“…Есть только миг между прошлым и будущим,

Именно он называется жизнь…”

Из песни на слова Л.Дербенева

 

Я проснулся за минуту до того, как должен был задребезжать мой инвалид будильник. Легко спружинив, выскочил из-под одеяла, спрыгнул на пол, и вытащил, пошарив под кроватью, гантели. Изящно сдув многолетнюю пыль, я бодро замахал ими. Такого со мной не случалось уже лет пять. Покончив с зарядкой, я обнаружил себя радостно фыркающим под прохладным душем. А еще минут десять спустя, смакуя и ощущая всеми органами чувств вкус каждого кусочка, уплетал яичницу с луком и ветчиной. Я не мог припомнить, когда последний ел действительно с удовольствием. Уже несколько лет я просто поглощал пищу, совершая необходимый для поддержания жизни ритуал пищеварения. И тут меня осенило, до меня дошло: Я ВЕРНУЛСЯ!

Мне захотелось кричать. Хотелось петь и повторять эти два слова на все лады. Но ведь никто кроме меня не знал, что я вернулся. Никто не знал, и не мог знать этого. Для всех я никуда и не уезжал, следовательно мне неоткуда было и возвращаться. А для “наших”… Для “наших” я, наверное, просто исчез. Впрочем, какие же они теперь для меня “наши”? И все-таки мой разум требовал более существенных подтверждений моего возвращения. Сейчас, немедленно. А вдруг я ошибся? Я стал перебирать в уме “наших”: Стин, Бос, Ломани, Нэл… О! Нэл – это как раз тот, кто мне нужен. Еще вчера мы ломались с ним насчет катехизиса, и что самое главное – я знал его еще со старых времен. Мы вместе учились в школе. И даже дружили немного, но после выпускного встречались один или два раза, случайно на улице. А потом он появился у “наших”, чуть позднее чем я.

Я бросился к столу и стал перетряхивать ящик со школьными реликвиями. На пол полетели: грамота за 3-ее место по шахматам, фанерная медаль, кособокая коробочка, склеенная в 1-ом классе на уроке труда с аккуратненькой красной пятерочкой на уголке, листок с каракулями… Невольно притормозил, скользнул взглядом по листку – черновик, кажется, стихи:

Мундира, славы, чести не любя,

Луна, любил бы я тебя,

Когда бы не было бы той,

С которой я целуюсь под тобой.

На пол, к черту. Так, дневник за 8-ой класс… Ага, вот она – записная книжечка. Так, так. Как его – буква “Б”. Первые полстраницы занимает запись, сделанная еще до школы. Печатными буквами, в которых легко угадывалось, как старательность по мере работы над этой исторической записью эволюционировала в нетерпеливость, было выведено: БАБУШК , а на следующей строчке А ТАСЯ. Еще ниже уже совсем коряво нашкрябано 6 цифр – номер телефона. Следующая, как раз нужная мне запись – Быковский Леня, Шверника 5, кв. 13. Это уже каракули многоопытного третьеклассника. Да, кажется именно в третьем классе, я ходил к нему на день рождения. Там мы играли в такую игру: папа Нэла, то есть, конечно, Лёнин папа, никаким Нэлом он тогда не был, и, вообще, Нэлом он был только для “наших”. Так вот, его папа говорил название каких-нибудь иностранных денег, а мы должны были угадать из какой они страны. Победителю он подарил мелкую иностранную монетку. Лёнин папа был коллекционерам. Мне, как сейчас помню, стало безумно завидно, что у Лёньки такая коллекция иностранных монет, а у меня - нет ни одной. Я рассказал об этом своему папе, и он не сплоховал: через несколько дней притащил мне целую кучу разных иностранных монеток. Он не был коллекционером, и, конечно, не был ни разу за границей. Откуда он мог взять все это богатство? Папа был преподавателем в институте. У него в группе было два или три студента из Африканских стран. Те по его просьбе и принесли ему разнообразную мелочь, свою и других студентов из иностранной общаги. Студенты уважали моего отца.

Ладно, что-то я отвлекся. К черту воспоминания, а то можно и не успеть, а то и вовсе снова выпасть. На часах было 7:35. Я подумал, что успею перехватить его еще дома, здесь ведь недалеко. Дом и подъезд сохранились в зрительной памяти. А вот и квартира. Я нажал на кнопку. Звонок отозвался мягкой мелодичной трелью, и я вновь ощутил волнение, как 15 лет назад, когда, прижимая к груди лучший подарок - книгу, стоял на этом же самом месте. Дверь открыл Нэл.

- Привет, Нэл!

Он был явно удивлен, но все-таки выдавил из себя:

- Леха? Здорово.

Я молчал, пристально всматриваясь в него. В общем-то, все было уже ясно. Немного оправившись от удивления, он сказал:

- Сколько же мы не виделись? Лет пять? И почему ты меня так странно назвал? Вроде, в школе меня иногда звали Быком? Да, ты заходи.

- Спасибо, Леня. Извини, тороплюсь. Я просто заскочил сказать…э-э… Знаешь, готовится встреча нашего класса, ведь скоро уже десять лет как… Ну, то есть пока еще восемь. Главное, что ты жив-здоров, на месте. В пределах досягаемости. Я тебе потом, ближе к делу скажу, что и как. Ну, ладно, бывай. Я почапал дальше. Подробности – письмом, - вывалил я на него первое, что пришло мне в голову. Я знал, что на него это все равно не произведет никакого впечатления. Он не жил в этом мире.

Я вышел на улицу. Ощутил прохладное дыхание ветра на лице. Приятно, черт возьми, ощущать вот такие мелочи. Значит… Значит, я действительно вернулся. А “наши” для меня теперь не существуют, как, впрочем и я для них. Алана больше нет.

Это было невероятно, но факт. Я – вернулся. Ведь все “наши” там мечтают об этом. Только в этом не принято признаваться друг другу. Шим учил нас, что это невозможно, что мы отрезаны раз и навсегда. Мы верили ему. Шим был основателем колонии. К тому же большинство из нас именно он подобрал на улице, когда мы болтались по городу в одиночестве, без прошлого и без будущего, выдавленные временем. Это самое страшное, когда уже чувствуешь, с тобой что-то произошло, что-то ужасное и безысходное. Но никто вокруг этого не понимает, ни твои близкие, ни случайные прохожие. Никто и не может этого понять, потому что ты ходишь, говоришь, делаешь то же, что и раньше, но уже не ЖИВЕШЬ в этом мире. Шим находил нас по глазам. Глаза, они останавливались, как и время, которое теперь не текло для нас. Но они оживали вновь там, среди “наших” и зажигались в ответ на понимающий взгляд. Почему-то люди редко смотрят прямо в глаза, особенно на улице незнакомым прохожим, а Шим смотрел. Смотрел, и поэтому находил таких же, как и он сам, выдавленных временем. Он вылавливал на улице тех, кто брел с пустым безжизненным взглядом. Смотрел в глаза, проникал в душу и, если взгляд оттаивал, оживал и зажигался вновь, то Шим забирал такого с собой.

Шим и меня подобрал – это было три с лишним года назад. Тогда еще не было колонии, но “наших” уже собралось человек пятнадцать. Причем, за исключением Шима, Лока и Нарики все были новичками.

По теории Шима выдавливание определенных склонных к этому индивидуумов происходит во все времена, но бывают такие моменты в развитии общества, когда это приобретает массовый характер. Нынешнюю волну он объяснял тем эмоциональным шоком, которое испытало общество от избытка вдруг навалившейся отрицательной информации о прошлом с одновременным разрушением иллюзорных представлениях о будущем. Тогда все новые и новые “выпавшие” действительно появлялись чуть ли не каждый день. Это и подтолкнуло к созданию колонии, чтобы как-то упорядочить нашу жизнь. С провозглашением колонии было узаконено присвоение новых имен, больше того оно стало обязательным. Мы регистрировали колонистов по этим новым именам. Был сформирован комитет по поиску и комитет адаптации. Поисковики занимались выуживанием вновь “выдавленных”. Адаптаторы учили новичков жить в нашем мире. Сами собой образовались секции по интересам, которые регулярно собирались в определенных местах и устраивали “ломки”. Так мы называли наше общение, если хотите, дискуссии. Шим и другие старички объясняли вновь прибывшим их теперешнее положение и то, что произошло с ними в той, привычной реальности. А здесь мы строили новую жизнь в новом мире. После создания службы поиска новичкам не приходилось подолгу болтаться в одиночку – их выуживали довольно быстро, так что они становились колонистами совсем зеленые, еще ничего не успевшие понять и осознать самостоятельно. Если первым приходилось до многого доходить самим, то нынешние новички получали в готовом виде стройную теорию мира, в котором очутились. Они слепо верили и во всем доверялись Шиму и другим старожилам.

Шима “выдавило” еще за несколько лет до той мощной волны, которая одним из первых принесла и меня в этот мир. Он шлялся один около трех лет пока не встретил таких же как и он: сначала Лока, а чуть позже и Нарику. Конечно, за это время Шим о многом сумел подумать многое понять. Потом ломаясь с другими старичками, он создал теорию, объясняющую наш мир, и наше появление в нем.

Лично я не сторонник термина “выдавленные” – это Шим придумал его, но в сути процесса он, безусловно, прав. Все мы перестали существовать в нашем старом добром мире в каждое мгновение настоящего, оставаясь, тем не менее, в нем в прошлом и будущем. Непрерывно текущее в одном направлении время состоит из того, что было, что будет и из того, что происходит сейчас. Причем “сейчас” – это миг, это ничто, это интервал времени длиной ноль, это скользящая граница между прошлым и будущим. Но именно этот ничтожный миг, это самое мгновение и есть то, что мы называем жизнью, потому что именно в этот миг человек ощущает мир, окружающий его, видит его краски, слышит его звуки, то есть живет. А мы выпали из этого мига и перестали ощущать себя частью окружающего нас мира. Для остальных людей с нами ничего не произошло, потому что мы исчезли из интервала времени длиной ноль. Мы - есть за мгновение до этого и после него. Это просто невозможно заметить. Что для кого-то данный миг чужой жизни? Ничто. Но для каждого из нас этот самый миг и есть жизнь.

Шим считал, что когда теряешь опору в своем прошлом, когда прожитая жизнь кажется ошибкой, и когда перестаешь видеть смысл в том, что ты делаешь и к чему стремишься, тогда прошлое и будущее становятся огромными пугающими глыбами, которые своей безысходностью давят все сильнее и наваливаются на тебя с двух сторон, пока сомкнувшись, не выдавят тебя из жизни вместе с крошечной капелькой настоящего. И с этим малюсеньким мгновением времени, ты “выпадаешь” в другой мир, где у тебя нет ни прошлого, ни будущего.

Иногда, чтобы более наглядно объяснить новичкам то, что с нами случилось, Шим сравнивал жизнь человека с подъемом по лестнице. Человек идет по жизни, переходя со ступени на ступень, и вдруг видит, что дальше впереди ступенек нет – лестница обрывается и висит в воздухе, как в старом доме, который пошел на снос и верхние этажи уже разломали. Человек оглядывается назад и видит, что ступени, по которым он шел, только казались ему надежными и основательными, а на самом деле оказались непрочными и подгнившими. И теперь, когда он посмотрел на них сверху вниз, они на его глазах рассыпались в прах, и путник остался стоять на одной единственной ступени, висящей в воздухе, и нет ничего ни впереди, ни позади. А сколько времени может стоять человек на ступени висящей в воздухе? Миг. А потом – падение.

Да, мы попадали в “наш” новый мир, оставляя в старом свое прошлое и будущее. Здесь было только настоящее, растекшееся из той крохотной капли в безбрежный океан, превратившись из мига в вечность.

Наверное, Шим во многом был прав, но мне казалось, что не время выдавило меня, а я сам вышел из настоящего, потерял его, то погружаясь в океан воспоминаний, то выныривая на гребне мечты. Я не чувствовал, чтобы я разочаровался в прожитых годах или ощущал полную безысходность, настоящее просто ускользнуло от меня. Волны прошлого, сомкнувшись с волнами будущего, захлестнули меня, выбили из-под ног реальность, и увлекли за собой, а наигравшись выбросили…

За этими размышлениями я дошел до подъезда своего дома. Пора было действовать, ведь, я недаром вернулся. Слова непрерывно рождались внутри меня, теснились, напирая друг на друга, готовые вылиться на бумагу. Прыгая через две ступеньки, я помчался наверх.

 

Я бреду по Литейному дрябло перебирая ногами. Дома, фонари, уходящая в бесконечность улица – все кажется не настоящим, плоским, нарисованным на холсте, как старые пыльные декорации. Я почувствовал, что теряю ощущение реальности. Шум улицы, как сквозь вату, девушка в красных сапожках – будто, мультяшная. Куда я бреду? И зачем? Все. Завод кончился. Батарейка села. Последние конвульсивные движения… в этом мире. Неужели меня опять “выдавливает”? В голове, словно голос за кадром, неустанно повторяются слова:

“У вас нет сюжетной линии, и плохо ощущается герой. Какой он? Худой или толстый? Высокий или низкий? И вообще, честно говоря, скучновато. Концовка слабовата. ”

“Да, но я описал то, что случилось со мной. Это – не рассказ, это очерк.”

“Понятно, понятно. Но, я думаю, это не стоит публикации. Избитая тема – лишнего человека. С оптимистическим концом… ”

“Да, да, спасибо, да, до свидания.”

Дома, фонари, слева, справа. Уходящая вдаль улица. Декорация движется, но не меняется. Картонные муляжи в шубах, шапках, дубленках, куртках, ватниках, закутанные в шарфы, плывут мимо меня. Все повторяется, как тогда. Ватное безучастное тело. Я опять вываливаюсь. Неужели все?! Неужели ничто не удержит меня здесь, не остановит. Господи, за что ухватится. Ни одного живого человека кругом. Все картонное, непрочное.

Все-таки, я пытаюсь сосредоточиться… И неожиданно вспоминаю. Вспоминаю Кочу. Его нашел Шим полгода назад. Он случайно наткнулся ночью на долговязого парня в клетчатых мешковатых штанах на подтяжках. Тот стоял возле Кировского моста. Шим считает, что Коча шел топиться. По-крайней мере, в старой потрепанной сумке через плечо у него лежали Библия, веревка, обломок чугунной ограды и детский раскидайчик. Почему-то сплоховала служба поиска. Он проболтался в одиночку больше двух месяцев. Возраст Кочи определить было невозможно. Лицо больше всего напоминало прошлогоднюю картофелину: мятое и испещренное морщинами. Он был сутул, как многие долговязые люди, движения его были по-детски резкими, а волосы непослушными вихрами торчали на голове во все стороны.

Месяц назад он перестал появляться у “наших”. Он - исчез. И только сейчас до меня дошло, что, может, он исчез так же как я, то есть на самом деле он просто вернулся. Надо во что бы то ни стало найти его. Он единственный, кто сможет понять меня. Он расскажет, как ему удалось остаться здесь. Это мой единственный шанс. Кажется, сама эта мысль удержала меня на краю. Появилась спасительная соломинка – цель. Она и не дала мне вновь оказаться “выдавленным”. Окружающее обретало форму и привычный вид. Я обнаружил, что уже почти дошел до Владимирской площади.

Но где же мне его искать? Ведь я знал его только по колонистской жизни, и впервые увидел, когда его привел Шим. В этой обычной жизни я не знал где искать его. Было уже поздно, усталость навалилась на меня всей своей тяжестью. Надо идти домой. Может, завтра что-нибудь придумаю. Главное, что я остался.

По телевизору передавали хронику дня. Криминальные происшествия настойчиво вытесняли прочую информацию и заполняли собой весь эфир: семь ДТП, два угона автомобилей, драка в метро, пожар в коммуналке, попытка изнасилования, самоубийство на Разъезжей улице. На чердаке дома номер 15 повесился мужчина неопределенного возраста. Документов при нем не было. В карманах обнаружена Библия и детский раскидайчик. Всех, кто опознает его просьба…

- Леш, отнеси тарелку на кухню.

Я посмотрел в пустую тарелку и не смог вспомнить, что я только что съел. Это… это конец… Все.

Я вышел на улицу и пошел к “нашим”. Еще не дойдя до места, встретил Лока. Он помахал мне:

- Привет, Алан, где пропадал? Твое исчезновение наделало у нас много шума. Ты напугал нас. А еще, с Шимом что-то неладное. Он стал весь какой-то как стеклянный. Безразличен ко всему. Похудел сильно. Очень сильно, как будто, его сдавили по бокам.

Я сунул руку в нагрудный карман пальто и нащупал конверт. Это письмо мне дал Шим перед самым моим возвращением. Он сказал, что чувствует, что с ним нелады, и просил прочитать письмо, если с ним действительно что-то случится. Я совсем забыл про это письмо, когда вернулся. Похоже, что теперь пора было его прочитать. Я сказал Локу:

- Ты иди к “нашим”. Я сейчас догоню, только стрельну сигаретку.

- Ну, догоняй. Только не пропадай снова.

Лок пошел, а я остановился и надорвал конверт.

“Алан!

В последнее время со мной происходит что-то неладное. Кажется, я начинаю понимать что. По-моему, я не в силах предотвратить это, и хочу заранее проститься. Что конкретно произойдет со мной, невозможно предугадать. Не представляю, как это будет выглядеть со стороны. Возможно, для вас я останусь таким же, и вы вообще ничего не заметите, но сам я чувствую, что процесс уже начался.

Я знаю, ты, Алан, хочешь вернуться. Я всегда внушал вам, что “наш” мир - это поезд в один конец , что вернуться невозможно. В последнее время ты все чаще пытался спорить со мной, и мне кажется, ты поверил в такую возможность. С самого начала я боялся этого, потому что многие, да, многие наши хотят вернуться. Не знаю, это, наверное, как ностальгия, как тоска по материнской ласке. Может, это просто тяга привычки, а может, надежда на возрождение? Не знаю. Мне никогда не хотелось вернуться. Это не позерство. У некоторых из наших – это, своего рода, бравада, но не у меня. Я не хочу возвращаться и поэтому не могу. И я боялся, что вы все, или большинство из вас, захочет и сможет. И тогда рухнет мир, созданный мной. Наша колония – это моя земля обетованная: воплощение мечты о будущем и материализация светлых воспоминаний о далеком прошлом.

Вернуться несложно. Ты помнишь, как исчез Коча. Так вот, он просто вернулся. Незадолго перед его исчезновением я разговаривал с ним. Его мучили воспоминания о сыне. У сына какие-то серьезные проблемы со зрением. Понимаешь, о чем я? В нашем мире, в котором нет прошлого, - ВОСПОМИНАНИЯ!? Это нонсенс. Это означает, что он уже был на пути к возвращению. В общем, я уверен, что он вернулся. Возвращайся и ты.

Не знаю, что станет с вами, когда меня “вытеснит” из “нашего” мира. Может, ничего не изменится, а может, распадется колония. Хотя вряд ли, многие крепко вросли в эту жизнь. На начальном этапе колония во многом держалась на мне, но теперь моя роль не так существенна.

Думаю, что со мной происходит, что-то вроде “выдавливания”, только на новом уровне. Понимаешь, этот мир, когда я пришел в него был без прошлого и без будущего. Мы создали колонию, в которой жили одним настоящим. И я был счастлив. Потом наш мир начал обрастать. Сначала прошлым, для меня уже довольно долгим. Ведь, я живу в нем несколько лет, и отлично помню эпоху до создания колонии, которая стала уже историей – прошлым “нашего” мира. Беседуя с новичками, я невольно копошусь в этом прошлом, объясняя им при этом, что здесь в этом мире как раз таки и нет никакого прошлого. А его становится все больше и больше. Прошлое неизбежно порождает и будущее. Когда возникает протяженность во времени назад, у человек невольно зарождаются мысли о будущем. Кроме того, может, ты и не знаешь, но у меня и Нарики в скором времени будет ребенок. Первый ребенок в “нашем” мире. А это ли не есть будущее!

Наша колония жутко разрослась. Поначалу мы все были духовно едины, мы были больше чем братья, ты ведь помнишь. А теперь все больше чужих глаз. Может, мы и сами перестарались. Комитет по поиску ставит задачи находить все больше и больше “выдавленных”. Вот и ведут к нам не вполне “наших” людей. Мне стало холодно в нашем мире. Мне тесно в нашей колонии. Я чувствую, этот мир скоро выдавит меня.

Может быть, там в третьем мире, мы снова когда-нибудь встретимся. Возможно, там уже кто-то есть. Мне кажется, что многие “наши” нашли свое пристанище в колонии и будут жить в ней до конца, но я… я вечный скиталец. Прощай.

Шим”

 

Мне вдруг ужасно захотелось написать про Шима. Я представил его вечно блуждающим по неведомым мирам, обреченного быть первооткрывателем. Находить, строить и снова терять, оставаясь для окружающих обыкновенным неудачником. Наверное, это будет не совсем настоящий Шим, получится другой, мой Шим, такой, каким вижу его я. И этот рассказ уже обязательно напечатают.

Я сунул письмо в карман и пошел в обратную сторону. Я почти бежал, я подпрыгивал, я почти летел, потому что… я ВЕРНУЛСЯ.