Она любила жить. С прямой спиной и некоторой долей упрямства, прячущегося где-то между лопаток, с гордо поднятой головой с безупречной модельной стрижкой, подчеркивающей каскад светло- русых волос, оттенявших строгость блузки, брюк, с плавной линией бедра, и кокетливых ботильонов, бесспорно свидетельствующих о вкусе и избирательности владелицы.

 

Так было в ее сорок: работа - праздник, хлебосольный и гостеприимный дом, школьник сын и муж, приходящий все чаще навеселе, неуклюже пытающийся сгладить вину посиделок с друзьями очередным подарком для нее. На сей раз, подарком была хрустальная ваза, не вместившая молчаливого раздражения и неприятия очевидной периодичности происходящего.

 

И был развод и разъезд по разным адресам, разом навалившаяся усталость, когда после работы только до подушки в спасительной тишине и долгожданном покое. Так продолжалось полгода.

Словно очнувшись от неестественности вынужденной паузы, она радовалась наступающему дню, где они были вдвоем: она и сын.

Как друзья-школьники, держащиеся за руки, они бегали по выходным в кино, пели под гитару.

 

Это было лучшим временем их жизни: трудности преодолимы, надежды живы, мечты реальны, а друзья преданны и многочисленны.

Она будет часто возвращаться к этому времени, как неоценимому запасу здоровья, оптимизма и веры в то, что бог не оставит ее в трудный час, ведь он ее любит.

 

Будет много одиноких, бессонных ночей, с растерянностью от фатальности произошедшего, обескураживающего равнодушием и жестокостью сына и внука, откровенным цинизмом и прагматичностью брата, невесть откуда взявшихся болячек, и скорых, увозящих в стационар с приступами аритмии.

Аритмия: быть или не быть в реанимационной тишине.

Быть может, аритмия селится в сердце, когда ему так не хватает тепла?

 

Внук.

 

Еще вчера она шила ему курточку и он, обнимая ее, просил не расставаться с ним, пока родители заняты выяснением отношений. Она и не расставалась.

Он вырос. Навестил как-то в больнице. Нужны были деньги.

 

Брат.

 

Обещал не забывать и заботиться о ней, как только отпишет она ему квартиру.

В детстве она качала его на руках, когда родители были на работе.

 

И нет числа ночам и дням. И нет ответа на сакраментальный вопрос " Кто виноват и что делать?" И нет часов, во власти которых вернуть былое здоровье, бодрость духа и оптимизм, утраченный к старости. Как страшный сон, предать забвению настоящее.

 

Сын.

 

Ее спасение и боль. " Он хороший, не говорите кто вы, он будет ругаться" - скажет она работнику социальной службы за три недели до кончины.

Живущий в пяти остановках от ее дома, неделями запивающий горькую, не терпящий возражений, заблокированный наглухо от внешнего мира досаждающих телефонных звонков матери, сына и бывшей жены, сбежавшей от него.

 

Она собирала волю в кулак, одевалась, и на дрожащих от старости и слабости ногах, шла к нему домой, панически боясь увидеть бездыханное тело единственного ребенка, которому в этом году исполняется шестьдесят.

Она шла к нему девять последних лет, чтобы выхаживать и лечить, кормить и убирать.

Ее гнал страх за его жизнь, который был выше собственных страданий и немощи.

Отчаяние и вселенское одиночество было нестерпимым только при одной мысли, что он умрет.

 

 

Февральский хмурый день, с подтаявшим не по сезону грязным снегом, лужами, заполненными талой водой, небом, грозящим обрушить на головы стоящих у гроба горечь ее накопившихся слез, и ветер, пронизывающий и колючий, едва сдерживающий ярость порыва.

 

Они пришли к ней сегодня. Пришли, чтобы проститься. Проводить в последний путь.

 

Сын. Внук. Брат.

 

Стояли молча и смотрели не веря, что она ушла от них насовсем. Навсегда.

 

Любимая сестра, мама и бабушка... ...

 

Она лежала в цветах, ярким пятном собранных на белом покрывале, и ветер, поднимающий край полотна, словно пытался дышать за нее. На восковом лице застыла чуть заметная улыбка.

 

Она уходила улыбаясь... Она так любила жить.