- Ну что, Либеров, все кровки моей хотите? – судья Чуркин попытался сверкнуть запотевшими очками в сторону истца Либерова, но ни искры, ни тем более огонька не возникло. – Что вы все сюда ходите, выступаете, митингуете? Давно бы договорились!

- С вами можно договориться только о капитуляции, - вальяжно, устало и свысока произнес истец Лев Борисович Либеров. – Давайте уже, ваша, кхм, честь начинать…

- Все уже так давно начато, что скоро кончится, - вздохнул Чуркин. – Итак, в очередной раз в нашем суде рассматривается гражданское дело по иску Льва Борисовича Либерова к Распутиной Владе Владимировне об определении порядка общения с их дочерьми – Единой и Неделимой и встречному иску Распутиной Влады Владимировны о лишении Льва Борисовича Либерова родительских, да и вообще всех возможных прав. Как обычно, присутствуют ответчица Распутина Влада Владимировна, ее адвокат и руководитель…

- Я не нуждаюсь в адвокатах и тем более в руководителях! – хозяйским тоном возразила Влада Владимировна. – И я никакая не ответчица, я отвечать ни за что никогда не буду! Прошу суд правильно выбирать! Выражения, я имею в виду, и не только!

- Прошу прощения, госпожа Распутина, - извинился достопочтенный судья. – На суде присутствует ваш представитель, так сказать, представитель ваших интересов, Пигмеев Дмитрий Анатольевич. В качестве прокурора у нас сегодня выступает Шавченко Максим Леопардович. Также в зале присутствует лучший представитель отдела опеки наших детей, да и всего нашего народа – Копец Рашид Гумарович. Еще у нас, в нашем суде, увы, новое лицо – иностранный, да еще и независимый наблюдатель Джон Ланкастер Госдеп. Специально для этого мистера я прошу истца дать пояснения – за что боретесь?

- За счастье и свободу своих детей, как ни высокопарно это звучит, - произнес Либеров, с очень слабой надеждой глядя на Джона Ланкастера. - Я всего лишь хочу, чтобы мои дети знали, что такое культура, как русская, так и европейская, чтобы их приоритетами были не выживание тела, а развитие души.

- Так я и знала, никакой конструктивной программы. И что значит «своих»? – рыкнула Влада Владимировна. – Едина не твоя дочь, а моя!

- Да, действительно, Едина Гэбэновна не моя родная дочь, никакого родства у нас нет, - подтвердил Лев. – И мы не питаем друг к другу симпатий. Но, как ни парадоксально, алименты с меня взыскивают за обоих девочек. Да и не с одного меня взыскивают, а из моего фонда! На момент этого чудовищного, мягко говоря, развода, который произошел двенадцать лет назад, я являлся управляющим фонда, в который вкладывает деньги практически все наше население. И ваш суд решил, что раз я имею доступ к средствам фонда, эти средства являются моим доходом. Поэтому вот уже двенадцать лет треть дохода всех наших граждан, включая меня, идет в карман лично Влады Владимировны. При бандитском разделе, я бы даже сказал, переделе имущества, который у нас произошел еще в конце девяностых, я оказался по уши в долгах, а Влада Владимировна прихватизировала и экспроприировала все нажитое мной имущество, включая все капиталы моей семьи, накопленные за восемьдесят с лишним лет! А девочки сидят полуголодные, оболваненные, одетые в обноски, ни на медицинскую помощь, ни на образование, ни на какое-либо улучшение их жизни не идет ни копейки!

- Наглая ложь! – отчеканила Влада Владимировна. – Да, на медицину, образование и прочие глупости денег действительно не хватает. Но мы – великая семья, у нас особый путь! Поэтому нам все завидуют, волю свою пытаются навязать! Но мы не позволяли и не позволим! А деньги идут на защиту от врагов как внутренних, - Распутина просверлила взглядом Либерова, - так и внешних! - Влада Владимировна грозно взглянула на Джона Ланкастера.

- То есть деньги идут двум громилам, которые круглые сутки охраняют твою квартиру, не дают мне даже войти? – уточнил Либеров. – Уголовникам, один из которых разбил Неделиме голову, когда она пыталась выйти ко мне? Не многовато ли?

- Во-первых не уголовникам, а представителям нашей доблестной опеки – Копцову и Копчикову, законным представителям нашей не менее законной власти! – возмутилась Распутина. – И правильно этой девчонке башку разбили. Она у меня разрешение получила к тебе выйти? Получила? Иди к своему папе, жуй с ним сопли, стучи копытами. Если не получила – не имеет права! Вышла, не имея права,— получай по башке дубиной. И это правильно, так матери во всех странах делают! А во-вторых, от этого недоделанного папаши защита необходима, он же экстремист, террорист, убийца!

- Простите, - разрушил паузу Джон Ланкастер. – У вас есть документы, доказывающие эти обвинения?

- А зачем мне какие-то документы? – возмутилась Распутина. – Я своими глазами видела! Захожу к нему в гараж, а там мозги! Он, псих ненормальный, говорит, что это бензин, но я что, дура? Что я, нефть от мозгов не отличу? Мозги – наша вторая нефть! Вторая, а не первая! И потом, он же на меня покушение готовил, вот опека не даст соврать…

- Соврать не дадим ни в коем случае, - откликнулся Рашид Гумарович. – Пресечем, если что! А покушение, да, готовилось. Довожу до сведения суда, что несколько дней назад, в Одессе, на Малой Арнаутской улице, в одной из коммунальных квартир взорвалась кастрюля с супом. Местная опека заинтересовалась этой нехорошей квартиркой. Оперативные действия выявили, что взрывоопасный суп готовился с одной целью – привезти его в Москву и угостить им Владу Владимировну, чтобы взорвать ее изнутри. Готовили суп три чеченца. Ну, раз покушение готовили чеченцы, понятно, что руководил ими террорист Доку Кремаров…

- Он ведь уже семь раз был убит в ходе ваших спецопераций, - не выдержал Либеров.

- Ну и что? Сами убили, сами и воскресили, - отмахнулся Копец. – В ходе очередной спецоперации отчаянный террорист был убит в восьмой раз, финансовые награды за его убийство, как всегда, получены, распределены и освоены, вот документы. Но перед смертью он успел сказать, что его сообщником был Лев Борисович Либеров. Так и сказал, есть свидетели, они сейчас в коме.

- А чеченцы где? – вздохнув, спросил Джон Ланкастер.

- В морге, не выдержали допроса, совесть замучила. Инфаркт у всех троих, - отрапортовал Копец. – Но перед смертью сознались – их наняли Кремаров и Либеров. Вот подписанный протокол допроса.

- В крови-то протокол зачем? – укоризненно спросил судья Чуркин.

- У террористов носом кровь пошла, - потупился Копец. – Предынфарктное состояние.

- Уголовное дело возбуждено? – спросил Джон Ланкастер.

При слове «возбуждено» вскочил представитель Пигмеев.

- Необходима всесторонняя модернизация, либерализация и демократизация, - забубнил он. - Вместо архаичного общества, в котором мамы думают и решают за своих дочерей, станем обществом умных, свободных и ответственных людей. Свобода лучше несвободы, а правда лучше лжи. Я полностью поддерживаю Владу Владимировну, я с ней одной крови.

- Заткнись и сиди тихо, убогий! – рявкнула Распутина.

- Я в широкополосный интернет хочу! – захныкал Пигмеев.

- Куда, простите? – округлил глаза прокурор.

- В Силиконовую Долину, - смутился Пигмеев. – Ну, вы понимаете, где Осколково…

- Потерпи, - вздохнула Влада. – После суда пойдешь. Я еще попрошу дядю Арнольда тебя покатать. Только сиди тихо! Сейчас дядя Джон даст тебе игрушку. Слышь, мистер, дай пацану телефон позвонить!

Джон Ланкастер нехотя протянул Пигмееву навороченный айпод.

- Спасибо, - заулыбался Пигмеев, заигрался и затих.

- Так дело возбуждено или нет? – переспросил Джон Ланкастер.

- Не нервируйте представителя госпожи Распутиной! – взревел прокурор.

- Я требую вызвать свидетеля! – гневно отчеканила Влада Владимировна.

- Свидетеля чего? – осторожно переспросил Джон Ланкастер.

- Того, что господин Либеров не только шизофреник, алкоголик, наркоман, террорист, экстремист и убийца, но еще и враг нашей православной христианской веры, кощунственный богохульник, покусившийся на самое святое!

- На что? – заинтересовался мистер Госдеп.

- Не на что, а на кого! Я требую вызвать надежду и опору русского православия – архимандрита Гундосова Владимира Михайловича, настоятеля храма святого Владимира.

В зал вошел хитроглазый и холеный бородач в рясе, обтягивающей его мощное пузо.

- Вы видите, на кого он посмел покуситься! – принял эстафету госпожи Распутиной прокурор Шавченко. – На само христианство!

- Христианство – это вы? – уточнил Джон Ланкастер.

- Я, - скромно подтвердил Гундосов.

- Расскажите, Владимир Михайлович, - тепло спросил прокурор. – За что же этот, прошу прощения у суда за грязное выражение, иудей, вас травит?

- Пишет, что часы я ношу, за тридцать тысяч долларов, - грустно сказал Владимир. – А я их не ношу, они у меня лежат, ни разу не надеванные. Потом, правда, я их надевал, и до этого надевал, фото есть, да. Только это коллаж. Потом, правда, выяснилось, что не коллаж. В общем, бес он и клеветник, прости Господи. Про квартиру пишет подо мной, что я ее силой отобрал. Так я не силой, я по суду! В той богомерзкой квартире шел ремонт, и пыль оттуда мне собрание сочинений великого и бессмертного Сталина запылила! Причем не какая-то пыль, а нанопыль! Так что Сталина я чищу, как отчищу – канонизирую. А этот пишет, смеется, травит. Я так думаю, за эти неуместные смешки посадить бы его надо, лет на семь. А по справедливости – вообще убить. Ведь еще святой Иоанн Златоуст писал «Если убьет кто по воле Бога, убийство это лучше всякого человеколюбия. Если и помилует кто из человеколюбия вопреки тому, что угодно Богу, - недостойнее всякого убийства будет это помилование». А воля Бога здесь чья? Моя. Так что, как говорили у нас в высшей школе КГБ, не хер брызгать лупетками за авторитетом, сын мой!

- Вы истинный апологет православия, батюшка, - улыбнулся Либеров. – А как же христианское прощение?

- За апологета ответишь, сын мой! – вспылил святой Гундосов.

- Еще раз простите, я не вполне понимаю законы местного суда, - извинился несколько ошарашенный Джон Ланкастер. – Вы лишаете Льва Борисовича родительских прав за то, что он критикует Бога в лице господина Гундосова?

- За это тоже прав лишим, и не только родительских! – отчеканила Влада Владимировна. – Но самое главное – он опасный для общества и моих дочерей шизофреник! Это ясно всем присутствующим, но раз вы такой иностранный и такой независимый – читайте!

Джон Ланкастер взял бумажку, на которой было крупно напечатано «Окончательный диагноз Либерова Л.Б. Параноидальная шизофрения, отягощенная интеллектом. Сопровождается бредом, выражаемым в систематическом распространении в устной и письменной форме заведомо ложных измышлений, порочащих российский государственный и общественный строй. Часть бреда посвящена якобы «экономическим и уголовным преступлениям» своей бывшей жены Распутиной В.В. Также заболевание сопровождается галлюцинациями и обманами восприятия в виде т.н. «европейских ценностей», «свободы слова», «законности».

Рекомендовано применить к больному Либерову Л.Б. лоботомию и электрошоковую терапию в стационарных условиях вплоть до полного выздоровления.

Коллектив заслуженных и народных психиатров России, 50 человек.»

- Я прошу не принимать во внимание эту бумажку, так как эти индивидуальные предприниматели, государственники, политики, рейтинговые холуи и руководящие рабы не являются психиатрами, - нахмурился Либеров. – Кроме того, эти нелюди никогда меня не обследовали, а все свои выводы сделали на основе подложных документов, предоставленных ответчицей. Смею заметить, за подписание этой бумажки все они получили материальное вознаграждение из алиментов, которые я перечисляю дочери. И вообще, все присутствующие здесь лица, кроме меня, получают незаконный доход с этих алиментов! Я уже предоставил в суд документы, детально доказывающие коррупционные схемы ограбления моей дочери.

- Это к делу не относится! – стукнул молоточком Чуркин. – Мы тут рассматриваем ваши права, а не наши преступления!

- У тебя совсем с головой плохо? – возмутилась Распутина. – Мы ведь после суда ее так отрезать можем, что ничего больше не вырастет! Как это такие люди – и не психиатры? У нас что ни психиатр, то диагноз, в смысле, степень…

- Если никаких сомнений в том, что Лев Борисович Либеров болен, не имеется, почему он до сих пор не в стационаре, и почему эта тяжба продолжается целых двенадцать лет? – заинтересовался Джон Ланкастер.

- Дело в том, что с таким страшным диагнозом я по всем психиатрическим законам должен был находиться в стационаре еще до этого развода, а меня никто туда не помещал, не дождутся! – объяснил Лев.

- Лежал в психушке, так и не вертись!– заржала Влада Владимировна. – Это у него амнезия такая, а я точно знаю – лежал, и не раз!

- Где именно? – деловито спросил мистер Госдеп.

- Не знаю, в этом и вопрос, - скривилась Распутина. – Вот уже двенадцать лет посылаем запросы в психиатрические лечебницы России и всего мира, а госпитализацию не подтверждают. Заговор мировой закулисы, наш суд всегда в кольце врагов, но сегодня он встанет с колен! Сегодня в суд должно прийти последнее возможное письмо – ответ на запрос из больниц Гааги и Страсбурга. К сожалению, судя по документам, он больше нигде не лежал, даже в Израиле, жид пархатый! И в Швейцарии не лежал, идиот!

- В Швейцарии твой бывший сожитель лежал, Пал Палыч, - парировал Либеров.

- Что написано в ответе? – спросил Джон Ланкастер.

- Как что? – возмутился Чуркин. – У вас есть какие-то сомнения? И вообще, какое ваше ебаное дело, что в этом ответе? Мы тут диктовать свою волю никому не позволим!

- Так что же в ответе? – чрезмерно терпеливо спросил мистер Госдеп.

- Надо показать, - еле слышно прошептал Пигмеев. Чуркин вопросительно взглянул на Владу Владимировну. Распутина развела руками и кивнула. Судья сплюнул на пол и швырнул ответ на запрос Джону Ланкастеру.

- В ответе на запрос утверждается, что Лев Борисович Либеров никогда не находился в психиатрических лечебницах Гааги и Страсбурга. Психиатры этих больниц всесторонне изучили протоколы судебных заседаний и считают, что Распутиной Владе Владимировне, а также ее представителю Пигмееву необходим осмотр квалифицированного психиатра, - хладнокровно прочитал мистер Госдеп.

- Пусть только попробуют засунуть меня к их психиатру, замучаются пыль глотать! – стукнула кулаком по столу Влада Владимировна.

- Я ничего в этой жизни не боюсь, иначе я не смог бы работать представителем госпожи Распутиной! – пискнул Пигмеев. – Я даже умереть готов за ее идеалы! Но в Страсбург, особенно в Гаагу я не пойду! Я их не боюсь, я ничего не боюсь, потому что работаю у Влады Владимировны, но к психиатру ходить не буду!

- Сиди тихо, убогий! – одновременно прикрикнули на Пигмеева Либеров и Распутина.

- Молчу-молчу, – Пигмеев вжал головку в плечики и уткнулся в твиттер.

- Ну что же, объявляю перерыв до завтра, - сказал Чуркин.

- Почему до завтра? – оскалился Либеров. – Что вам мешает вынести правовое и объективное решение сегодня?

- Ждали двенадцать лет, так еще столько же подождете, в смысле, один день! – заскрежетал вставной челюстью Чуркин. – Мнение детей должно учитываться, может быть, дочки сами вас не ходят видеть! Влада Владимировна всесторонне опросит своих дочерей, те выберут кого надо, в общем, сделают правильный выбор, а завтра суд огласит вам итоги опроса. Прошу покинуть зал суда!

Либеров вышел, громко хлопнув дверью.

- Ну что, мистер, - по-свойски спросила Госдепа Влада Владимировна. – Хорошо торгуешься! Сколько?

- Я уже представил вам всестороннее соглашение, - бесцветным голосом произнес Джон Ланкастер. – Также я требую пятипроцентной скидки на нефть и газ в этом году.

Тем временем, пользуясь отсутствием матери, Неделима попыталась проскользнуть в ее комнату, чтобы взглянуть в окно – нет ли там папы? Мама была всегда рядом, но при одном ее виде Неделиму переполняла нравственная и физическая брезгливость. Папа, родной, мудрый, веселый и заботливый был уже двенадцать лет виден лишь через мутное окошко, но это не только не умаляло дочернюю любовь, а еще и делала ее сильнее.

- Хорек, бля! – из-за двери выскочила ее старшая сестра Едина, размахивая бейсбольной битой. Бита опустилась Неделиме на голову, и она потеряла сознание. Очнулась она уже вечером. Первое, что она узрела, была чавкающая мать в окружении святого Гундосова, представителя Пигмеева и уплетающей за обе щеки Едины.

- Едина, детка, ты соседку тухлыми яйцами забросала? – деловито спросила мама.

- Конечно, мамочка, - кивнула послушная дочь.

- Провокации без меня были, акции несогласованные? – вопросила мать.

- Только эта, бля, тварь бешеная, - кивнула Едина на сестру. Неделина застонала.

- Еще и ленточками какими-то обвязалась, на гандоны похоже, - брезгливо осмотрела Неделиму Распутина. – Нечего бегать на сторону, за бугор смотреть! Сухари каждый день получает, воду пьет, целых два платья есть, пара туфель, трусы и тапочки! Все ведь есть, все сама покупаю, от сердца отрываю, работаю, как рабыня на галерах! У детей в Европе и США и этого нет, они червяками питаются, голыми ходят, а мы – семья-победитель, великая и могучая! Незачем тебе папу видеть и слышать, я сказала!

- Я хочу жить с папой, - слабо, но уверенно сказала Неделима.

- Неделима, фу! Едина, фас! – распорядилась любящая мать. Едина вновь обрушила биту на голову сестре, и Неделина умолкла.

- Едина, ты любишь меня? Ответь коротко, что да! Голос! – приказала Распутина.

- Да! – тявкнула Едина.

- Я не допущу, чтобы кто-нибудь вмешивался в наши внутренние дела, не допущу, чтобы кто-нибудь навязывал нам свою волю, потому что у нас с тобой есть своя воля! Она всегда помогала нам во все времена побеждать! Это у нас в генах, в нашем шифрованном еще Феликсом Эдмундовичем и Иосифом Виссарионовичем коде! Это передаётся у нас из поколения в поколение! Мы и сейчас победим! И я хочу тебя спросить, мы победим? Голос!

- Да! – взвыла Едина.

- Помни Лермонтова с Есениным, дочка, - продолжила фарисействовать Влада Владимировна. – Умри под Москвой, если мне понадобится! Битва за целостность нашей семьи продолжается. Победа будет за нами! Дадим отпор этому недоделанному отцу и прочей маргинальной шобле!

Наутро состоялся суд. Судья Чуркин, даже не произнеся вступительного слова, швырнул в направлении Либерова некую бумажку. На бумажке было написано неровным подростковым почерком «Не хотим видеть Либерова Л.Б., шизофреника, маргинала и шпиона. А маму хотим! Пусть всегда будет мама! Едина и Неделима Распутины».

- Подлог и фальсификация, как всегда, - отшвырнул бумажку Лев Борисович. – Едина могла это подписать, Неделима не подписала бы этого и под пытками.

- Судебная экспертиза установила, что данный документ легитимный и прозрачный, подлинность подписей 146 % дочерей Влады Владимировны доказана нашими экспертами, - довольно сказал Чуркин. – У нашего международного наблюдателя есть претензии?

- Никаких нарушений нет, все по европейским стандартам, - пробубнил Джон Ланкастер, не глядя никому в глаза. – Поздравляю вас, Влада Владимировна!

- Итак, поскольку 146 % сестер Распутиных сделали свой максимально правильный выбор, наш суд считает необходимым лишить Льва Борисовича Либерова родительских прав. Обязанность платить алименты за ним сохраняется, - ехидно сказал Чуркин. – Попрошу всех очистить зал суда!

- Спасибо, милые мои! – расчувствовалась Влада Владимировна, пустив слезу.

Либеров безмолвно вышел. Этот страшный и грубый фарс был инороден ему. Лев Борисович по привычке пошел к подъезду дома бывшей жены, надеясь хоть краем глаза увидеть Неделиму. Но Неделима лежала в своей комнате с заколоченным окном, обездвиженная, с забинтованной головой, и горько рыдала. Либеров узрел только до боли знакомые рыла Копцова и Копчикова. Представители доблестной опеки охраняли подъезд, поигрывая дубинками. Лев остановился и стал с ненавистью смотреть на охраняемую дверь, отделяющую его от родной дочери. Его кулаки с хрустом сжимались.