даже сказать что-либо. Словно в кошмарном сне он двигался медленно-медленно, а в голове стучала одна простая мысль – это не шутка, это все правда, это все наяву и происходит не с кем-то еще, а со мной…

- По фашистским извергам – огонь!

Три выстрела прозвучали почти одновременно, четвертый запоздал. Лейтенант, у которого вновь запотели очки, выстрелил не целясь. Пуля попала полковнику в скованную гипсом руку. Из небольшой дырки фонтанчиком ударила кровь, особенно яркая на гипсовой повязке. Лейтенант сорвал очки и вновь надавил спуск, грохнули еще три или четыре выстрела, но все пули прошли мимо … Полковник поднял здоровую руку и хотел показать, куда надо целиться – в голову… Но лейтенант уж бросил пистолет и мягко осел на землю.

- Хлюпик!

Выстрел майора оказался точным.

Рубин стоял в ступоре, не в силах ни двигаться, ни хотя бы крикнуть, хотя кричать хотелось от того, что он только что увидел.

- Доктор, посмотри, что с этим молокососом, может он сам в себя попал?

Капитаны радостно заржали. Голос майора вывел Рубина из оцепенения. Он дико посмотрел на майора, на гогочущих капитанов и опустился на колени, пощупал пульс у лейтенанта. Тот бился лихорадочно и неровно.

- Ладно, тащите его в машину, а потом составим рапорт, что натолкнулись на сопротивление при госпитале, кое-как отбились. Вот и все. Поехали.

Рубин тяжело поднялся с колен. К нему пришло какое-то ясное спокойствие.

- Э, нет, майор, никакого столкновения не было, а было убийство безоружных раненых людей.

- Фашистов, капитан, не людей, а фашистов.

- А вот это уже не имеет значения, кем они были раньше Сейчас это были раненые и безоружные, а это военное преступление. И я об этом доложу, куда следует. Вы убийца, майор.

- Чудак ты, капитан. Ты думаешь, почему я и тебя не пристрелил заодно с ними, защитник фашистский? Запросто мог и сейчас могу. Да потому, что никто тебе не поверит, никто тебя и слушать не станет. Ты думаешь, что вот эти мои молодцы за тебя свидетелями пойдут, или тот лейтенант? Ты заешь кто мы? Мы из контрразведки, кто ж нам что скажет, а, капитан? Подумай и помоги этого слюнтяя в машину затащить, мы его где-нибудь в госпиталь сдадим. А где этот мужик?

Кожин пулей выскочил из палатки. Мужичонка сбросил свой фартук и на четвереньках пробирался к спасительным деревьям. Кожин бросился к машине и в его руках ожил ППШ. С первой очереди он промазал, мужик вскочил на ноги и, петляя, бросился бежать. Вторая очередь сложила его пополам…

- Все, майор. Сбежать хотел, холуй немецкий…

В машине все молчали. Рубин жалел, что выпили весь спирт, сейчас бы он очень пригодился. Обморок лейтенанта прошел, но впал в полубессознательно лихорадочное состояние, в котором явь перепуталась с фантазиями, Он принимался кричать, плакать, пел песни, ругался страшными словами и вновь замолкал, словно утомившись. Потом все начиналось сначала.. Капитан Кожин обернулся назад.

- Все. Чокнулся наш лейтенант, теперь ему из психушки не выйти.

Майор тоже соизволил посмотреть.

- Да, кажется, отвоевался. Вот, доктор, и твой последний свидетель. Кто тебе поверит, так что расслабься и не мути воду. Себе дороже обойдется.

Лесная дорога внезапно закончилась и они вскочили на большой проселок. Еще через несколько километров глазастый Кузнецов увидел указатель.

- Тормози! Поворачиваем направо, там госпиталь, сдадим этих и поедем дальше.

Начальник госпиталя, подполковник, внимательно выслушал рассказ майора и приказал отнести лейтенанта в одну из палаток.

- Молодой еще… Необстрелянный, вот в первом бою и не выдержал. Ничего, вы его подлечите и повоюет еще лейтенант. Да, вот еще. Тут с нами ваш коллега, капитан Рубин. Он командирован в нашу армию, но конкретного назначения еще не получил, пусть у вас останется, пока бумаги ходят, проработает у вас. Небось трудно, доктора нужны?

Начальник обрадовался.

- Голубчик! Как кстати, у меня рук не хватает. Вот спасибо, майор, за такой подарок.

- Не за что, предписание пришлем позже. А теперь, извините, нам пора. Счастливо оставаться, капитан! И не глупи.

Машины, взвыв мощным двигателем, стремительно развернулась и помчалась прочь. Рубин смотрел ей вслед и вдруг со всей ясностью осознал, что никому он ничего не расскажет, настолько невероятным было то, что произошло и прав майор, никто ему не поверит… Начальник госпиталя что-то рассказывал, показывал, водил по палаткам, но Рубин все осознавал словно в тумане и только согласно кивал головой. Потом повернулся

к подполковнику.

- Я, пожалуй, загляну к лейтенанту, посмотрю, как он.

- Конечно, голубчик, сегодня отдохните, а уж завтра прошу к столу, работы много…

Рубин вошел в палатку. Лейтенант Лахно после дозы успокаивающего, спал, но как-то беспокойно, нервно. Губы дрожали, щеку временами сводила судорога, подергивались руки. Плохо, совеем плохо, подумалось капитану, но он больше ничего сделать для лейтенанта не мог.

Проснулся Рубин на рассвете, снаружи доносились взволнованные крики, суета. Первая мысль – привезли раненых, а он дрыхнет! Капитан быстро оделся и вышел из палатки. Невдалеке группа санитаров и легкораненых суетилась вокруг лежащего на земле тела, прикрытого простыней. Рубин подошел поближе.

- Что тут происходит?

Пожилой санитар повернул к нему небритое лицо.

- Да вот, несчастье… Лейтенант, что вчера привезли, того… повесился.

Рубин резко присел и откинул простыню. На него смотрело умиротворенное лицо лейтенанта Лахно. На шее, врезавшись в тело, чернел солдатский ремень.

- Я ночью заглядывал в их палатку, он спал после лекарства, да видно мало дали, вот он и проснулся… А уж почему повесился, один Бог знает.

Рубин молчал, не стал рассказывать санитару, что, хотя он и не Бог, но тоже знает, почему этот мальчишка повесился….

 

 

Они встречались обычно один раз в год, на День Победы. Моисей Рубин приезжал за день-два к своему друга Паше Морозову, а утором 9 мая они вместе уходили на шествие ветеранов, такая уж у них сложилась традиция. Потом жена Павла готовила праздничный обед, они садились за стол с традиционной единственной бутылкой водки, которой им хватало до вечера. Жена уходила, оставляя их наедине с фронтовой памятью. Они могли бесконечно вспоминать, но была в этих воспоминаниях одна особенность, вспоминали какие-то незначительные случаи, больше всего смешные, нелепые, пересказывали байки, бродившие в те времена по фронтам, но никогда не опускались до высоких материй стратегии или политики. Оба считали, что война делается разными людьми и они честно отслужили, каждый на свом месте. Но в этот день Рубин рассказал фронтовому другу историю в лесу неподалеку от Гродно. Павел долго молчал, потом налил рюмки.

- Выпьем за тех немцев и лейтенанта, оставшегося человеком.

Выпили. Рубин не выдержал.

- Я всю жизнь спрашиваю себя, так я поступил или не так, что промолчал и никуда не доложил?

- Брось, Мишка, ничего бы не изменилось. К кому бы попало твое донесение? К тому же майору или такому же другому. И что? Ты бы сам загремел под фанфары. Они друг друга защищали – сегодня одного под трибунал, а что с остальными делать? Тогда всех надо, а кому охота… А что это ты сегодня эту историю вспомнил?

- Да встретил я того майора..

- Ну! Вот это да! И что майор?

- Теперь он не просто майор, а генерал-майор в отставке. Сытый, гладкий, про подвиг советского народа речь толкал, как, мол, мы проклятых фашистов победили, как не щадили собственных жизней, мы, мол, беззаветные герои все..

- Да, нет правды на земле…

- Есть, Паша, есть. Мы с тобой, да еще миллионы таких, как мы, и есть правда. Я вот иногда об инопланетянах думаю. Прилетают вроде они к нам, изучают, говорят, берут к себе людей, рассматривают, как под микроскопом… И вот страшно мне становится – а вдруг им такой, как этот майор попадется? Что ж они о нас, о людях-то подумают?