У него была странная кличка – Бармацуца.

С одной стороны – слово, вроде, не обидное, детское. С другой… Как-то мало подходило к неброскому мужику сорока двух лет, достаточно угрюмому, и, скажем прямо, хамоватому. А жизнь – какая? Водитель маршрутки… пробовали? Нет? Ну, и – молчите.

Утро, полшестого. Поставил чайник, стал резать хлеб... и началось. Вроде, не 13-е, не пятница…

Нож скользнул по горбушке и впился в палец.

- Т-т-твою… - он хотел развить мысль дальше, но дёрнув локтём, сбил на пол недопитый с вечера чай. Холодный, сладкий. Чашка разбилась, липкая жижа залила голые ступни и пожилого кота Муфлона, требовавшего колбасу. Бормоча что-то о половых извращениях, страдалец отмыл ноги, сполоснул брыкающуюся скотину и протёр кухню. Всё. На работу, на работу…

Его многоэтажка уже проснулась, горели окна, но на улицу народ не спешил – холодно. Поэтому никто не мог видеть, как Бармацуца, поскользнувшись на крыльце парадного, грохнулся на спину, сосчитав копчиком все ступеньки. Шапка, мелочь из кармана, что-то ещё – всё разлетелось по хорошо утоптанному снегу.

Вообще-то, его звали Александр Николаевич. Десять классов – и… Армия, ранняя женитьба. Небольшой, но устоявшийся круг знакомых. Свой язык, привычки, своё виденье жизни.

Сердито бормоча – отсюда и кличка! – добрался до автостоянки.

«Транзит» завёлся! Сразу, с первого захода. Почему-то это не обрадовало…

И начался рабочий день.

Дорога – хлам, гололёд, а эти… как их… под колёса лезут. Бабки, студенты… гайцы.

Кстати – гайцы. ГАИ, не будь вслух сказано. Стоят, прилежные. Мороз, не мороз – работают. Он набрасывал уже третий круг, когда увидел своего лютого знакомого. Молодой, но уже грузный сержант Величко, стоял с волшебным жезлом возле доисторического «Жигуля» и втолковывал что-то перепуганному дедугану. Оглянулся, узнал, но – не оста-новил.

Отношения были давние. За что Бармацуца попал в немилость - неизвестно, но толстяк придирался к нему часто и с явным наслаждением. Деньги брал редко – тормозил и морочил голову. Кровь пил.

 

Нина Михайловна купила хлеб, пирожное, и отошла от киоска.

Не так и холодно. Ветра нет, солнце, снежок похрустывает. Когда выходила, глянула на термометр – больше десятки. А что Вы хотите? Зима. Всё как положено. А то – декабрь, январь, - как осень ранняя, детвора в футбол гоняет. Неправильно это. Раньше такого не было.

Она улыбнулась своим мыслям. Слышал бы сын…

- Это, мам, правда. При социализме всё было, как надо: зима - зимой, лето – по распорядку. А ежели бардак – собрать актив, вынести на обсуждение, найти виновных…

Ладно. Шутки – шутками. Что-то надо делать.

Вариантов было несколько, и самый разумный лежал на поверхности.

А вот приятный, и он же - наиболее заманчивый, выглядел сложнее. Следовало ехать к Майке, подружке любимой, и с ней всё обсудить – за чайком, не спеша, под сигаретку… что тут ехать? На первый жилмассив, двадцать минут от силы.

Решение было принято. Она двинулась к остановке – осторожно, конечно, - скользко всё-таки. В её семьдесят лет падать не рекомендуется. Хотя никто не даёт ей больше пятидесяти. Ну, дураки всякие там, мужичьё - дают и пятьдесят девять. И шестьдесят.

Остолопы.

Слово, кстати, хорошее. Забытое, но – хорошее, славное, очень чётко передающее суть. Кому, как не ей, преподавателю Великого и Могучего, с полувековым стажем…

 

- Всё, Коляныч, всё. Хватит трепаться, стартуй… - закутанная в тулуп, и огромный, грязно-коричневый платок, диспетчерша выглянула из синей палатки. - Давай-давай…

- Щаз-з, - Бармацуца нехотя отошёл от группы водил, хлебавших горячий кофе в ожидании рейса. – Бегу, королева… галопом, как зёбра!

Ушибленный копчик побаливал.

 

Нина знала: из пяти маршрутов, живущих в этом тупике, не устраивает только один. Отчаливший от заснеженного бордюра автобусик, ей, похоже, подходил. Подняла руку.

 

***

Ну что, блин - тяжело подойти к остановке? Только отплыл, семь метров! Но салон пуст, пять пиплов на задних сидушках… так и бреешь дорогу. Уже почти остановившись, он понял, что это не тётка, а бабка. Льготница, коню понятно… Хотел стартануть, да куда там! Скользко, и ведьма уже вцепилась в дверь…

- А по льготному – можно? – в салон ворвалось минус пятнадцать.

Водитель обернулся назад - да, две девки и три мужика, молодые. На льготников – никак.

- Можно.

Быстро зайти что-то не… ступенька высокая, нога скользит.

- Ну?! Май месяц? Ветерок приятный?!

- Да сейчас, сейчас. Вот уже…

Получилось. Закрылась дверь, машина рванула, бесплатный груз плюхнулся на сиденье.

Ехали. Ну, не то, чтоб - ехали… тащились, чуть быстрее пешехода.

А копчик ныл всё сильнее, что твой геморрой.

Нина Михална отдышалась. Поправила шапочку, потёрла щеку… всё было хорошо. Хорошо… а отчего так плохо? Дискомфорт какой-то, не так, что-то… а – что?

Пришлось повертеть головой. Люди - там, позади – в порядке. Пары шепчутся, мужик в окно смотрит… уныло, с похмелья, видать. Шофёр? Он как раз смотрел на неё, долю секунды, отвернулся сразу. Но… да что ж это! Не злость, не ненависть, а… досада? Скука? Так смотрят на муху, не очень докучающую, но всё же, зараза, жужжащую…

- У меня удостоверение. Показать? – сумочка не открывалась, молния примёрзла. Кстати, где она видела эту угрюмую физиономию?

Водитель молчал, вроде и не слышал.

Да – где? Здесь, скорее всего, и видела, на остановке! Тупик-то прямо под домом. Автоматически она продолжала терзать клятую сумку, но замок, похоже, решил стоять насмерть, до конца.

- А как ж-е-е, - командир вдруг разродился. – Давай, бабуль, что там у тебя… дитё войны? Гражданской?

Хотите – верьте, хотите – нет, но хамский тон практически не зацепил – привыкли, почти норма. Зато прямо пощёчиной ударило «бабулька»…

- Вы… ты… да какая я Вам «бабуль»?! Это я внукам своим – бабушка, а здесь, извольте… - от возмущения она хватанула больше воздуха, чем полагалось, и закашлялась. Маршрутка тормозила под нового пассажира, Бармацуца с удивлением повернул голову. Тема развивалась нестандартно.

- А – как? Как прикажите? – это сзади, похмельный интеллигент очнулся.

Действительно. Как? Женщина? Что за глупость – обращение по половому признаку. Нигде в мире… Фрау? Леди? Ах, - товарищ? Умора, даже она понимала, насколько ёрнически это звучит. Что-то, воля Ваша, напутано в этом вопросе… Мадам? Да нет, это приблатнёное… «мадам, уже падают листья…».

- Сударыня! – довольная озарением, она чётко выкрикнула в лицо патлатому юнцу, заходящему в машину. Тот шуганулся в сторону, дико глядя на безумную тётку, и быстренько пробрался в салон.

Ехали. Маршрутка так и не наполнялась, народ сидел по домам. Четвёртый массив, третий…

Совершенно неожиданно пошёл снег. Все знают, что такое «слепой дождь». А это был его зимний брат, откуда взялся – неизвестно.

Маршрутка причаливала к остановке, проплыв чуть дальше одинокого пассажира с поднятой рукой. Дырку в инее, на окне, Нина давно процарапала... солидный, крупный мужик. Немолодой, даже по её меркам. Хорошо одетый. От стильного шарфа и светло-коричневой куртки прямо веяло породой. Открыл дверь.

- По удостоверению. Можно?

Бармацуцу перекосило.

- Да у меня уже три льготника! Что за де… - но дядька и не собирался спорить. Просто хлопнул дверью – нормально, без фанатизма, чтоб закрылась, - и отошёл в сторону. Бормоча стандартное: «твою мать…», Александр ибн Николаевич тронул машину.

- Это где ж у Вас три льготника? Я, что ли?! – Бес, конечно – бес! - юродиво ухмыляясь, толкал Нину в бой. «Транзит» пошёл юзом и остановился.

- Тебе-то что, мадам… блин!… сударыня…!!!

- Да как Вы…

- Ты едешь? И ехай! Ехай себе!

- Я на Вас…

- Да хоть – в ООН!!!

- Как Ваша фамилия?!

- Сталин! Сталин – моя фамилия!

Аудитория на галёрке слушала внимательно, но не вмешивалась.

Разъярённая фрау, как молодая, выскочила вон и забежала вперёд, чтоб посмотреть номер. Так… еле успела отскочить – Бармацуца тронул с места. Ладно-ладно! Цифры она запомнила.

Не обращая внимания на гололёд, Нина Михайловна двинулась в обратном направлении. Ничего-ничего! Не вчерашняя! Вон, триста метров, за супермаркетом – милиция!

Удивляясь самой себе (сердце не болит, одышки - нет), она зашла в помещение. За стеклом сидел милиционер… или полицейский… кто их сегодня разберёт? Молодой. Смотрел и улыбался. Хорошо улыбался, не обидно.

Больше никого не было.

- Я хочу написать жалобу. Нет, заявление… - она достаточно чётко, в лицах, изложила происшедшее. Мальчишка в форме улыбаться перестал, смотрел грустно.

- Плохо дело, мать… - на «мать» она не обиделась. – Плохо. Это не к нам. Он же не сбил, не ударил. Это - в суд. А там… Свидетели – есть? Да и вообще...

Он ещё что-то говорил, но Нина Михайловна вдруг почувствовала, что очень устала. Запал прошёл, хотелось домой, лечь. Да и действительно, подумаешь – хамьё! Впервые, что ль…

Остолоп.

- Наверное, Вы правы… до свиданья. – Она двинулась на выход, но вдруг вспомнила, куда и зачем ехала. К подруге, советоваться…

- Вот. Я нашла сегодня, утром. Возле подъезда. В снегу.

Страж порядка повертел в руках.

Бумажник. Старый, потёртый жизнью. Денег – две гривны, какие-то визитки, квитанции… о! водительские права… некто Бартонеев…

- Знаешь, мать, это… у нас ведь не стол находок. Ты вот что - пройдись по подъезду, скорее всего, кто-то из ваших потерял. Может, ещё и отблагодарят!

Она вяло кивнула и вышла на улицу.

Снег не шёл. Зато поднялся ветер… холодно. Подойдя к пустой остановке, товарищ Нина обнаружила, что до сих пор держит в руках… ну, этот… как его…

Бумажник полетел в урну.

 

***

Сержант Величко был абсолютно свободен.

Замёрзший и злой, он ещё издали заметил знакомый «Транзит», и, вскинув в салюте жезл, пошёл развлекаться – документы там, аптечка… то, сё…