Картинки из курсанткой юности

 

Все мы в военном училище были разные. В основном

характерные, крепкие, осознано избравшие армейский путь,

но и чудиков волею случая или как, надевших курсантские погоны,

тоже хватало. Мне они были особенно интересны. Может оттого, что

сам их числа?

 

Лучшее время была - самоподготовка. Здесь всяк сам по себе: кто

учит, кто читает, кто письма сочиняет, а есть и такие – не прочь

почудить: языками почесать, да ушами похлопать.

Взять, к примеру, Вовку С. - ну как его «товарищем курсантом»

назовёшь? И обликом, и повадками - чисто индеец дикарь. И

нескладный, и глаза смотрят в разные стороны, и вопли издаёт – клич

команчи, да и только! А его жестикуляция, гримасы со шлёпаньем губ и

заливистый хохот – ржание - столь чудны и нелепы, что все над ним

покатывались со смеху. Поэтому для нас он - Команча или, проще,

Камаша, поскольку обормот и баламут. Преподаватели при проверке

заданий, увидев его фамилию, далее, как правило, не читали, ставили

«неуд». Да и что там было читать, не было у Камаши ни стремления, ни

желания.

Наш отличник, Шурка Ш., помогая ему как-то делать курсовик,

укорил:

- Вовка, ты же училище дуб дубом заканчиваешь, ничего не

знаешь.

На что Камаша чмокал со своей гримасой-полуулыбкой:

- Чево это, ни-че-во? - В общем-то, я ничево-о-о…. - То-ись знаю -

не знаю? Ещё узна-а-ю.

Лодырь-то, он лодырь, но способный и со связями. Чудесным

образом Камаша сдавал все экзамены и протянул в училище почти

четыре года, а когда его перед выпуском всё же отчислили, перебрался

в институт, окончил его и неплохо чувствовал себя в больших чинах.

 

Что-то Камаша грустный сегодня. Похоже, заскучал.

А может от начальства досталось?

Уткнулся в подбородок, скулит, подначивает:

– Эх, если бы «начфаком» был наш умник Шурка Ш.

Замер выжидая.

Шурка парень серьёзный – сидит, учит, не любит когда цепляются

всякими глупостями:

– Вовка, да кого начальником не поставь, он с тебя три шкуры

драть будет.

Назревает словесная дуэль.

Откуда ни возьмись Егор (он же Лариска - Крыска) – длинный

нос, зубастый рот, острый подбородок:

– Э-э, Шурка! Постой, постой. – Лариска вскрикивает. - Ты не

прав Шурка! Не прав! Камаша не виноват! – Он ехидно скалит острые

злые зубки. - Знаешь, почему Камаша такой? - Поплевав на палец,

Лариска многозначительно поднимает его над головой…. Тут же

затрещал языком, защелкал зубами. Наконец провозгласил: - Это у

него от атмосферного электричества!

Шурка с Камашей затихли, ошарашены. И вот уже хохочут.

…Всё. Поуспокоились.

 

Раздаётся голос полусонного Ёси. В общем- то его кличут Слон за

огромные уши и нос-хобот, Ёся же, так – для затравки...

Итак, Ёся упёрся глазами в Камашу:

– А вот если бы начальником был я, то тебя, Камаша, сразу

отправил на «губу», а потом - вониз училища.

Ёся покачивается на стуле, его наглые с упрямой мутью глаза

наблюдают из лохматого, давно нечёсаного чуба, изо рта, как всегда,

свисает авторучка. Он перекатывает её по губе, всем своим видом

демонстрируя самодовольство и вызов.

Камаша молчит. Он явно растерян. Пробубнил, почмокал и опять

умолк.

А Слон ждёт, будто хищник: затаился, агрессивен, сосредоточен,

готов к бою.

Ну не хочет Камаша против Слона. Уж такой он есть – странный.

То языком молотит, задирается, то молчит невпопад.

Слон разочарованно зевнул и снова задремал.

Связываться со Слоном никто не хочет – его не переспоришь.

Будет идти до конца, до драки, без этого ему скучно.

И мне с ним спорить не в радость, но вот задел. Может за

Камашу обидно?

Решаюсь зажечь:

- Слышь, Ёся!

Слон зло щурится. В глазах дьявольские искорки:

- Чё, Фпак?

Обычно меня кликали Кафа пфённая, как любителя пшёнки. А

ещё «Ш» я произносил невнятно, как «Ф», да и характером не вышел. В

общем – «кафа», да и только.

Слону не нравится, что я назвал его Ёся, а потому я для него

Фпак.

– Ёся, вот будь ты не курсант, а начфак, выгнал бы ты

такого, как ты, Слона из училища?

Ёся злится, но не показывает. Похоже, ему уже интересно, он

задумался. Медленно перекатывает ручку по вислой губе, желчно

смотрит мне в глаза:

– Нет! - и, растягивая слова… – Если бы я сказал "да", то

признался в своей слабости. – И закончил самодовольно:

- Выгнать меня, даже мне не дано.

– Но ты же, весь в лени и двойках?

– Брось умничать Фпак, видишь мне некогда. Ничего не делать

тоже нужно время.

Он не хочет, чтобы его обсуждали, а потому переключается на

меня:

- Слышь, Фпак! Чем ерунду молоть, скажи лучше, чего ты всё по

филармониям, да балетам шаришься? Разве нормальный курсант может

любоваться прилизанными мужчинками, прыгающими по сцене, или

слушать какую-то там симфонию? В увольнении надо по тёлкам, а не

по театрам ходить.

– Ёся, тебе бы только пожрать, да переспать? А как насчёт того,

что у тебя там, внутри? Ну, помимо кишок? – Иль нет ничего?

– Кафа ты, кафа и есть! – Ёся злится. - Ещё спроси, как у меня

насчёт дуфы! Живу и наслаждаюсь – понял! Для этого есть тёлки–

веселухи, ну ещё футбол–хоккей, чтобы поболеть, поорать,

расслабиться. – И как отрезал: - Чтобы жить, нужна не душа, а деньги.

Человек без денег ничто. Остальное – сказки. Театры, балеты и разное

там прочее только мешают, время отнимают у телевизора.

- Ёся, но ведь деньги закончатся, а трудиться ты не любишь, и

не умеешь. Как будешь наслаждаться, да хотя-бы кормиться? -

Охотиться на меня? Или на кого пожирней?

- А ты что думал: сильный всегда будет кормиться слабым.

Душой сыт не будешь.

- А для чего тогда учиться, развиваться?

- Чаво…

- А ничаво... Шустрый, да языкастый, да с «корочками в

зубах» всегда при деньгах будет, а коль прост–доверчив, то «жучка»

ему в одно место и сигналы от хозяев принимать. Пусть вкалывает.

Увидишь, так и будет.

- Но ведь это было: зажравшиеся богатые, неприкаянные

бедные?

- А что изменилось? Разве душа нами правит? Деньги и только

деньги!

- Ладно, утомил «Фпак». Пойду, покурю.

Ёся хамоватый бездельник, но природа его не обделила: и

мышцами, и головой он крепок. Экзамены сдавал, словно семечки лузгал

– не уча. Всё на лету схватывал. И книги читал - «проглатывал». Причём

всё помнил.

Умный, прагматичный, жёсткий, он многое смог бы, но его

гордыня, стремление показать своё "я" даже в общении с командирами

и преподавателями, не позволили реализоваться. Никто не хотел с ним

работать. Училище он ещё как-то закончил, но погоны носил недолго.

Сегодня в условиях дикого рынка и чиновничьего произвола,

он, конечно, нашёл себя. И если не среди толстосумов, то где-нибудь у

власти - точно.

 

В аудиторию входит Колька П. При виде его дремотные глаза

Слона оживают. Он вскакивает, бежит, подпрыгивая озорно:

- Здоров, Пень!

Колька добр и непритязателен, неуклюж и медлителен - этакий

увалень. Ещё и инициалы у него: ПНЯ. Словом пень, да и только.

Колька идёт мимо Слона, как бы не замечая. Садится на своё

место.

Слон подсаживается, начинает хлопать его по ушам:

- Ты чего, Пень, не здороваешься?! – Ну, ты Пень даёшь!

Слышится смачное щёлканье.

- Уйди Слон, не мешай, - отмахивается Колька.

Слон вызывает подмогу:

- Эй, Команча, иди сюда, тут Пень выступает!

Команча подходит, подсаживается к Кольке. Суёт под нос кулак.

– Пень, а Пень, ты чего выступаешь? Вот я тебе!

Колька, кряхтя, достаёт из кармана свой – буркало. Слон и

Каманча паясничают, восторженно-боязливо оглядывают Колькин

кулачище со всех сторон, поглаживают Кольку по голове. Тот,

довольный, улыбается.

Вдруг оба, как бы негодуя, как заорут:

- Ты чего, Пень, угрожать надумал!

По Колькиной башке трещат подзатыльники.

Колька хватает обоих, начинает тискать в могучих объятиях. Он

невероятно силён, но добродушен. А потому не опасен.

Всё. Размялись.

Теперь неплохо бы поучить. Завтра зачёт.

Ёся с Каманчей, изрядно потрёпанные, разбредаются по местам.

 

Итак - зачёт. Преподаватель испытующе обводит глазами

аудиторию.

– Товарищи курсанты, требуется доложить порядок охраны и

обороны объекта. Та-а-ак…. Кто готов первым? - Т-а-а-к…. Желающих

нет.

– Курсант С. – к доске!

Камаша нехотя встаёт.

– Курсант С., вы что, как беременная женщина встаёте. Что за

пугало! Весь мятый, нечёсаный, ремень на яйцах болтается.

– Товарищ подполковник, - скулит Камаша, - у меня нога.

– Что-о-о!

- Нога у меня, товарищ по-па-ковник.

- И что? У всех нога.

- Болит, понимаете.

- Та-ак. Вы ответ на вопрос знаете или нет? Ведь Вы не ногой

думаете.

- Тов…щ по-па-ковик, да я это, не могу, это… хо-и-ить, - скулит

Камаша.

Губы как всегда глупо шлёпают, вид жалок.

Все надрываются от смеха.

– Ну, знаете, мы так далеко с вашей ногой уйдём. -

Преподаватель безнадёжно машет рукой. - Садитесь.

Камаша садится.

 

В перерыве Камаша про ногу уже забыл , спешит в курилку.

Шурка Ш. пытается вразумить Камашу:

- Вовка, а на прошлом семинаре у тебя живот болел, ты тоже

отвечать отказался. Это как – нормально? Вылетишь из училища,

жалеть будешь.

– Ну чего ко мне пристали, - скулит Камаша.

– И чего, в сам-дель, к нему пристали. – Как-бы возмущаясь, как

бы заступается Ёся. – Камаша ведь у нас дурачёк.

Камаша бубнит обиженно:

- Сам ты Слон дурак.

И вот уже обнялись - приятели.

Поплевав в ладонь, Слон поправляет, приглаживает Камаше

растрёпанные волосы, а благодарный Камаша звучно с

оттяжкой шлёпает Слона по развесистым ушам .

Тут появляется Колька Пень. Идёт мимо Слона. Вдруг хвать его за

нос – хобот. Голова Слона вверх – вниз, вверх – вниз. Слон молчит.

Похоже, ему даже нравится: пузо выпятил, глаза зажмурил, урчит

довольный – уж не Слон, а кот.

Мы покатываемся со смеху.

Ребята меж тем перекуривают, стреляют друг у дружки

сигареты, смолят.

Я сижу на подоконнике наблюдаю.

Из-за угла нарисовался Юрка У. Он же Черепаха - сутул,

медлителен, но силен и импульсивен, лицо невыразительное, взгляд

исподлобья, угрюм с тайными искорками. Как всегда, полушутлив –

полусерьёзен, но с гонором. Кричит издали:

- Слышь, Лариска, дай закурить!

Лариска, он же Егор, смотрит на часы, дымит гримасничая:

- Половина шестого!

Черепаха сердито:

- Закурить дай, говорю!

– Я же сказал, половина шестого. А хочешь поточнее: без

двадцати семи шесть.

Лариска ухмыляется, затягивается смачно – не видит, не слышит

сердитого Черепаху. Пускает себе дымные кольца.

Черепаха свирепо подваливает:

– Ну, Лариска, счас, проучу!

Лариска глаза вытаращил, пальцы-когти растопырил –

истошный вопль - крысиный визг – атакует свирепого Черепаху. То

лбом вперёд, то в стороны покачивается.

Оба крепкие, литые - чудят, скрипят мышцами.

Наконец, изрядно потрёпанные, угомонились. Прикуривают.

 

Вечер. Казарма. Звучит команда: «Отбой!».

Гаснет свет. Загорается тусклая лампочка ночника.

Комод (командир отделения) – Санька Ш. – белорусский паренёк

(говорок – гонорок) призывает к тишине:

- Мужики, всем спать! – Завтра сон расскажу.

Казарма замолкает: двух - ярусные кровати, тумбочки,

табуретки с гимнастёрками, шинели внахлёст на стене - всё

отходит ко сну.

Моё любимое место на втором ярусе, здесь и пространства

больше, и мечтается лучше.

Стонет во сне Колька Пень, лопочет о чём-то Юю, Камаша сопит,

шлёпая губами.

Переворачиваюсь на другой бок, и застываю в удивлении: не

спит на соседней койке Колька П. Обычно вмиг затихает, а тут...

Упёрся глазами в потолок, желваками туда - сюда.

- Ты чего? – Спрашиваю.

Глянул пронзительно. Видно поведать хочет, да не решается.

И я молчу, зачем тревожить, он только из отпуска, «по -

семейным». Что у него да как? Сам расскажет.

И вдруг хохотнул зло:

– Вызова в суд жду… Отчима избил…

И словно испугавшись – преступил нечто, тревожащее болью, о

чём не говорят вслух, вдохнул. И, боясь, не поверю, уличу в постыдном,

зашептал зло с напором:

– Домой приезжаю, а он мать бьёт. Мать на скотном дворе с утра

до ночи, а он, пьянь, измываться над ней. Ехал домой, думал, улажу, а

тут такое... Меня увидел – орать. Я и рассвирепел – в морду, в морду

его... - Колька, вздрагивает, еле сдерживает слёзы. И продолжает:– К

утру отчим отлежался, и ничего, будто не было. - «Ты, - говорю ему, -

подлец». – «Да,соглашается, подлец». – «Ты же человеческий облик

потерял». – «Да, потерял». – И лыбится скотина. На другой день опять

пьяный. Вновь я не сдержался. – Кричит: «Улику зафиксирую. Засажу

тебя. А пить: пил, пью и пить буду». Сам весь чёрный, глаза мутные,

руки трясутся. Жаловаться на него? А кому? Я вот уехал, а он, поди,

опять за матерью: «Денег дай. Дай денег. Дай».

Глубокие Колькины глаза сверкают злой ненавистью. Он умолк,

отвернулся. Чем могу я его утешить?

Да и не нужно ему, он сильный.

Колька честный, открытый парень. Он всегда за правду, чего бы

это ему ни стоило.

«Подлецу нужно говорить, что он подлец. Брать покрепче за

шкварник и тыкать мордой в дерьмо, которое он сотворил». – Это

его непримиримая позиция.

Колька настоящий русский мужик.

На добром поле жизни не раз пересекались наши пути.

 

Вскоре Колька засыпает, а я лежу, вслушиваюсь в тишину. Порхает

за окном лёгкий снежок, спит внизу - Театральная площадь.

Лишь Римский-Корсаков на постаменте вдохновенно творит над нотами.

Кажется не спит только он да я.