Жила была одна женщина, а детей-то у неё и не было.

То есть дети-то у этой женщины были, мальчик и девочка, и еще девочка, внучка. Но дети были уже совсем большие и у них была своё дитё и семьи, и самостоятельность полная и какая-то окончательная, бесповоротная и обжалованию не подлежит. Они однажды как-то так и сказали ей – Мама, ты герой современности, ты нас вырастила одна, всему научила – и отдыхай.

И других детей у неё было много, но те были все какие-то только дневные, буднишные дети, то есть на работе. Не забывайте, дорогой читатель, что она была педагог, учительница по русскому и литературе.

А дома-то у неё никого и не было. Даже собачки, даже кота и даже тараканов совсем не было. И даже какого-никакого завалящего мужа тоже не было. Её дом – это была её берложка для того, чтобы выспаться и помолчать, потому что эти две вещи были ей самый любимый вид отдыха.

И вот однажды в один из таких отдыхательных дней она отдыхала на полную катушку, то есть спала и молчала. Нет, сначала-то она тетрадки проверила, поурочные планы написала, сумку собрала, как первоклашка, заранее, для завтра понедельника, чтобы утром не отвлекаться ото сна сильно на сборы и сразу в трамвай. Но всё остальное время наслаждалась сном и молчанием.

А надо сказать, что в её квартире была еще с советских времен радиоточка. Ну, то есть помните такая круглая с дырками, но утюг туда нельзя? Так вот самого радиоприемника у неё давно не было, был маленький телевизор на кухне. Но еще вот эта точка с дырками, про которую она давно забыла, торчала на стенке.

И вот женщина педагог так молчит и отдыхает и вдруг слышит как эта дырявая точка ей говорит человеческим голосом – Передаем сигналы точного времени, начало шестого сигнала соответствует двенадцати часам московского времени! – и тишина. Нет сигналов, ни первого, ни шестого, и никакого.

Женщина так возмутилась этой непоследовательностью намерений, что нарушила свое блаженное молчание, повернулась к дыркам и говорит им – И что? И где шестой сигнал? Безобразие, я считаю, это же надо так обманывать население? Кто там у вас директор школы, птьфу, то есть главный по времени? Почему вы чего-то недоговариваете?

Спросила она так и сама удивилась как её собственный голос прорезал блаженную отдыхательную тишину. И услышала она свой голос в тишине как будто впервые. Да и правда что впервые. Потому что всё время её голос звучал на фоне каких-то шумов – возни, детских шепотков и разговорчиков, скрипа шариковых ручек, шелестения страниц, воплей стукнутых учебником мальчишек после писка дёрнутых за косичку девчонок и просто криков и воплей на переменках. Но вот голос свой на фоне тишины она услышала впервые.

Женщина так удивилась какой у неё, оказывается, красивый голос, что захотела послушать его еще. Она подошла к дыркам совсем близко и сказала им своим красивым грудным голосом контральто – И где сигналы?

Спросила – и замерла. Слушает, значит. Ждала, ждала и дождалась. Вдруг из дырок что-то чихнуло, выпустило струйку старой гашеной извести и сказало – Пик, пик, пик – это сколько уже? Ну вот еще тебе – пикпикпик. Это шесть? Хватит или не наслушалась еще, старая карга? Все часы проверила?

Женщина всё это время стояла, как окаменевшая от удивления и слушала это безобразное хамство от каких-то дырок. А потом сказала – Не верю я вам, даже сейчас так не хамят на телевидении, а в старые времена и вовсе люди культурные на радио работали, песни пели и новости говорили и вообще вели себя прилично к радиослушателям. А вы какое-то фальшивое радио, я на вас жаловаться буду.

Тут дырки, немного помолчав, сказали – Кхе-кхе, ей еще и не нравится. Песни ей подавай, новостя? Сама пой, вон у тебя какой контральт прорезался, а я тебя передавать буду, по проводам.

Тут женщина вспомнила вдруг что у нее же, окромя телевизора и дырок есть же еще и пианино Элегия, на котором она когда-то много играла всяких Лунных сонат и Полонезов Огиньского и пела некоторые романсы и красивые песни когда была молодая и детей надо было эстетически приобщать. Эта Элегия стояла у ней в дальнем углу комнаты и на ней были сложены всякие учебники, тетрадки, детективные книжки для молчаливого досуга не во сне и неглаженое пока еще белье. Она быстренько убрала все эти суетные вещи, открыла крышечку и достала ноты всяких там романсов стареньких.

Села она так на стульчик крутячий, открыла ноты и получилось у ней что открылось на романсе, самом её когда-то любимом в исполнении Александра Вертинского. Она попробовала сыграть вступление и увидела, что психологическая-то наука права, оказывается, и моторные навыки ручные и правда не забываются со временем, а работают, как новенькие. Тогда она откашлялась и спела этот свой любимый романс. Очень увлеченно спела и вдохновенно, как когда-то, когда на ней еще останавливал свой томный взгляд ихний школьный физрук на большой перемене.

Над розовым морем вставала луна,

Во льду зеленела бутылка вина,

И томно кружились влюбленные пары

Под жалобный рокот гавайской гитары.

Послушай... О, как это было давно -

Такое же море и то же вино...

Мне кажется будто и музыка та же...

Послушай,.. послушай,.. мне кажется даже!..

Нет. Вы ошибаетесь, друг дорогой,

Мы жили тогда на планете другой,

И слишком устали, и слишком мы стары

И для этого вальса и для этой гитары...

Женщина допела свой романс, красиво завершив его доминантсептаккордом и тут же услышала какой-то странный звук из дырок, как будто сыплют сухой горох в эмалированную кастрюльку. Она сильно удивилась, подошла к дыркам и спросила – Это что это вы какой-то шорох наводите тут?

И дырки ей сказали – Ну ты чо, девонька? Это же аплодисменты. Я же обещало передать тебя по проводам? Вот благодарные слушатели овацируют в твой адрес. Хоть бы поклонилась, что ли, для приличия?

Женщина, несколько скованно сделала шаг от дырок назад и присела в некоем подобии реверанса, а дырки сказали – Ну вот, другое дело, совсем как Образцова кланяешься, быть тебе Калласом, если Ушинский позволит. Кхе-кхе…

И дырки, казалось, улыбнулись ехидно.

С этого случая досуг одинокой педагогии стал намного разнообразней, чем прежде. Она довольно часто стала музицировать, петь романсы и песни под собственный аккомпанемент и даже вспомнила как когда-то пыталась в совершенстве разучить Элегию Рахманинова, но бросила за недосугом, а тут вот и досуг случился довести это до совершенства. Радиодырки поддерживали её в этих начинаниях и своими критическими замечаниями постепенно как-то сдвигали её моск в какую-то позабытую, но не до конца умершую в ней эстетику. Они заставили её завести в своем гардеробе новые яркие кофточки, юбочки и платья. Ей пришлось вернуться к позабытой когда-то в молодости привычке подбирать украшения, создавая себе единый стильный облик. А однажды она даже осмелилась заглянуть в отдел косметики в соседнем магазине Атлант и робко попросила продавщицу посоветовать ей какие тушь, тени для век и помаду носят сейчас в мире. И всё потому, что дырки иронично замечали, что в каждом звуке ее голоса слышен этот ситцевый халатик, зеленые тапочки на босу ногу и личико бледной моли.

Однажды она заметила, что молодой учитель физики, классный руководитель из параллельного класса, который всегда молча пробегал мимо неё по коридору, скользя по ней взглядом, как по стенке, стал с ней здороваться по имени и отчеству «Здравствуйте, Инна Петровна!» и при этом как-то удивленно провожать её глазами, а мелкие девчонки из пятого класса на переменке сказали ей восхищенно - «Инна Петровна, вы сегодня такая сексуальная!», чему она долго смеялась и делилась с коллегами впечатлениями о том, как влияет на лексику подрастающего поколения исторический момент развития общественных установок.

Как-то в конце четверти ей пришлось разговаривать привычный разговор про успеваемость по предмету с очередным своим вовочкой и его папой. Папа глядел на неё собачьими глазами и внимательно слушал про двадцать три ошибки в двух предложениях из пятнадцати слов. Потом прошептал тоскующему вовочке – Ну ты у меня сегодня утонешь в словах, пока не выучишь, Муму противолодочное.

А на очередном классном родительском собрании этот вовочкин папа раскрутил, наконец, родительскую общественность на покупку новых штор и интерактивную доску, взяв процесс на себя, отчего стал приходить так часто, как того требовал процесс и еще немножко с запасом. Инна Петровна, в благодарность за пробивные услуги, стала оставлять вовочку для индивидуальных занятий и он даже сумел получить тройку в четверти.

Дальше всё случилось коротко, ясно и до жути банально, дорогой и уважаемый читатель, и не о чем тут дальше рассусоливать. Одинокая бездетная Инна Петровна вышла замуж за одинокого отца вовочки, вовочка стал круглым отличником, ну чисто от удивления произошедшему. Через два года у них родилась еще и Анечка, поскольку Инна Петровна была хоть и бабушка, но еще в соку. Пианино теперь стоит в другой, их общей квартире и романсы теперь они поют втроем, а скоро к ним планирует присоединиться и младшенькая.

А дырки остались одинокими. В бывшую квартиру Инны Петровны переехал одинокий пенсионер, который не верит ни в какие дырки, а верит в скорую победу зла над добром, если к его мыслям по поводу происходящего в стране не прислушается немедленно сам Президент и его команда.

Иногда дырки грустно чихают известкой, но не жалуются, а утешаются тем, что у пенсионера нет денег на евроремонт и их еще не оторвали вместе с проводами.