Танцы на площадке сквера мукомольного комбината начинались в семь часов. Кира Шубина, странная девушка и не думала идти на них. Да и что хорошего от этих танцев, когда все смеются, интригуют, переглядываются, лишь она одна чувствует себя невидимой. Никто не замечает ее глубоких красивых глаз, нежных ласковых рук, умения читать в душах сверстников все их потаенные мысли и в то же время никого не осуждать.

На комбинате у нее была непыльная работа – разбирать связки с мешками, выкладывать их на тележку и вести в цех, где по длинным брезентовым рукавам текла рекой мука. От толкания тележек у нее выработалась и походка, которая никак не укладывалась в партнерский танец. Однажды Степка Жиглов, рискнувший пригласить ее на медленный танец под мелодию из кинофильма «Исправленному верить», уже с первых шагов заметил, усмехаясь, что он не тележка.

- Что? – не поняла Кира.

- Ты прешь танком, будто мужик…

Девушка бросила партнера. Но потом видела из своего укрытия, как Степка в окружении друзей, что работали с ним на складе, что-то увлеченно рассказывал под дружные всплески хохота парней.

Кира подошла к окну и стала смотреть на Волгу, которую рассекал яркий луч заходящего солнца, вырвавшийся прожектором из расщелины темной тучи на западе.

Да и дождь пойдет, какие там танцы!

Но девушка лукавила. Именно в дождь все сбегались под навесы двух летних беседок с криком, визжанием и смехом. Было тесно и как-то празднично. Ей хотелось бы оказаться в такой тесноте, пусть даже к ней прижмется Жиглов с запахом папирос «Беломорканала».

Мимо окна пробежали две пары.

На танцы.

Ах, эти танцы! Ну почему она такая невезучая! Почему к ней не приходят подруги, не забегают парни, а она бы отвергала ухаживания одного, думая о другом, который бы ей был мил.

Но никто ей не нравился так, чтобы поборов стыд, она еще в цехе шепнула: «Встретимся на площадке!»

Она повернулась от окна и пошла в спальную комнату, которую делила с родителями. Две кровати в разных углах. Нередко просыпалась от скрипа, когда была видна спина отца.

Любятся, говорила себе и снова засыпала.

Сейчас родители выбрали вторую смену. Неудобно при взрослой дочери стало.

Кира подошла к зеркалу, стоящему на комоде. Посмотрела на себя. Она неплохо выглядит. Ну, может, ноги в икрах толстоваты, но в остальном не хуже Таиски Вашенкиной, соседки по двору. Но у той кавалеров, хоть отбавляй.

Ее взгляд скользнул в угол, и она вздрогнула, увидев Николая Чудотворца на небольшой иконе, купленной матерью в декабре несколько лет назад на День святителя.

Святой смотрел на нее с некоторой укоризной.

- И ты Никола меня презираешь! – зашептала Кира. – Ну почему я такая несчастная! Что во мне такого, что не дает радости? Скажи Никола, ведь ты тоже один вечно в этом углу. Но тебя видят, помнят, свечи ставят…

Кира села на свою кровать. Старинные домашние часы пробили девять. Еще два часа и танцы закончатся, все девушки разойдутся по парам.

Девушка подняла голову и вновь увидела Николая Угодника!

Неожиданно Кира вскочила, надела самое лучшее платье, попудрила маминой пудрой носик и взялась, было, за ручку двери, но раздумала, подбежала к иконе, сняла ее, завернула в газету «Волжская коммуна».

Еще за оградой было ясно, что танцы в самом разгаре. Даже билетер, стоящий у входа, не заметил ее, оживленно разговаривая с девушкой, которая была ничем не лучше Киры.

Она быстро прошла в дальний от сцены угол и нашла место на скамейке. Несколько знакомых девушек и парней приветствовали ее кивком головы, а то и просто полуулыбкой.

Зачем она пришла? Все, так же как и всегда. Она одна! Нет, не одна.

Зашелестела бумага, в руках оказалась икона. Кира при свете нескольких лампочек над площадкой долго вглядывалась в лицо святого. Показалось, что он улыбается. Ну, пусть все видят, что она не одна!

В это время оркестр, ведущую силу которого составлял аккордеон Митьки Черепанова, водителя комбинатовской полуторки, заиграл Севастопольский вальс.

Чем не морской для Николая Угодника!

Здесь, на танцах, не торопились с выходом, после нескольких тактов люди переглядываются и идут к центру, если находили взаимопонимание. Три-четыре пары, не больше, потому что за танец без простора!

Кира оказалась первой. Сначала люди, собравшиеся в группки подумали, что она просто вальсирует с воображаемым танцором, такие дурочки не редкость на танцплощадках, но когда увидели в ее руках небольшой квадратик, начали смеяться все громче и громче.

А девушка самозабвенно давала себя воображаемому напарнику вести ближе к центру площадки. Это было похоже на очень непривычную истерику.

Плечистая Верка с весовой, пристально взглянув на то, чем заняты руки этой Кирки-мешочницы, вдруг закричала:

- Да у нее же икона!

И в миг танцующая богохульница резко остановилась.

Но не просто остановилась, а замерла, словно в детской игре «Замри».

Все ждали, когда она сойдет с места и бросится от людей в темнеющий парк. Музыканты прекратили играть. Люди стали медленно двигаться к центру. Но девушка не сходила с места. Та же Верка подбежала к ней и пыталась вырвать икону, толкнув своим мощным телом Киру, но ничего не получилось, а лишь упала на землю, ободрав колени. Подбежали ребята и тоже хватали девушку за очень холодные руки. Но все тщетно - Кира приросла к асфальту ногами, которые, казалось, имели глубокие арматуры.

Глаза девушки были широко открыты, а руки застыли без всякого видимого напряжения. Она окаменела.

Все недоуменно переглядывались, не понимая произошедшее. И лишь пожилая кассирша тетя Клава, покинувшая свой пост, пробравшись через толпу, закричала:

- Ее Бог покарал за икону! Бегите за отцом Михаилом, он здесь недалеко.

Но появился во главе с сержантом Капустиным наряд милиции, перекуривавший недалеко за оградой.

Капустин растолкал людей:

- Что здесь у вас? Чего это она стоит? Что у нее в руках?

- Икона.

- Ну и что?

- Наказала она ее, вздумала с Угодником плясать!

- Чушь и бред! Расходитесь, разберемся!

Испуганные, ошарашенные молодые люди поспешили выполнить приказ.

И слышалось, в основном, женское:

- Вот говорила я тебе, не богохульствуй…

- Это же надо додуматься…

- Чумовая…

- Несчастная…

Капустин попытавшись стянуть Киру с места, но безуспешно, разозлился и распорядился принести с западной проходной комбината лопату.

«Это какой-то трюк, - думал он. – Девчонка решила привлечь внимание. Вот еще чего не хватало в его дежурство!»

Ефрейтор милиции Круглов протянул сержанту штыковую лопату, которую ему дали на комбинате.

- Ну что мне суешь ее? Копай.

Круглов с силой попытался вонзить инструмент в асфальт. Но тот не поддался, как будто был из гранита. Только искры, да сбитое лезвие лопаты.

- Да что же это, черт возьми!

- Не поминайте к ночи и идите отсюда.

Это появился священник. Он повторил:

- Идите с миром. Я сам.

И отец Михаил начал читать молитвы, окропляя место кары святой водой. Никто не мешал ему, хотя уже приехали работники отдела агитации обкома партии, местный светило врач Павел Аркадьевич Кушкин, крепкие ребята из отделения комитета госбезопасности, лектор-атеист Светочкин и много других официальных лиц. Даже прибывшего на гастроли Кио позвали, но тот, взглянув на Киру, тихо сказал:

- Это не мое.

- А чье же Игорь Эмильевич, - спросил заведующий отделом пропаганды обкома Камилов.

- Пусть поп разбирается.

- Но это, же надувательство! Кто научил девчонку делать это?

- Только не я, - сказал Кио и удалился.

Тем временем народу в парке прибавлялось, несмотря на первичное оцепление. Отца с матерью Киры пропустили, но лишь до ограды. Они стояли, прижавшись к деревянным дощечкам, и глотали слезы. И им, и всем было страшно и ждали чуда!

И оно произошло. Ровно в двенадцать ночи, когда священник после псалма 90 о святых мощах еще раз окропил Киру, лицо ее порозовело, руки дрогнули и святой отец подхватил падающую икону.

Шел 1956 год