Мы взяли его месячным щенком и назвали почему-то Грек. Он спал в обувной коробке в коридоре, а когда стучали в дверь, вываливался из своего логова, полз на еще расползающихся лапах к двери и лаял страшным басом. Так он охранял нашу дверь до последнего дня своей жизни.

 

Это был крупный, красивый, умный, гордый светло-тигровый непородистый боксер, больше похожий на олененка как своей необыкновенной статью, так и вытянутой, а не приплюснутой, как у всех боксеров, мордой – видно, мать его когда-то с догом гуляла.

 

Не знаю, как у остальных собак с генетической памятью, но мой незабвенный Грек, когда подошел к полуторагодовалому возрасту, таращил свои невинные боксерские глаза на всех окрестных кошек скорее с любопытством, чем с охотничьим азартом.

 

Из этого я, как неопытный в ту пору собачник, сделала единственный, казавшийся мне правильным, вывод, - у моего пса отсутствует чувство личной неприязни к семейству кошачьих. При словах «личная неприязнь» передо мной возник Фрунзик Мкртчян из фильма «Мимино». Возник и исчез.

 

На прогулках во дворе, игриво подбегая к встреченным зазевавшимся кошкам, Грек доброжелательно и любознательно обнюхивал их, решительно играл своими собачьими треугольными домиками-бровями и не выказывал им ни своего расположения, ни противоположных чувств. Этим он выражал небывалое изумление самим фактом существования иначе пахнущих и таких необычных шипящих и торчащее - хвостатых существ.

 

Видно в ту пору кошки навстречу попадались задумчивые или мало в собаках разбирающиеся. Самое страшное, что они могли себе позволить, это – выгнуть спину дугой, застыть как полупарализованные, а уж пошипеть – только на значительном от нас расстоянии. А скорее всего, Грек почему-то пользовался у них особым расположением – то - ли своей добродушной вечноудивленной мордой, то - ли ленивой походкой, которой он к ним подходил.

 

Конечно же, играло свою роль и необычайное послушание Грека, по-собачьи неграмотного ввиду непосещения специальных собачьих школ, но вынужденного терпеть мое словесное общение едва ли не двадцать четыре часа в сутки. Муж мой, царство ему небесное, был человек крайне интересный, но малоразговорчивый.

 

Грек не знал команд, но если я ему говорила: «Кисонька хорошая, ее можно только понюхать», он ни разу не подвел меня, и ни одна хозяйка кошки не упала в обморок при виде картины «Тигровый боксер разрывает в клочья несчастную кошку».

 

У моего Грека тоже произошла трансформация отсутствия чувства неприязни к представителям семейства кошачьих. Только в обратную сторону.

 

Мы с мужем пошли в гости, а у наших друзей была весьма своенравная королева-кошка или кошка-королева, в общем, главный член семьи. И вот мы идем пешком довольно далеко, - я, муж и Грек. Муж, по своему обыкновению, молчит, а Греку я всю дорогу внушаю, гипнотизируя его трехсотым повторением одной и той же фразы: «Мы идем к Зое – подружке, у нее – кошечка Муся. Муся – хорошая. Её можно только понюхать». За время нашей ходьбы я это усвоила намертво, а потом оказалось, что и Грек усвоил это – и тоже – намертво.

 

Кошка Муся при нашем появлении с собачкой в холке больше метра, с тупорылой боксерской слюнявой мордой, подскочила как ненормальная, строго вертикально, и даже без мявканья, запрыгнула на пианино. Она не сходила с него даже тогда, когда мы стали петь с полуподдатым пылом наши любимые визборовские песни. Муся желтым прищуренным взглядом отслеживала все перемещения странно пахнущего и ничего хорошего не предвещавшего гостя, при этом сохраняя совершеннейшее спокойствие. Дескать, я тут хозяйка, а кто вы такие, еще разберемся.

 

Вдоволь напевшись, мой, слегка под шафе, супруг решил показать всем, как наш молодой пёс защищает свою хозяйку. Он легонько протянул ко мне руку, потряс за плечо и произнес ключевую для Грека фразу: «Грек! Маму обижают!» От того, что «обижал» маму вожак нашей стаи, - у Грека в голове ничего не перевернулось. Он, в точном соответствии с полученными ранее инструкциями, призвав на помощь все свои собачьи гены, - поднял шерсть дыбом, оскалился и зарычал, да так громко и грозно, что первой не выдержала Муся, во всем любящая порядок.

 

Она по-кошачьи быстро своей мудрой головой сообразила: мало ли тут какие приблудные псы будут приходить, загонять своим тигровым видом порядочных кошек на пианино, жрать нахаляву самые вкусные куриные косточки и прочие деликатесы, отвлекать от нее, любимицы, внимание и ласку! И когда раздался мощный собачий рык, Муся за полсекунды преодолела полутораметровое расстояние и совершила беспосадочный перелет по маршруту: пианино – собачьи яйца.

 

Вцепилась она когтями, шипя как тридцать три опустевших и сгоревших на плите чайника, бешено вращая своими и без того дикими глазами, - насмерть! Понимаю состояние мужчин, читающих эти строки, я в какой-то мере, доктор. Муся когтями вцепилась в Грека и повисла. Мы все остолбенели.

 

И тогда мой родной, воспитанный на лучших литературных примерах, пёсик, усвоивший по дороге считалку, которой я его научила, только всего и сделал, что устремил на меня свои прекрасные и без того грустные глаза, полные собачьих слез, а в них я совершенно ясно, без перевода с собачьего, прочитала: «Мама! Как же так? Ведь ты говорила, что Муся – хорошая? (И далее – совершенно непереводимо.)».

 

Мусю мы общими усилиями сняли, но с тех самых пор мой Грек почему-то стал недолюбливать кошек и гонял их всегда исправно и с огромной радостью.