Мокрый март месил под ногами снежную кашу, превращая ее в раскисшую грязь. Я пробиралась в толпе народа, стараясь удержаться на ногах на скользком тротуаре. Путь мой лежал в багетную мастерскую – оформлять в рамку готовую вышивку. На локте у меня висела бабуся, шлепая по талым лужам подшитыми валенками. И зудела. Не переставая.

Бабуся костерила на все лады все и всех. Грязь. Сырую весну. Дворников, которые не чистят тротуары. Правительство, которое не следит за дворниками. И меня заодно – куда ж без этого. Потому что в прежние времена они деньги на ерунду не тратили и без нужды обувь по грязи не трепали, и идти нам надо никак не в нужную мне мастерскую, а прямиком на почту, где ей, бабусе, надо заплатить на свет, а пенсию все никак не поднимут, и виновато в этом тоже наше правительство, раз воспитало меня, такую непочтительную.

Нет, я бабусю люблю, уважаю и все такое. И на ее зудение у меня уже иммунитет. Но иногда все одно к одному складывается – и грязь, и неудача, и зарплату опять задержали, - и тогда мне хочется бабусю придушить.

Просто удивительно, как, прожив при советской власти больше шести десятков лет, бабуся не научилась держать рот на замке. Судя по бабкиным рассказам, ругаться на вождей и правителей тогда отучали быстро и навсегда. Впрочем, при власти новой бабуся живет уже почти двадцать лет и вполне научилась ругаться заново.

Но это я отвлеклась.

Спустя минут пятнадцать мы с бабусей все-таки доползли до нужного мне места – высокого крылечка с узорной вывеской. Я выслушала длинную тираду о том, что раньше добрые люди вышивки вставляли в рамку сами, сумасшедшие деньги за это не платили, и ничего – до сих пор те вышивки на стене висят. С бабусей спорить – что с радио. Я втащила ее наверх по скользким ступенькам и остановилась передохнуть.

- Подождешь меня здесь? – спросила я. – Погода сегодня теплая…

- С тобой пойду, - ответствовала бабка.

Конечно, как же не проследить – вдруг правнучка любимая что-то не то сделает. То, что правнучка не дите и в свои двадцать шесть способна соображать сама, бабусе в голову не приходило.

Звякнул колокольчик над входом, тяжелая дверь медленно закрылась, отрезая шум и слякоть весенней улицы от уютной тишины мастерской со скромным названием «Палитра».

Я люблю здесь бывать. И по делу, и просто так. Строго говоря, это художественный салон, а не мастерская, но больше всего это тесное помещение походит именно на мастерскую – так здесь тесно, уютно и много всего. Вдоль стен стоят, расставленные в одному хозяину ведомом порядке, картины в рамках. Все новинки местных художников самым первым можно увидеть здесь. На витрине лежат, разложенные под выпуклым стеклом, бисерные украшения – колье, пасхальные яйца, браслеты, деревья всех цветов и фасонов. Хочешь подсмотреть новенькую идею – тебе сюда. Хочешь сдать свою работу – тебе тоже сюда. Хочешь найти подарок, если сам плести из бисера не умеешь, - тебе опять же сюда. А еще – готовые вышитые картины дожидаются своих хозяев (и ты ревниво замечаешь – Марина Алексеевна уже закончила свою «Вышивальщицу», а Люська что-то медлит, не несет, хотя ее «Подсолнухам» осталось всего ничего… все мы, вышивальщицы маленького города, знаем друг друга если не в лицо, то по работам – с гарантией). Ну, и конечно, оформить вышитую работу можно только здесь. Бывали, конечно, у нас и другие мастерские, возникали и лопались, как пузыри-однодневки. А «Палитра» держится уже восемь лет, и ничего… живет.

Даже моя бабуся, на что уж ворчлива, и та любит сюда со мной приходить. Только виду не показывает.

Молоденькая девочка-продавщица приветливо кивнула мне из-за прилавка, а я тихонько порадовалась. Повезло именно на нее попасть. Здесь все друг друга знают, а я – завсегдатай. Эта девочка – уже четвертая на моей памяти, и на диво – с хорошим вкусом. Впрочем, продавщицы здесь все старательные, вежливые, и в вопросе подбора оформления и сочетаний цветов вполне разбираются.

Я вытащила из пакета готовую новую работу – «Лошади в ночном». С удовольствием уловила восхищение на лице продавщицы – да, я работаю качественно и знаю это. Нынешняя работа – для себя, оттого и сделана с особенным старанием. Нет, на заказ я делаю не хуже, тщательнее даже, но… ну, разве надо объяснять, чем отличаются работы для себя или в подарок от работ, сделанных ради заработка? Вы, поди, из трех сотен книжек себе самую лучшую оставите? Вот и я так же…

Пока мы с продавщицей Леной старались прийти к общему мнению в выборе рамки и паспарту (сказать честно, я порой прислушиваюсь к ее советам), бабуся бродила вдоль стен и рассматривала картины, удовлетворенно кивая. Я забыла сказать, что в прошлом бабуся – преподаватель истории искусств в нашем университете. Оттого и со мной сюда ходит – надо же быть в курсе новых веяний, даром, что давно на пенсии. Подслеповато вглядываясь, изредка наклоняясь, бабуся придвинулась к нам почти вплотную, но нас, конечно, не замечала.

Лена тем временем уже оформляла заказ, открыв толстую, устрашающего вида амбарную книгу.

- Почему вы всегда только животных или пейзажи вышиваете? – улыбаясь, спросила она, не поднимая глаз от тетради. – Портретами не увлекаетесь?

Я пожала плечами.

- Увлекалась раньше, потом надоело. Может, вернусь когда-нибудь…

За спиной хлопнула дверь подсобки, мимо бабуси шагнул ко мне высоченный всклокоченный дядька в мятом свитере и джинсах. Вежливо кивнул и заулыбался – узнал.

Хозяин…

Я поздоровалась. Мы знали друг друга третий год, и мастером Иваныч был толковым, мог подсказать что-нибудь ценное и в деле своем разбирался на пять с плюсом. Он, кстати, в свое время учился у бабуси на худграфе.

- Вы, Катюша, покажите ей свою «Мадонну», - приветливо прогудел он в густую бороду, почтительно кланяясь не замечавшей его бабусе. – Пусть посмотрит, как люди работают…

- Обязательно, Алексей Иваныч, - улыбнулась я. – Может, ради такого дела я и вдохновлюсь и опять портрет какой-нибудь вышью.

- Путина, - усмехнулся хозяин. - Или Медведева.

- Щаззз, - фыркнула я.

Девочка Лена сосредоточенно писала, не поднимая головы. Скромная, старательная, аккуратная.

- Что, – засмеялся Иваныч, - типаж нехорош?

- Делать мне больше нечего, - снова фыркнула я. – Пусть другие вышивают, если им надо…

Что-то больно толкнуло меня под локоть. Я обернулась. Маленькая моя бабуся стояла рядом и, отчаянно мигая, подавала какие-то странные знаки. На лице ее застыло совсем несвойственное ей выражение – смесь страха, вежливости и отчаяния.

- Ба, тебе плохо? – испугалась я. – Душно, может? Давай выйдем?

- Лена, живее! – скомандовал хозяин, быстро взглянув на бабушку. – Что там можно писать так долго? Анна Романовна, вам воды, может? Или сядете?

Он вытащил откуда-то из-под завалов картона стул и усадил на него бабусю, помог расстегнуть ей пальто. Дверь мы распахнули, и сырой и влажный воздух ворвался в маленькую комнатку, стирая с лица бабуси мертвенную бледность. Девочка Лена смотрела на нас из-за прилавка слегка испуганными глазами.

 

- Говорила я тебе – сиди дома, - выговаривала я бабусе, когда мы вышли из мастерской. – Вот чего ради ты со мной потащилась? Ведь давление с утра было, а тут еще погода такая… Что тебе, горело со мной сюда сегодня тащиться?

- Ох, погоди, Катенька, - выговорила бабуся. – Постоим давай. Испугалась я.

Мы выбрались из толпы и, свернув в маленький двор, присели на скамеечку у подъезда. Старые тополя тоскливо шумели голыми ветками.

- Испугалась? – изумилась я. – Чего? Ты же этого Иваныча сто лет знаешь… он же учился у тебя. Или забыла?

- Погоди, Катенька, - повторила бабка. – Ни при чем тут Иваныч. За тебя я испугалась.

- Вот новое дело, - захохотала я. – Что я, красна девица, которую похитит серый волк?

Бабуся пожевала впалыми губами, словно не решаясь заговорить. Лицо ее было одновременно виноватым и очень строгим.

Порыв сырого ветра пробрал нас до костей. Я откинулась на спинку скамейки. Из-под шапки бабуси выбилась седая прядь, но она молчала, глядя сквозь меня невидящими глазами.

Потом бабуся вздохнула глубоко и погладила мою руку.

- В тридцать девятом это было, Катенька, - тихо сказала она. – Я тогда такая, как ты теперь, была… нет, помоложе, семнадцать мне исполнилось. В Ленинграде мы жили. Вышивала я… ну, сама знаешь, как. Мои работы на заказ многие большие люди брали. Тем и жили… мама-то не вставала уже.

- Баб…

- Не перебивай, говорю. И вот как-то пошла я к подружке в гости… подружка была – не разлей вода, Верочка… А у нее тетка… я тетке этой блузочку расшивала. Принесла работу, выложила. Тетка меня и спрашивает: «Что ты, Анечка, все только цветы да цветы шьешь?» Вот как тебя сейчас спросила. «А портреты, - говорит, - вышивать можешь?» Я отвечаю: мол, не знаю, не пробовала. А она мне: «А вождя нашего Сталина вышьешь? Мы бы у себя в Доме художника его повесили». А я, дурочка, возьми и брякни: нет, мол, не хочу, сложно это, пусть кто другой вышивает, я лучше что-нибудь красивое сработаю. Тетка испуганно на меня посмотрела, блузочку забрала, заплатила и поскорее откланялась. А через день пришли за мной… Верочка, подружка милая, донесла. Мол, так и так, портрет вождя и учителя некрасивым назвала, по всему – контра белая и против Сталина замышляет.

Бабка передохнула, пожевала губами.

- Так вот и отсидела я пять лет за контрреволюциию. Статья пятьдесят восьмая. Ладно, в лагере начальнику одному мое рукоделие приглянулось, он для жены забрал. После того меня с общих работ на кухню перевели… так я ему до конца срока и вышивала. А иначе… не выбраться бы мне оттуда.

Бабка посмотрела на меня темными глазами.

- Я нынче как разговор твой услышала – словно ума решилась. Забыла, какой нынче год, все на свете забыла. Одно на сердце – забрать тебя да бежать скорей из этой мастерской куда глаза глядят. Потому что придут за тобой ночью, опять придут.

- Баб, ты что, - пробормотала я. – Сейчас уже не приходят. Время другое.

- Время, Катенька, всегда одно и то же. И длинные языки всегда умели укорачивать. Ты уж поостерегись, хорошая моя. Не болтай ерунду, где не надо.

- Баб, ты сама ерунду говоришь, - сказала я беспомощно. – Ну, ты что? Ты думаешь, Иваныч на меня доносить побежал бы? Да он же…

- Не Иваныч, а девочка эта, продавщица. Тихая она, да такие вот тихие всегда и пакостят.

- Баб… Ну, ты правда чушь выдумываешь…

Бабуся провела рукой по лицу, словно стирая невидимую паутину.

- Может, и чушь, - вздохнула она. – А может, и нет. Пойдем домой, солнышко мое… Холодно.

И добавила, поднимаясь, словно про себя:

- Старая я…

Ветер стих, выглянуло солнце. Мы шли по раскисшему тротуару, я держала бабусю за руку. Она, маленькая, сморщенная, молчала. Думала о чем-то своем. Вздыхала.

А я думала о том, как бы не забыть в срок забрать готовую работу. За мной не придут - ни сегодня, ни, наверное, даже завтра - чтобы обвинить в заговоре против президента. Только прабабке это не объяснишь. Она все равно не сможет за меня не бояться.

 

14.02.2010.