Муха

(эссе)

 

Все огляди хорошо, чтоб не на смех соседям жениться. Гесиод

 

Наблюдая за ползущей по оконному стеклу жужжащей крылатой тварью, он лениво прислушивается к своим мыслям, не понимая, собственные они, или же он внимает словам, произносимым потусторонним размышляющим сознанием...

 

Посмотришь на неё – божество, да и только!

Ах, эта выверенная целеустремлённость, со всей возможной тщательностью скрытая за как бы бессистемной суетливостью, эта слегка небрежная воздушная манера передвигаться (что же я вот так – грубо – о божестве? Порхать, конечно же!) в едином со мной пространстве с помощью обыкновенных конечностей, но каких, бог и дьявол, соблазнительных конечностей, когда они выдвигаются, переставляются с совершенно потрясающей воображение грацией! Кажется, вся сила ума (а если вдуматься, то это так и есть) направлена не на что иное, как именно на передвижение... Нет-нет, ещё и на поддержание столь необходимого равновесия и удесятерённую работу зрительного аппарата, когда глаза смотрят вроде бы в одну точку перед собой, а на самом деле обеспечивают этой особи широкоугольное панорамное зрение, позволяющее видеть ползущего в траве муравья и вздрогнувшую на макушке сосны хвоинку – всё вокруг.

Когда цель намечена, она преображается: подчиняясь древним, властным инстинктам, надвигается на обречённую (о, она так надеется на это!) жертву, а глаза неустанно продолжают отслеживать, отлавливать новые цели. Убедившись – жертва несъедобна, она устремляется к другой выслеженной мишени. И так – весь долгий, часто неудачный, день. Наверно, ей обидно: столько физических и нервных усилий потрачено, а спать придётся голодной!

Следующий день до мелочей повторит предыдущий до тех пор, пока жертва противоположного пола, купившись на постановочную загадку во взгляде и едва прикрытые лоскутом ткани конечности, не упадёт в её готовно раскрытые удушающие объятия...

И вот она уже вытягивает из него жизненные соки, необходимые для создания потомства, которое, в свою очередь, разделится на охотников и жертв...

 

Кажется, я схожу с ума от этих мыслей, если уже не сошёл! Как можно так думать о моей несравненной Лили́? Как я посмел невольно сравнить её с этой мухой? О, эти бесконечные в своей длине ноги, к которым так хочется упасть, пусть даже и сознавая себя глупой, заранее намеченной жертвой! О, эти глаза, в которых сосредоточилась вся мудрость и всё лукавство мира! В их сине-зелёные глубины хочется вглядываться и при дневном свете, и при свете звёзд и, если смотреть долго, то замечаешь нечто такое... даже сокровенное.

Когда же мы познакомились? Сейчас вспомню. Это было, было... Да и не вспомнить уже, когда это было! Сначала заметил ноги, а потом и её саму... Так-так! А если бы я шёл с отключенными инстинктами, получается, увидел бы лишь особь, передвигающуюся на двух конечностях – и только. И миновал бы свою судьбу... или охотницу.

Что же это получается? Значит, я шёл навстречу ей уже как жертва? А если поменяться ролями, то есть самому выйти на охоту? Тогда, получается, она будет жертвой, а я охотником? Но это лишь перестановка слагаемых, не меняющая сумму. Ничего не понимаю!

Интересно, а что Лили думает обо мне? Да то же самое она и думает, если вообще способна размышлять! Вот и древние мудрецы утверждали, что женщина лишена разума и бессмертной души. Кажется, так оно и есть, ведь мудрые мысли древних женщин-философов до нас не дошли, да и современных что-то не слышно. Следовательно, их (не пойму, как правильно подумать − философичек или философовок?) и не было. Вывод кажется бесспорным и даже подобен аксиоме, но смущает одна странная особенность: всё напряжение своего ума большинство мужей почему-то направили не на осмысление и объяснение всего и вся, а преимущественно на лишённую разума женщину, вокруг которой, привязанные незримой верёвкой любопытства, как ходили кругами античные ещё философы, так и продолжают кружить их менее умные собратья по философическому цеху − наши современники.

Следовательно, женщина является стержнем, основой жизни, ведь о глупости, пусть и красивой, можно проронить несколько слов, но не говорить о ней от времён сотворения мира! Этот вывод похож на аксиому, но, если вдуматься, красота бесконечна во всеобъемлющем времени и пространстве, и сколько бы ты ни говорил о ней, сколько бы ни находил всё новые грани и оттенки, найдут сказать что-то новое (мысль, как и глупость, также растворена в пространстве и времени) те, кто будут жить после тебя, привязанные всё к той же женщине.

Муха – тварь не безобразная, даже красивая, но никому не придёт в голову говорить о ней долго. Просто классифицируют – и всё. Осмотрят какую, скажут: великолепный образчик мухи цеце! И сейчас же, конечно, посоветуют: вы бы её того... поопасились бы!

Глянув мельком на другой экземпляр, обронят: а это муха мясная обыкновенная. Действительно − и что тут добавить?

Когда я смотрю на Лили, мне почему-то не приходит в голову отнести её к какому-то определённому классу, виду или подвиду. Я вижу перед собой... да, я вижу красоту, что тут скрывать! И − дичь (жареную курицу или утку − неважно), которую хочется немедленно сожрать вместе с косточками. Интересно, хочет ли сожрать меня Лили? Судя по её взгляду – да. Так что же, я – лишь добыча для неё, а она – для меня? Но это противоречит всякой логике: получается, мы просто съедим друг друга...

 

Проклятая муха! Она и не подозревает, какую бурю чувств породило её бессмысленное ползанье. Да и такое ли бессмысленное? Её хаотичные передвижения по стеклу явились для меня причиной; а следствие − тут нечего и раздумывать – Лили.

Попробую взглянуть на что-нибудь другое. Например, на... да хотя бы на цветочный горшок, что ли. Смотрю, и возникает убеждение: форма горшка повторяет божественные формы Лили. А если посмотреть на стул? Ножки стройные, спинка выгнута – всё, как у Лили! И сам он поразительно похож на неё горделивостью классических линий и готовностью выдерживать тяжесть моего тела...

Да это лилифобия какая-то, чёрт бы её взял совсем! Скоро я, пожалуй, стану видеть эту бестию во всём, что меня окружает, начиная с мухи и заканчивая доской в заборе...

Может, я действительно влюблён? Вот ещё глупости! Впрочем, это легко проверить. Представлю – вот этого горшка с выглядывающими из него стебельками зелёного веника нет в комнате. И компьютера нет. И дивана, на котором я лежу. Вообще ничего нет! И что? Невелика беда – нет, да и не надо!

А сейчас представлю – нет Лили.

Не представляется! Помыслить даже не получается – нет её... Как это − нет, когда есть?

Зайду с другого бока. Представлю: вместо неё – другая. Теоретически все женщины одинаковы и замена Лили на, скажем, Марли есть не что иное, как перемена тех же слагаемых.

Не представляется! Удивительно, но из всех женских особей ни одна (даже намного красивее, обаятельнее и умнее) не сможет её заменить. Странно! Если критически посмотреть на Лили, обнаружится масса недостатков: ноги не совсем прямые, а даже с лёгкой кривизной; колени торчат и лодыжки тонковаты; да и бёдра тоже. Лицо... да, лицо, как бы это сказать... не красавица, в общем, но улыбка выше всяких похвал. Грудь... нет, не стану критиковать её грудь! Фигура у неё... какая-то вот такая у неё фигура, что и сказать-то нечего. Ум... бывает, что произносит милые глупости, да вдруг как скажет что-нибудь такое-эдакое, так будто гвоздь вобьёт! Походка... разве что полёт мотылька может соперничать с ней, и даже когда Лили ходит по комнате, в движениях её столько природной грации, какой-то даже вальяжности (не самоуверенности, нет!), чего-то ещё такого, что и слов подобрать не могу! Вот, например, она двигает рукой... Другая дёрнет локтем, словно ударить хочет, а она как повернётся, как плавно поведёт ею – так словно лебёдушка крылом взмахнула, ей-богу! Или достать тарелку из шкафа – чего проще, казалось бы? А она привстанет на носочки, вытянется в струночку − вот-вот взлетит! Ах, так и смотрел бы...

Одним словом, таких девушек, как Лили, штук десять на каждом углу насчитать можно, а вот поди ж ты − и не заменишь её ни на какую другую...

Значит, я всё-таки влюблён. Жениться?

Нет, я не женюсь на Лили. Будет обидно сознавать: каждый совместно прожитый день бездушно отрезает кусок от торта чувственных желаний, и просто – чувств. Скоро (через месяц-другой − время, отведённое для любовной дури) мы посмотрим в пустую тарелку и поймём: вот и настала пора или терпеливо сносить друг друга всю оставшуюся жизнь, или прощаться...

И зачем мы встретились? Ей-богу – знал бы, что она идёт мне навстречу, так на другую бы сторону перешёл, в переулок, во двор бы какой завернул!

От одной мысли, что Лили примется кружить по комнатам и жужжать всякую чепуху, у меня уже разболелась голова... Я всякому скажу: смешивать любовь и брак невозможно: из такого теста жизнь выпекает лишь чёрствые пресные лепёшки.

 

Эта муха окончательно меня раздражила! Встану, прибью негодницу...

Уже и свёрнутой вчерашней газетой замахнулся, а злость вдруг прошла.

И действительно, чего я так на неё ополчился? Ползает? Да и пусть себе ползает! Жужжит? Ну и что? Не без приятности жужжит, музыкально даже:

Вот басом загудела, как будто автопоезд в гору взбирается: ужжжас, как тяжжжело!

Ввзззззз!.. − словно бы майский жук мимо уха пролетел.

Филин протяжно ухнул: уфф, угуу...

Вдруг словно бы птица какая певчая спросонья голос подала: пинь-чинь-пинь...

Бу-буммм, − прокряхтел струной задумчивый контрабас.

А вот уже майский жук обратно торопится: ввзззззз!

Стою, слушаю, а рука сама опустилась.

Пусть я сошёл с ума, но непостижимой сменяемостью образов эта муха напоминает мне Лили! Ладно, пусть ползает − божья тварь всё-таки.

Ага, притихла... Вот она − благословенная тишина! Так бы и Лили − молча... Нет, не представляю её с закрытым ртом! Молчащая Лили – это что-то жуткое, как бумажные цветы или невеста в чёрном платье.

 

Муха всего-то минут пять молчит, а от тишины в доме зазвенело в ушах. И почему она притихла, почему не бьётся головой в стекло, не понимаю! Телевизор, что ли, включить, – всё-таки будут какие-то звуки в доме...

 

Решено – я женюсь на Лили! Если торт чувственных желаний не резать поспешно ломтями, а отщипывать от него сладкие крошки, то надолго хватит – может быть, и на всю жизнь. А моё чувство к Лили так велико, что, если представить его воздушным шаром и проткнуть, так, пожалуй, и состаришься, ожидая, когда он испустит дух.

Вспоминаю свою первую встречу с Лили и убеждаюсь: это само провидение вмешалось в наши судьбы: делать мне на той улице было совершенно нечего, да и шёл я по неотложному делу в сторону прямо противоположную − и тут вдруг меня будто развернули да и подтолкнули в спину: иди! Ноги, помнится, так сами и понесли...

 

Звонок! Немедля − такой же короткий, и − сверлящий длинный. Так в мою дверь звонит одна Лили.

У меня лишь несколько секунд на раздумье − делать ей предложение (которое она ждёт от меня уже давно) или нет. У Лили хватает ума не говорить мне об этом, что называется, в лоб, и только ей да мне известно, чего это ожидание ей стóит: когда мы идём мимо Дворца бракосочетаний, она вдруг замолкает и смотрит куда-то вбок; снова глазеть во все стороны, живо обсуждая всё увиденное, начинает, едва лишь мраморные колонны парадного подъезда Дворца останутся позади.

Наши отношения зашли уже так далеко, что непонимание её намёков (не сказал бы – тонких) − уже неприличность с моей стороны, и, как всякий честный человек, я должен...

Ах, как я не люблю слово «должен»! Хочется воскликнуть, мол, я никому ничего не должен (то есть быть самим собой), да что-то – может быть, совесть? − не позволяет. Одним словом, я должен предложить Лили оформить наши отношения на бумаге, узаконить их, то есть − закрепостить. Мысль неуклюжа, да и не нова, хотя и верна по своей сути, но раздумывать об этом уже некогда – я открываю дверь и говорю:

− Здравствуй, счастье моё, горе моё! Здравствуй, Лили!

 

2008