АКСЕЛЕРАТКА

 

Юлька нежилась в густой бархатистой пене, которая от любого малейшего ее движения густыми хлопьями переваливалась через край ванны и с каким-то плюхающим звуком падала на пол. Это было ее самое любимое время дня – она вернулась из школы, а дома - никого! В эти несколько часов она хозяйка и абсолютно свободна! Она еще с порога начинала разбрасывать свои вещи, стараясь устроить как можно больший беспорядок, который все равно потом можно убрать за пять минут. Последнее время она старалась дома не есть. Во-первых, знала, что больше достанется домашним, а отцу, сколько ни дай, все равно мало, а, во-вторых, не могла она есть эти бесконечные макароны со скользким, будто силикон, и безвкусно сладким дешевым кетчупом, который мать покупала на оптовом рынке. Главным, или, как теперь говорили, центровым удовольствием этих нескольких часов одиночества и свободы было ежедневное принятие ванны с настоящими «примочками» - ароматической солью и густой пеной «Нивея», причем секрет фирменного, личного Юлькиного рецепта заключался в том, что на ванну надо было распустить целую большую банку, которая стоила дороже дневного заработка ее родителей. Юлька давно уже приспособила маленькое отверстие под облицованной еще в доисторические времена ванной под свой маленький тайник, в котором держала то, чего не должны были видеть предки. Вот и гигиенические средства, смешно даже слышать эти допотопные слова, приходилось прятать туда же. Не могла же Юлька на самом деле пользоваться этими дешевыми шампунями или даже мылом, которые покупала мать – ее кожа этого не перенесет! Юлька страшно гордилась и любила свою белоснежную, безукоризненно чистую, гладкую, как китайский шелк, кожу, и вообще, обожала свое тело – настоящее произведение физиологического искусства. Оно состояло, как бы из несоразмерностей и непропорций, как сказал бы ее умный папа. Небольшая аккуратная головка с маленькими розовыми ушками и круглые щеки с натуральным румянцем, освещающим лицо незакатным солнцем, с налитыми, будто спелые черешины, готовыми вот-вот брызнуть соком, ярко пламенеющими на белом лице губами, длинная тонкая шея, узкие острые плечи, подчеркивающие хрупкость и юность, и роскошно тяжелая, круглая, упругая до звенящей плотности грудь, чуть прогибающаяся под тяжестью, но незыблемо устремленная вверх и даже чуть в сторону острыми розовыми сосками, которые как бы не хотели видеть друг друга. Плоский девичий живот с чуть обозначенным полукружьем нижних ребер через тонкую талию неожиданно переходил в крутые бедра, а те, в совершенные по форме, шаровидные купола налитых ягодиц, напоминающих антоновские яблоки, тугие и хрусткие. Длинные тонкие ноги, непропорционально длинные ступни, очень узкие, с такими же непривычно длинными тонкими пальцами на них, из которых второй, опережая всех остальных, больше напоминал палец руки, впрочем, и кисти рук, и музыкальные тонкие пальцы, все подчеркивало хрупкость девичьей конструкции, на которой силу и торжество жизни утверждали вполне зрелые женские формы. Длинные русые волосы, особенно когда Юля собирала их в тяжелый узел, оголяя тонкую шею, еще больше оттеняли детскость невинного личика и взрослую призывно-спелую красоту тела. Юлька знала, что ее главная сила была в этой благородной белизне кожи, в ее безукоризненной мраморной гладкости и в розовых лепестках нежного бутона, который открывался лишь бесстыдному взору в известном месте. Когда Юля вытягивалась в необычно большой ванне, образца 1938 года, то в потемневшем от времени стенном зеркале сквозь туманную зыбкость пара отражались снежная белизна тела, пастельная розоватость устьев, такие же розоватые мочки ушек, розовые подушечки пальчиков на руках и ногах и розово-прозрачные пяточки. Два нежных цвета властвовали в ее теле: белый и розовый – этакий бело-розовый зефир, и только утренняя алость ланит и единственное яркое пятно – полные сочные губы, контрастировали в этом ансамбле нежности. И это было прекрасно!

Конечно, очень многое, скажем, основа, досталась ей от родителей, но все остальное, что доводит ее тело до совершенства, Юлька, в свои пятнадцать лет, уже делает сама. В уходе за собой можно только опоздать, рано не бывает, считала Юлька. Женское тело – очень капризный и нежный цветок, его нужно оберегать и лелеять, не говоря уже о правильном питании и прочих самых необходимых вещах. Вон, ее мама – сколько себя Юлька помнит, она всегда выглядела невзрачной, блеклой женщина с вечно темными опухшими кругами под глазами, худой, как узник Освенцима. А эти идиотские синие тени, которые она наводила на веки? С ума можно сойти! Несмотря на худобу и вечную усталость, мать была очень энергичной и живой, часто беспричинно возбуждалась, становилась необыкновенно веселой и тогда тискала маленькую Юльку или гоняла ее до головокружения вокруг круглого стола в большой комнате, а поймав, подбрасывала ее к потолку, несмотря на верещанья дочери. Потом, всегда затихала – дома она уставала быстро, жила только работой, выполняя остальные домашние обязанности, как тяжелую повинность, хотя всегда переносила ее без жалоб и вздохов. Так всю жизнь она работала, как классный специалист на работе с утра до ночи, таща еще тяжелый воз своей женской доли во все оставшееся время, даже в выходные дни.

Мама была из профессорской семьи, дед даже недавно стал академиком какой-то непонятной академии, но никаких благородных повадок за ней не водилось. Она послушно пошла в университет, выбрала по настоянию отца нелюбимую химию, старательно училась, а перед самым окончанием по его же совету вышла замуж, выбрав из сокурсников наиболее, казалось бы, подходящую кандидатуру. Дело в том, что маму даже в юности нельзя было назвать ни красавицей, ни даже просто симпатичной девушкой. Это не только ее, Юлькино мнение по уже пожелтевшим фотографиям, совсем нет, так считали все, даже сама мама, говорили об этом так часто, что Юльке казалось, что она это услышала еще в колыбели. Вообще, у нее было интересное ощущение, что она знала про свою семью, про всех, даже про бабушку с дедушкой все, что только можно было знать. Как будто вся их жизнь прошла у нее на глазах. Ей даже иногда казалось, что это они ее дети, а не она их дочь, такими глупыми и наивными, такие незащищенными и несчастными казались они все пятнадцатилетней Юльке. В доме всегда была атмосфера перенасыщенной откровенности. Это значит, что любое событие, даже просто незначительное слово могло вызвать камнепад воспоминаний, обвинений и сожалений, в пылу которых открывались такие интимные подробности, что в другой семье не услышишь веками. Разговоры по телефону мамы с подругами превращались в исповедальные реки, а уж их частые встречи по поводу и без него всегда становились источниками обжигающей до сворачивания ушей информации. Такими же острыми и откровенными были частые скандалы между родителями, когда в пылу сражения предъявлялись факты и обвинения, сгребаемые, будто осенние листья на бульваре жестким предзимним ветром.

Приходила в гости бабушка – брошенная, по словам папы, когда-то, еще в расцвете лет, будущим академиком, и в ее пламенных, наполненных справедливым гневом разоблачительных речах, открывались бесчисленные примеры подлости и предательства деда, потом огонь всей этой неутомимой артиллерии переносился на Юлькина отца, от которого давно уже должно было остаться лишь мокрое место. Ребенок рос среди толпы взрослых, с раннего детства нагружаясь ею житейскими пересудами, как равный. Никто не спрашивал Юльку, хочет ли она это слушать, знать, понимать, это никого не интересовало. Взрослые жили своими страстями с азартом, им было важно всегда все высказать, определить, назвать своими именами, а главное, любой ценой настоять на своей справедливости, не до Юльки как-то было, вот и получилось, что Юлька знала обо всех – все.

Папа вырос в большой крестьянской семье третьим ребенком, при двух старших, энергичных и здоровых, как и полагалось деревенским молодухам, сестрах, которые вместе с матерью души не чаяли в малыше, баловали его и развлекали, как маленькую собачку. Вот он и вырос взрослым и сильным мужчиной, а так и остался на всю жизнь той маленькой собачкой, которая только и живет, чтобы развлекаться и развлекать. Правда, стоило на него цыкнуть, он с той же реакцией болонки забивался подальше, чаще всего уходил в свой любимый гараж на пустыре, и там отсиживался, ожидая, когда в очередной раз, придут к нему с белым флагом и смиренно попросят вернуться. Синдром младшенького баловня не позволял ему не только проявлять инициативу, а быть хотя бы аккуратным исполнителем. Нет, он часто увлекался, загорался какими-то сверхпроектами, потом так же быстро уставал или остывал, интерес заканчивался, а чувство долга ему было не знакомо. Не только на работе, но и дома он вел себя как избалованный ребенок, даже когда у него появились свои дети – две дочери, он все равно считал, что он самый младший, а значит, лучший кусок или в последние годы кусок вообще, предназначен только ему. Он мог, не задумываясь, а вернее, как бы задумавшись, съесть целый торт, приготовленный к какому-то случаю, или последний кусок хлеба в хлебнице. А однажды, что довело до отчаянных слез мать, а Юльку рассмешило до истерики, ночью, крадучись пробравшись в кухню, выбрал и съел все мясо из плова, который мать приготовила для всей семьи, по крайней мере, на три дня. Друзья и знакомые звали ее отца Кольник, а Николаем Егоровичем, по отчеству, его называли только в паспортном столе и в военкомате. Для Юльки он был папулек, вроде и ласково, и в то же время очень метко определяло его удельный вес, легкий он человек, что и говорить.

Мама всегда училась очень хорошо, упорно шла к намеченным целям, по части своей женской красоты, вернее, по части ее полного отсутствия, не слишком печалилась, принимала все как данность, хотя с годами заметила, что мужчины тянутся к ней, чувствую какую-то силу и внутренний огонь, проявляющийся в ней в самых разных формах. Людмила Борисовна с годами приобрела шарм умной деловой женщины, вращалась она исключительно в мужском обществе, которое не обходило ее вниманием. Она, действительно, была очень грамотным специалистом, как тогда было принято говорить, с мужской хваткой упорно шла к цели и добивалась результата. В химических технологиях она умела видеть стройную систему, всегда интуитивно чувствовала самый рациональный, короткий путь. Ее очень ценили, слушались и с удовольствием хвалили в шумных мужских компаниях. К тому же она отчаянно любила мужчин, обожала острые, пронизывающие все тело, наслаждения, которыми они ее одаривали, в любви была бескорыстна, столь редкостно щедра и жадна, что мужчины потом долго не могли ее забыть. Своих многочисленных любовников она бросала сама. Ей никогда не хотелось серьезных, обременительных отношений, проблем в жизни и без этого было не мало, а вот отдохнуть, оторваться по полной – это другое дело, новизна ощущений ее всегда очень привлекала. В любом женском споре она всегда становилась на сторону мужчин, она их защищала, как основной источник радости на земле. Отца своего она очень уважала, считая, что он был абсолютно прав, оставив ее мать, клушу. Они все годы постоянно общались, часто встречались, отмечали праздники, отец всегда помогал дочери, она во многом была на него похожа, и Люда очень гордилась тем, что в свои, уже немалые годы, отец, по-прежнему, находит, чем привлечь красивых молодых женщин. «Молодец, папка!» - часто говорила о нем дочь. Юлька тоже любила своего деда, даже обожала. Он никогда не гундел, не ругался, всегда приносил что-нибудь вкусное и подбрасывал денег, которые теперь, правда, стали такими смешными, что даже смеяться не хотелось.

Сколько себя Юлька помнит, в семье не было лада. Скандалов особых тоже не было, просто папулек был на них не способен. Он старался не попадаться на глаза, жить с остальными в противофазе. Когда утром все поднимались, чтобы разойтись на работу или в школу, он продолжал спать в маленькой угловой комнате, поднимаясь лишь к одиннадцати часам, съедал, что находил, а потом уезжал в свой далекий институт в лесу, в котором занимался непонятным космическим мониторингом. Юлька никогда не задумывалась о том, что это такое, но всегда представляла что-то скучное и вяло текущее, от чего нельзя уйти и что нельзя никак ускорить. Приезжал отец обычно поздно, когда все уже спали, ведь утром им надо было рано вставать. Когда он попадался под руку матери, то она, мгновенно изменившись, требовала с него зарплату, корила его чем-то, а иногда даже выгоняла из дома. В таких случаях отец и уходил в свой любимый гараж, где пил какое-то темное вонючее вино из бутылки с товарищами по несчастьям, пока женская часть его семьи не приходила за ним, чтобы отмыть и вернуть его к бесконечному мониторингу. Удивительно, но как-то он обходился без отца, этот мониторинг, а вот отец без него жить никак не соглашался.

Юлька хмыкнула, вспомнив об очередном таком «воспитательном» отлучении отца, она всегда была против таких мер – толку никакого, только позор на весь двор. Она уже давно поняла, что мать не способна ни с отцом нормально жить, ни без него обходиться, он был, как горб, который и жить мешает, но все-таки свой, никуда его не денешь, так и придется до могилы носить на себе.

Обычно, погружаясь в ванну, Юлька включала плэйер, втыкала наушники в уши и отключалась от внешних, таких некомфортных звуков, как грохот трамваев под окном, шум воды в трубах или, того еще хуже, крики соседей за стеной с глухими ударами, от которых не спасали даже старые стены. Сегодня, как назло, батарейки сели окончательно, новых она не нашла, вот и пришлось включить динамик на кухне, оставить дверь в ванную открытой, чтобы хотя бы радио создавало звуковой барьер, отгораживающий ее маленький теплый пузырящийся мир от внешнего. Музыка кончилась, и деланно серьезный голос объявил:

- Из архивов «Радио России». Рассказы Виктории Токаревой читает автор.

И обычный, даже домашний, женский голос стал читать рассказ от лица девчонки 15 лет, то есть, Юлькиной ровесницы, о том, как надо было на уроке написать сочинение на тему «Мой самый счастливый день». И вот девчонка размышляет, какой же день в ее жизни был самым счастливым, «растекаясь мыслями по древу», как говорит дед, за одним рассказывая о своей семье, о своих мечтах, проблемах и заботах. Юлька настолько увлеклась этим рассказом, что совсем забыла о ванне и получении удовольствия, которым она сопровождала «водную процедуру». Ее поразил этот рассказ «акселератки», так назвала его автор. Какая же это акселератка, если у нее мысли, как у шестилетнего ребенка? Девчонка переживает, что ее не переведут в 9 класс, и ей придется идти в ПТУ, пополнять армию пролетариев. Она мечтает о дубленке, а шуба ей, видите ли, не нравится, а самый счастливый день у нее или, вернее, один из счастливых дней тот, когда она с отцом, таким же тюфяком, как Юлькин, ходила в кино на глупого и противного Дю Фенеса, а потом ездила в гости к бабушке.

Вода в ванной остыла, пена опала, Юлька даже замерзла, пришлось вылазить из ванны и одеваться. Настроение как-то сразу подсело, Юлька недоуменно думала о только что услышанном рассказе, пытаясь понять, в какие времена жили такие девчонки и вообще, могли ли они жить на свете, или их придумали глупые тетки, вроде этой самой Токаревой. Кстати, Юлька никогда не слышала о такой писательнице, надо бы спросить у матери, знает ли она ее. Юля закуталась в мамин махровый халат, потертый так, что из него на свет можно было смотреть и все видеть, забралась с ногами в такое же потертое кресло, не разваливающееся только потому, что стояло в углу и его поддерживали стены, и задумалась.

Наверное, все, о чем рассказывала Токарева, было сто лет назад. Точно, девчонку в пионеры принимали, значит, она, как моя мама, а то и старше. Надо же, какими примитивными они тогда были, даже страшно и не понятно. Может быть, потому они и сегодня такие квелые, старые, изморщиненные, работающие с утра до ночи за какие-то жалкие гроши, не умеющие ни жить, ни радоваться, ни развлекаться, ни наслаждаться, что были такими примитивными в детстве? Юлька помнит, как спорили бабушка с отцом о коммунистах, которые не дали отцу кем-то стать. Отец тогда почти кричал, что с ним бывает очень редко. Из крика Юлька поняла, что коммунисты мешали всем, душили свободу и даже кого-то убивали. Она тогда не поняла, как эти старые люди, что стоят у памятника Ленину на площади каждый день с дурацкими плакатами в руках, одетые в старье, такие потерянные и несчастные, называющие себя коммунистами, могли кому-то мешать, угрожать и даже приносить вред. Эти коммунисты вызывали только жалость. Ну, что ж, она знала, что у отца всегда находятся виноватые во всем, только не он, это сейчас было не интересно, а вот та обстановка в семье, о которой говорилось в рассказе Токаревой была очень знакома Юле. Неужели, несмотря на такую разницу в окружающей жизни, в самих людях, что произошла за столько лет, в семейных отношениях ничего не изменилось. Нет, не может быть. Юлька знает мужчин совсем других. Они сильные и мужественные, по крайней мере, умные и удачливые, от них так возбуждающе пахнет французским парфюмом и, вообще, с ними так интересно и приятно. Нет, таких, как ее отец, не много, просто они были всегда. Юлька вспомнила подслушанный без особого труда разговор, в котором отец просил мать допускать его к ней в спальню, хотя бы два раза в неделю, ссылаясь на то, что он, все-таки, муж. Отца было жалко, тем более что Юлька давно уже знала, о чем идет речь, но и мать можно было понять – заниматься любовью с таким жалким мужчиной, как папулек, просто себя не уважать. Юлька, пожалуй, ни за какие деньги бы не согласилась, а тут вообще за год отец ни копейки не принес в дом. Она уже подумывала, каким способом подбрасывать отцу от собственных щедрот, но не придумала ничего, кроме как пару раз просто сунуть несколько сотенных бумажек ему в карман, с ужасом ожидая возможного расследования и допроса с пристрастием. Но, слава богу, все обходилось тихо, отец делал вид, что ничего не произошло, а Юльку это устраивало.

Она попыталась вспомнить что-нибудь из своего далекого, как ей теперь казалось, детства. Может быть, когда-то все было по-другому? Нет, сколько она себя помнила, рядом была только мать. Сестра всегда была слишком взрослой, у нее был свой мир, свои проблемы, в котором мальчики появились, как только Юлька стала себя помнить. У матери времени на Юльку оставалось немного, хотя она очень старалась не оставлять младшую дочь без внимания. Юлька родилась поздно и мать всегда говорила, что родила ее себе на счастье, что Юлька вырастет умной и счастливой, как все поздние дети. Все ждали, что она будет «вундеркиндом». В ожидании чуда ее с пяти лет мучили скрипкой, обучали английскому, позже долго и шумно обсуждали ее «каляки-маляки», пытаясь найти в ней талант художника, мать даже пробовала с ней сочинять стихи, но Юлька росла обычной девчонкой, хотя, пожалуй, было в ней что-то, отличающее ее от сверстниц. Это был острый интерес к тому запретному, что происходит между мужчиной и женщиной. Раннее чтение запрещенных матерью взрослых книг открыло ей целый таинственный и будораживающий мир, особенно, ее возбуждали легкие рассказы и повести Мопассана, тяжелые, наполненные жгучей чувственностью романы Золя, рассказы Куприна и «Темные аллеи» Бунина. Мать пыталась оградить дочь от подобной литературы, закрывала на ключ книжный шкаф, но Юлька легко добиралась до книг, найдя запасные ключи в коробке с инструментами. Романы будоражили воображение, пробуждая томительное возбуждение, и Юлька очень скоро нашла способ его усиливать и утолять. Сначала это ее несколько пугало, но чем больше она читала, тем больше понимала, что это естественно и составляет главную суть не только в жизни женщины, но и отношений женщин и мужчин. Теперь она с большим интересом прислушивалась к разговорам взрослых, присматривалась к ним, замечая, как во время частых вечеринок по разным поводам, игривые ухаживания иногда переходили в откровенные ласки, которые будто бы никто не замечал в пьяно шумной компании. Уже в 12 лет она легко представляла причину стонов и вздохов, доносящихся иногда из комнаты матери, но резкое взросление произошло, практически, моментально, в один день.

В тот день в школе неожиданно отменили занятия – прорвало какую-то трубу, и все здание наполнилось горячим беспросветным туманом. Детей распустили по домам, и Юлька послушно потащила свой портфель домой. У нее были свои ключи, и она открыла дверь в квартиру, рассчитывая, что никого дома нет, радуясь, что она будет предоставлена сама себе, по крайней мере, до вечера. Она сделала шаг в квартиру и только успела прикрыть входную дверь, как замерла, услышав жуткие стоны, от которых вся кожа на спине у Юльки покрылась жесткими пупырышками. В ту же секунду, еще не успев понять, что это за стоны, Юлька увидела в большом и темном от старости трюмо отражение движущихся тел на непривычно разложенном большом диване в гостиной. Она успела подавить возглас, прижалась к вешалке, чуть утонув в пальто и шубах, висевших на ней, и только теперь разглядела, что в комнате на диване были не воры, не грабители и не убийцы, а мужчина и женщина, страстно занимающиеся любовью. Она с трудом узнала свою мать в этой прекрасной, распаленной, с длинными распущенными волосами, с белым, будто бы светящимся в комнатном сумраке, женщине, которая так загадочно двигалась, так гутаперчиво изгибалась, а, главное, так страстно стонала и призывала своего партнера, что Юлька не могла поверить своим глазам. Все, о чем она читала у Золя и Мопассана, представлялось ей несколько иным, только теперь она увидела все это наяву. Мужчина был молод. Юлька никогда его раньше не видела у них в доме. Успокоившись, она с интересом стала наблюдать за происходящим, отмечая самые неожиданные мелочи и моменты. Тела на диване блестели от пота, чувствовалось, что они занимаются этим уже долго и неистово, но не уставали, а, судя по возгласам и лицам, получали какое-то огромное наслаждение от всего совершаемого. Наконец, видимо, подошел апофеоз, мать встала на колени и локти, с нарочито медлительной грацией изящно прогнулась, предоставляя полную свободу своему любовнику. Тот же с такой же царственной медлительностью и размеренностью, лаская ее всю руками, сжимая в ладонях удлинившиеся, как дождевые капли в миг отрыва от карниза, груди, прижался сзади к ее белому, виолончельно крутому заду, и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал двигаться вместе с матерью, которая, закрыв глаза, откровенно и жадно наслаждалась, в чем невозможно было сомневаться. Юлька сделала шаг в сторону и теперь могла видеть все происходящее в комнате в двух ракурсах – наяву и в зеркале, причем она видела одновременно происходящее со спины мужчины и отраженные в зеркале вдохновленные безудержным наслаждением лица любовников. Вдруг мужчина закричал, а за ним и мать, он упал на ее спину, и они слились в одно четырехрукое и четырехногое тело. Юлька в этот момент инстинктивно сжала колени, почувствовав какое-то жгучее, пронизывающее низ живота, чувство, заставившее ее присесть и зажмуриться.

- Наверное, это то, что чувствует женщина, - подумала девочка, отметив, что эти ощущения ей очень понравилось.

Юлька тихонько вышла из квартиры, отжала ключом язычок замка и очень осторожно его отпустила. Замок закрылся бесшумно. На цыпочках она спустилась на этаж ниже и только потом побежала. До позднего вечера она бродила по заснеженным улицам и думала и вспоминала увиденное, и, как ей показалось, поняла суть и смысл жизни. Страсти, вычитанные ранее в книгах, сегодня материализовались на ее глазах. Ее не испугало увиденное, оно не вызвало ни каких отрицательных эмоций, не поразило, что мать предавалась любви с чужим мужчиной, Юлька оправдывала мать во всем, считая, что мать понимает, что делает. Этот подсмотренный тайком эпизод переломил жизнь тринадцатилетней девочки, она повзрослела, узнав ненароком главную человеческую тайну.

С того дня Юлька стала считать себя совсем взрослой, а значит, решала и поступала так, как считала нужным. Через год она сумела привести своего преподавателя музыки к ее совращению, хотя, конечно, на самом деле все обстояло с точностью до наоборот. Александр Сергеевич был очень талантливым и увлеченным человеком, он всего себя посвятил музыке и воспитанию юных дарований. Всю жизнь прожив заядлым холостяком, он однако пользовался большим успехом у женщин, которые почему-то обожают таких, не от мира сего, мужчин. Александр Сергеевич был очень похож на режиссера Виктора Мережко, о котором мама всегда говорила, что он «бабский угодник». Девчонки в музыкальной школе всегда старались привлечь к себе его внимание, слишком уж импозантным и серьезным человеком он выглядел со своей аккуратной бородкой клинышком, благородной сединой, очками в роговой оправе и тонкими чувственными пальцами скрипача. Юлька старалась не вспугнуть маэстро, постепенно приучала его к своим тонким и стройным ножкам, оголенным под обрез, к грудкам, по-козьи торчавшим из-под прозрачных тонких блузок, к своим частым прикосновениям к нему, якобы, в порывах откровенности, которую проявляют только с любимыми преподавателями. Юлька сама выбрала Александра Сергеевича, решив, что именно он достоин сделать ее настоящей женщиной. Может быть, она была даже по-детски в него влюблена. Вскоре она стала проявлять особое рвение, добилась перехода на индивидуальный план, а потом и на дополнительные занятия, которые теперь стали проходить дома у преподавателя. Там, на старинном, почти антикварном, диване и произошло совращение бедного скрипача. Правда, он не слишком сопротивлялся, а, поняв, что девчонка давно мечтала об этом и с огромной радостью приняла случившееся, быстро успокоился, загоревшись идеей сделать из Юльки настоящую скрипачку. После первого опыта, к которому она была уже давно готова, убедившись, что все ожидаемое таинство, на самом деле, еще приятнее, чем она ожидала, Юлька перестала, было, обращать внимание на скрипку, стараясь все предназначенное ей время заполнять другим, ставшим теперь любимым и необходимым занятием. Александр Сергеевич оправдывал ее самые большие надежды, он не на шутку увлекся посвящением девочки в таинства любви, хотя сделал все, чтобы это новое ее увлечение обошлось без последствий и не вызвало ни у кого подозрений. Скрипку забросить он не позволил, заставив совмещать приятное с полезным, пользуясь даже первым в качестве стимула, и Юлька даже смогла занять третье место на зональном конкурсе скрипачей России, чем страшно порадовала своих родителей.

Там же, у Александра Сергеевича, Юлька познакомилась с его приятелем, очень важным и ответственным работником областной прокуратуры. Сам ли он догадался или узнал что-то от приятеля, но вскоре Юлька побывала у него в гостях, получив за это свой первый гонорар – новенькую бумажку в сто долларов. Алексей Владимирович, несмотря на свою страшную занятость, проводил с Юлькой по несколько часов днем дважды в неделю, расплачиваясь всегда у двери своей квартиры, которая была на одной площадке с преподавателем музыки. На следующий год музыкальную школу Юлька окончила, а вот уроки скрипки, якобы бесплатно, по инициативе любимого преподавателя, еще продолжались. Для конспирации Юлька дома иногда бралась за инструмент, вспоминая Брамса и Вивальди.

За прошлый год она сильно вытянулась, подросла на десять сантиметров, грудь ее налилась так, что с трудом втискивалась во второй номер. Юлька любила тесное белье, обожала дорогое кружево, но могла себе позволить одевать это только во время своих встреч с «кавалерами», как назвала бы их бабушка. Никто из домашних не мог и представить, что Юлька, которую все считали еще совсем маленькой, ведет насыщенную жизнь молодой женщины, встречаясь с несколькими солидными людьми, которые обожали ее ангельское тело, начиненное самыми грешными страстями. При этом удовольствие, да, что там говорить, наслаждение, получаемое от мужчин, опыт, который как бы сам собой приходил от раза к разу, так распаляли девочку, что она теперь весь день жила в ожидании утоления этой бесконечной жажды, а если по каким-то причинам не выпадало случая, то доставляла это удовольствие себе сама, размокнув и разнежившись в благоухающей пеной ванне, лаская свои нежные лепестки и розочки.

Юлька зарабатывала около полутора тысяч долларов в месяц, складывала их в потайное местечко, позволяя себе лишь иногда потратить какое-нибудь количество на маленькие радости и слабости. Ложь стала настолько привычной, что теперь не доставляла никаких хлопот, все было ею продумано до мельчайших подробностей. Самым трудным оказалось продолжать жить в старой убогой полногабаритной квартире, в которой ремонта не было с ее рождения, слушать бесконечные жалобы матери на безденежье, видеть беспомощность и бесприютность отца, оставшегося вечным приверженцем пресловутого мониторинга, и все это при том, что скопившихся у нее денег хватило бы на прекрасную жизнь для всех с лихвой.

- Может быть, принести их, соврав, что нашла? – думала Юлька, но тут же понимала, что мать начнет искать того, кто их потерял, и, наверняка, найдет. Оставалось, как-то найти способ, хотя бы помогать матери деньгами, и вскоре представился случай устроиться на работу. Соседка по площадке, тетя Катя, продала свою квартиру какому-то бизнесмену. Сначала пришли рабочие, и несколько недель в подъезде не было никакого житья от шума и пыли. Когда ненужные перегородки убрали, а нужные вновь возвели, привезли красивую современную мебель, и вскоре за стенкой началась непонятная тихая жизнь, заглушаемая классической музыкой. Мать уважительно поднимала палец вверх, кивая, дескать, и среди новых богатых есть воспитанные люди. А вскоре, та же тетя Катя предложила Юльке присматривать за квартирой, убирать ее и поддерживать там порядок во время отсутствия хозяина. Самого хозяина она так и не увидела, зарплата ей была положена чуть больше, чем у матери на ее спецпредприятии, а управлялась Юлька со своими обязанностями очень легко за час, да и то, не каждый день. Вот только сделать все надо было днем, обязательно до пяти часов, так как позже мог появиться хозяин, встречаться с которым Юльке не рекомендовали. Ей было очень любопытно посмотреть на соседа и работодателя, но работа была столь не обременительной, а платили за нее так хорошо, что Юлька не решалась нарушить распорядок. Но однажды она задержалась в школе, а со времени последней уборки прошло несколько дней, и ей так не хотелось навлечь на себя неприятности за пыль на мебели, от которой не спасали даже плотно закрытые окна, что она рискнула сунуться в квартиру в половине шестого, рассчитывая управиться быстренько, тем более что сосед бывал в квартире наездами, а не жил постоянно. В общем, судьба свела их, когда Юлька, закончив работу, уже собиралась уйти из квартиры, но задержалась, увидев диск с редкими записями фон Караяна. Хозяин квартиры оказался совсем не страшным и не сердитым, звали его Лев Михайлович, наоборот, он очень понравился Юльке с первого же взгляда. Ей всегда нравились очень взрослые, серьезные, умные и сильные мужчины. Лев Михайлович оказался именно таким. В тот вечер они вместе слушали музыку, пили вкусный чай с бергамотом, а потом Юлька взяла у него несколько дисков послушать дома. В следующий вечер, без особых разговоров и каких-то приготовлений Юлька оказалась в огромной постели с новым знакомым, в которого влюбилась теперь по самые уши. Вскоре она уже не могла представить себя без Левушки, так она называла его про себя, в слух же только по имени и отчеству. Теперь она уже была готова работать и делать для него все бесплатно, но Левушка не позволил этого, наоборот, он теперь стал платить девчонке вдвое больше.

Мать знала о работе по уборке квартиры, позже Юлька рассказала о том, что их сосед крупный бизнесмен и ученый, мать выслушала с явным интересом, задала несколько вопросов и вновь вернулась к своим делам. Несколько раз Юлька приносила диски от соседа, носила к нему послушать виниловые пластинки на его английском «хай-фай»-проигрывателе. Получалось, что девчонка вроде дружит с соседом. Людмила Борисовна несколько раз пыталась одернуть Юльку, считая, что мешать взрослому человеку не стоит, но дочь приводила какие-то свои доводы и продолжала общаться с соседом без всяких подозрений.

Юлька вскоре поняла, что Лев Михайлович содержит эту квартиру для вполне определенных целей – по вечерам, а иногда и по ночам, к нему приезжали женщины. Юлька ревновала своего Левушку, но понимала, что с этим ничего не поделать, просто старалась улучить любую минуту, чтобы побыть рядом с ним. С ним было интересно всегда, он много знал, интересно рассказывал, интересовался всеми проблемами Юльки, включая и школьные, вскоре уже знал о ее приработке на стороне, хотя она очень не хотела ему этого рассказывать. Лев Михайлович даже попытался вмешаться во все это, пытаясь уговорить Юльку отказаться от встреч с «кавалерами», предложив компенсировать убытки, но Юлька не была уверена, что может таким образом пользоваться своими отношениями с Левушкой, нужно было обо всем этом подумать, но она не успела. В один из поздних вечеров, когда Лев Михайлович появился у себя в квартире после длительной служебной командировки, там произошла какая-то сцена в присутствии нескольких молодых женщин, а потом от соседей Юлька узнала, что в ту же ночь Лев Михайлович погиб в автокатастрофе, врезавшись на полном ходу в фонарный столб по дороге домой.

Юлька решительно стряхнула нахлынувшие печальные воспоминания и уже с новым раздражением вернулась к рассказу Токаревой, который ее сегодня так удивил. Нет, эту мямлю и простодыру никак нельзя назвать акселераткой. Вот Юлька – другое дело. Она в свои пятнадцать лет прочно стоит на ногах, она знает, что такое жизнь. Ей не нужны советы, ей смешны нотации и морали старших, которые делают вид, что они лучше, чем есть на самом деле. Бабка, тоскующая всю жизнь по бывшему мужу, не сумевшая даже злобой забить безответную любовь, дед, старающийся отложить старость бесчисленными скороспелыми и легко угасаемыми романами с претендентками на те или иные должности в его институте, безликий и увядший, как прошлогодний овощ, отец, выпрашивающий у матери свою порцию жалкой любви, энергичная мать, не упускающая ни малейшего случая убедиться в своей женской страстности и привлекательности, несмотря на свой внешний вид, учителя, назидательно читающие свои скучные проповеди, перемежающиеся еще более скучными стихами из дальних веков, безуспешно пытающиеся прикрыть штопаные колготки и выцветшие от стирки платья, безмозглые прыщавые пацаны в классе, ничего кроме пива, мата и бессмысленных тусовок не знающие и не умеющие, толпы серых, замерзающих на промозглом ветру зимой и потных, пропыленных коротким летом, людей, шумных, скандальных, злобно враждебных друг другу, толкающихся в метро, автобусах и просто на улицах, жирные противные рожи «думских дьяков» в телевизоре и молодые с плутоватыми и самодовольными ухмылками лица представителей власти – все эти люди были до обнаженности понятны, а потому отвратительны Юльке. Она должна построить свою жизнь так, чтобы попасть в параллельный мир, где свежий воздух кондиционеров, мягкость и тепло мехов, шуршание шелка и лайкры, блеск украшений, запах самых лучших духов и вкусной еды, где говорят тихо и красиво, смеются, пьют пузырящееся шампанское из тонких бокалов, где слуга выносит гору аккуратно сложенных конфет «Фереро Роше», не уронив ни одной. Там цветы, там любовь, там настоящие сильные мужчины и самые красивые женщины, из которых Юлька – лучше всех. Ей не нужны эти пустые знания, которыми ее пытаются начинить скучные тетки в школе, в том мире достаточно быть красивой, иметь белую гладкую кожу, длинные струящиеся волосы, тонкую талию и роскошную грудь, уметь доставлять удовольствие, зажигать не на шутку, так, что за одно обладание тобой тебе преподнесут весь мир. Юлька давно это поняла и твердо знала, она снисходительно смотрела на обтекающий ее обыденный, грязно-серый и противно пахнущий мир, с которым она без сожаления расстанется, как только сможет, став, наконец, взрослой, уйти из этих дряхлых стен старого, лживого и скучного мира.

Юлька скинула потертый халат, растерла мохнатым полотенцем замерзшее тело, оделась, и, привычно взглянув на часы, заторопилась к своему давнему и любимому «кавалеру», который после обличительной прокурорской речи на нашумевшем в городе процессе, с удовольствием отдохнет в объятиях совсем не набоковской лолиты.