СЛОВО И ДЕЛО

 

Постовая сестра положила трубку на стол, рядом с аппаратом и помчалась по коридору, заглядывая через окна внутрь палат. Наконец, в одной она увидела реаниматолога Преображенского с палатной сестрой. Доктор осматривал своего больного. Сестра придерживала его на боку, пока Преображенский выслушивал, как там в легких? Спустя пару минут, он разогнулся и увидел делавшую весьма характерные знаки за окном постовую сестричку. Он повесил фонендоскоп на шею, бросил палатной сестре:

- Посмотри пока давление, я сейчас вернусь. - А в коридоре он тут же обнял постовую. - Любашка, ты просишь позвонить тебе вечером?

- Да ну вас, Борис Викторович! - отозвалась постовая, - С чего это? Вас к телефону!

- Да? А Кто? - машинально спросил Преображенский, отпустил покрасневшую сестричку и повернулся в сторону поста.

- Мужчина какой-то. - Язвительно сказала Любашка, и показала в спину доктору язык.

Преображенский взял трубку.

- Алле.

- Борис? - голос на том конце был знаком.

- Да. Виталий Васильевич? - узнал, но зачем-то уточнил он.

- Да, я это, - отозвался Кабанов. Голос у него был глух. - Борис Викторович, ты мне нужен. Во сколько освободишься?

- В четыре, - ответил Преображенский, - А что случилось, Виталий Васильевич?

Кабанов не ответил. Реаниматолог ждал. Пауза затягивалась. Наконец Доктор Наф-Наф, а ныне начмед медленно проговорил:

- Борис, мне нужна твоя помощь.

- Все, что угодно, Виталий Васильевич, объясните толком.

- Долго, да и ни к чему. Приезжай ко мне после работы, и захвати с собой все, что нужно для эпидуральной катетеризации.

- На дому? - Преображенский опешил.

- Не задавай ненужных вопросов, Боря. Сделаешь?

- Не вопрос. А когда? И куда?

- В четыре заканчиваешь, в полшестого у меня. Пиши адрес. - Преображенский, выдернул из стаканчика на посту кусочек бумаги для записок, быстро начеркал адрес.

- Записал. Буду. - Он положил трубку. В недоумении сел на стул. Зачем Наф-Нафу понадобилась спинномозговая анестезия?

Много лет уже прошло. Был Преображенский интерном-салагой. Пестовал его молодой тогда еще пухло-розовый Наф-Наф, учил, тренировал. Через год пустил в свободное плаванье, а еще через пару вдруг перевелся в кардиологию. Боре тогда невдомек было, с чего бы вдруг? Но дел было не в проворот, семья работа, ординатура... Ну, перевелся - и ладно. А потом Кабанов становится начмедом и еще больше отдаляется от реанимации. Виделись все реже, иногда в коридоре встречались, или он приходил в составе свиты главного, и тогда обменивались рукопожатиями и малозначащими вопрос-ответами: Как жизнь? Нормально. Годы летят, дети растут... Годы и в самом деле пролетели изрядно. Когда Боря закончил интернатуру, у Кабанова родилась вторая дочь и они тогда хорошо сидели после работы. Отмечали рождение. Но это все лирика. А вот зачем он сейчас Наф-Нафу понадобился? Странный звонок.

Возвращаясь в палату, он опять поймал пробегавшую мимо постовую за талию, обнял. Любашка дробно стучала каблучками по кафелю и, выворачиваясь, кряхтела:

- Ну, Борис Викторович! Отпустите! Меня больной хочет...

Преображенский с сожалением отпустил и, разжимая захват, произнес:

- Любочка, тебя нельзя не хотеть! И кто не хочет, тот больной! А кто хочет - тот уже не больной, а - выздоравливающий!

В полшестого он поднимался на лифте в доме Виталия Васильевича. В спортивной сумке лежал упакованный стерильный набор для эпидуральной пункции.

Дверь открыл Кабанов. Преображенский его не узнал. Виталий Васильевич не то что бы похудел, а как-то спал с лица. Темные круги под глазами, грустная складка у рта. А в квартире Боря ощутил отчетливый запах смерти. Кабанов его раздел и сразу провел на кухню. Преображенский кинул сумку на свободную табуретку. В квартире, похоже, никого не было, но Боря ощущал еще чье-то присутствие.

Пока он пил чай, Виталий Васильевич присел рядом у стола, отхлебнул из своей кружки уже остывшего чаю и сказал:

- Ты понимаешь... - он помолчал, - у меня больна жена.

- Что? - Боря спросил не риторически, а в смысле чем больна?.

- Рак. Началось все с левой молочной, сейчас метастазы в позвоночнике. Я получаю морфин в поликлинике из расчета ампула на день. Начали на этой неделе, но ты ж понимаешь, это невозможно... четыре, ну, шесть часов это самое большее... Вот я и подумал, ей все равно уже нечего терять... Давай поставим эпидуральный катетер насколько можно высоко. Мне тогда ампулы хватит суток на двое.

Преображенский понял. Кабанов, как всегда, оказался умнее всех. Одной десятой кубика морфина в смеси с лидокаином хватало на пять -шесть часов, если вводить их в спинномозговой канал. Вся болевая и не болевая чувствительность блокируется на уровне введения препарата и ниже. И одной ампулы ему хватит на семь восемь инъекций.

Виталий Васильевич подождал, пока Борис Викторович помоет руки, протрет их спиртом, проводил в комнату жены. Шторы завешены, полумрак, на кушетке лежит сильно исхудавшая женщина с остатками волос на голове. После химии или лучевой терапии, -догадался Преображенский. Она открыла глаза, когда Виталий Васильевич откинул одеяло.

- Виталик, я дремала. Но уже побаливает. - потом перевела мутный взгляд на Борю, - а это кто?

Кабанов наклонился, поцеловал бледную щеку, провел ладонью по остаткам прически.

- Это мой старый друг - Борис. Он реаниматолог. Я попросил его помочь мне. И тебе.

Борис Викторович наклонился к Кабанову и выдохнул в ухо:

- Как ее зовут?

- Лариса... Лариса Ивановна, - ответил тот.

Они в четыре руки аккуратно повернули Ларису Ивановну на бок, Борис снова протер руки спиртом, натянул стерильные перчатки, потом переглянувшись с Кабановым, ткнул пальцем в обтянувшую позвонки бледную кожу, спросил утвердительно:

- Думаю, тут. Выше не стоит. - Виталий Васильевич подтвердил:

- Тебе видней.

Уже через пятнадцать минут Борис Викторович, пластырем приклеивал на плече у больной канюлю под шприц от тонюсенького катетера, ведущего в спинномозговой канал. Все. Большая часть дела сделана, теперь только ждать. Сколько она поживет? Да кто ж знает!?

Кабанов набрал в большой шприц ампулу морфина, туда же добавил лидокаин и развел все физиологическим раствором. Ввел в катетер один кубик смеси. Подождал, глядя в лицо жены. И увидел, как гримаса боли сменяется умиротворением.

Лариса Ивановна открыла глаза, взгляд прояснился.

- Ну как тебе? - Спросил Виталий Васильевич.

- Прекрасно! Я вообще ничего не чувствую. У меня ничего нет! Это ты придумал или он?

- Ни я и ни он. Это уже давно используется.

- Спасибо. - Лариса пошевелилась. - Как странно руки есть, а ниже - ничего. Ты ему чего-нибудь дай. Ладно?

- Ладно, Ладно, разберемся, - досадливо пробормотал Виталий Васильевич и, поцеловав жену в щеку, пошел на кухню, где Боря собрал в пакетик остатки упаковки, марлевые салфетки, и упаковав в газету кульком, выбросил все в мусорное ведро.

Виталий Васильевич засуетился, стал кипятить воду в чайнике, сейчас мы с тобой перекусим... я свеженького чаю заварю, ты не торопишься?. Боря покачал головой - нет, не тороплюсь. Виталий Васильевич, достал нерешительно из холодильника Гжелку. Показал Преображенскому, хочешь?, тот пожал плечами:

- А ты будешь?

- Немножко.

Виталий Васильевич извлек пару стопок и, опять нырнув в холодильник, выставил на стол бутылку Боржоми, банку шпротов, ветчину. Крупными кусками порезал черный хлеб, ворча под нос: суховат, зараза, надо бы за свежим сходить. Они выпили, закусили. Молча жевали ветчину. Наконец, Кабанов сказал:

- Как странно все...

- Что странно? - переспросил Боря.

- Да все... Понимаешь, - Кабанов глотнул Боржоми. - Три года назад, у Ларисы я нащупал уплотнение в левой груди. Обследовали, подтвердили, соперировали... Потом еще три курса химии, очень тяжелых, но Бог миловал, она пришла в себя, даже на работу вышла. - Кабанов взял Гжелку жестом предложил налить?, Борис Викторович кивнул давай!. Они еще пропустили по пятьдесят, Виталий Васильевич на этот раз передернулся, запил глотком Боржома, - я наверное никогда не научусь ее пить, заразу... - продолжил, - А пару месяцев назад, - Он судорожно сглотнул, - так неожиданно... она пожаловалась на боли в спине... Я показал ее невропатологу, та отправила на рентген... Боже мой! Я такого никогда не видел... Ребра, позвоночник, тазовые кости, а потом... - он вдруг сменил тему, - Тебя точно дома не ждут?

- Да нет, не ждут. - Ты ж знаешь, я уже три года холостякую. Сын живет с матерью, моей бывшей женой. А я один... Свободен, как ветер... Ты, если не можешь, не рассказывай...

- Ничего, - Кабанов, выключил давно свистящий чайник, встал, принялся заваривать в фарфоровом чайничке чай. - Так вот, - продолжил он, - такого стремительного роста раковой опухоли я еще не видел... Мы кинулись в онкоцентр, в этот - Блохинвальд который, благо есть там друзья... И ничего. Она не выдержала и одного курса химии... Ее выписали, а мне сказали готовься... вот и готовлюсь.

Виталий Васильевич принялся разливать чай по чашкам, - Тебе покрепче? - Боря не возражал. Они еще несколько минут пили молча горячий чай. Кабанов порозовел щеками. Преображенский залез в сумку, положил на стол перед ним ампулу.

- Что это? - спросил Кабанов.

- Тракриум. - Боря отпил еще глоток чаю, - и никаких мучений.

Кабанов молчал, в упор глядя на легкую смерть, ампулу с препаратом, отключающим дыхание. Пауза затягивалась.

- Значит, ты предлагаешь убить ее?

- Вот только не надо драматизировать! Она и так умирает. Ты лишь избавишь ее от боли, страданий. Ты на себя посмотри. А дочери твои? Кстати, где они?

Кабанов, который не смотрел в глаза Борису, но мрачно сопел, уставившись в чашку с чаем, ответил:

- Старшая у мужа, а младшая с ними. Юлька приезжает днем, помогает, пока я на работе. И ты предлагаешь мне убить ее?

- Ну почему, именно - убить?

- А как еще назвать это? Прерывание жизни - убийство.

- Ну и хрен с ним! Тебе что, никогда не приходилось выключать дыхательную аппаратуру у безнадежного больного? Только честно!

- Мне - нет. Боря, я тебе хоть раз говорил, что можно убивать больных? Я ж тебя учил сукина сына... - Борис вспомнил, как Наф-Наф и в самом деле цапался с завотделением по поводу каждого безнадежного больного... Больше всего его бесило, когда зав, видя что умирающий молод, вызванивал в институт пересадки органов, и оттуда прилетали лихие ребята, через час- полтора оставлявшие выпотрошенный труп. Кабанов догадывался, что еще они оставляли в кармане у зава некоторую сумму, но доказать этого не мог. Уже став заместителем главного по лечебной работе, он очень жестко добивался прекращения практики потрошения без согласия родственников. А родственники, как правило, не соглашались, а если и соглашались, то деньги доставались им, а не зав реанимацией. И кому стало хуже? Родственникам? Умершему или тем, кто ждет словно манну небесную, донорские органы - единственную надежду на спасение? Борис Викторович понял, что у Кабанова свои понятия о морали... Он ни разу не проводил эвтаназии, даже если родственники просили, он лишь старательно загружал наркотиками и снотворными безнадежного больного, давая по возможности без боли умереть. И тут Кабанов прав конечно. Своей рукой прервать жизнь, как ни крути - убийство. Борис налил снова в стопочки, себе и Кабанову:

- Давай, по последней. - Кабанов допил чай, и сказал:

- Ну, если по последней. А то завтра на работу. Теперь Юлька сама с Ларисой управится. - он взял, по прежнему лежащую перед ним ампулу с тракриумом и протянул Преображенскому, - убери.

Боря не спешил забирать.

- А может, все-таки, надумаешь?

- Не введи нас во искушение, но избави от лукавого, - процитировал "Отче наш" Виталий Васильевич. - Убирай. Я и сам не стану ее убивать и другим не дам. Пусть идет, как идет.

Преображенский спрятал ампулу в коробочку, с сожалением сказал:

- Что-то ты таким набожным стал? Я раньше за тобой не замечал...

- А как ты мог это замечать, Боря? Если я, как ты говоришь - набожным - стал только недавно. Не мальчик уже. Пятьдесят четыре... Я думаю, если ты проанализируешь свою жизнь за свои сорок три, тоже заметишь кое-какие признаки неслучайности всего, что происходит с тобой и вокруг тебя.

Борис Викторович усмехнулся.

- Богоискательством занялся? Нет, я не отрицаю его существования, есть он или нет, мне как-то по фигу... Верю я в него или нет? Кому какая разница? Я хозяин своей жизни, хочу так сделаю, хочу - этак... Я ведь, с Валентиной развелся, не из-за нее... Мне надоело. Мне надоело всякий раз, когда я хочу развлечься с сестричкой, клянчить ключи от ассистентской у Вити Егорова... и заниматься сексом в пыльной аудитории, где не то что ванной нет, а и раковины обычной. Мне надоело врать жене, отчего это я задержался, и видеть в ее глазах, что она мне не верит! Понимаешь? Мне очень захотелось никому ничего не объяснять...

Кабанов молча смотрел на него. О том, что Борис - бабник, знала вся больница. Но что б вот так декларировать свою сексуальную распущенность... Что это? Символы конца двадцатого века? Ну, молодежь, с ней более-менее понятно... Бери от жизни все! - реклама пепси-колы... или Я за безопасный секс! - а чем он, собственно, опасен? Спидом? Так латексные поры в пятьдесят раз крупнее вируса ВИЧ. Сифилисом? Ну это сейчас лечится легко. Рождением ребенка? Вот в чем дело! Ведь ясно, что борьба со спидом с помощью презерватива - банальная туфта, вранье. Все дело в моральной установке: Трахайтесь, ребята, только детей не заводите! Ни к чему они вам! С ними же трудно. Растить, кормить, ухаживать и воспитывать. И ведь еще как трудно! Если сорокалетний врач, солидный дядя, разошелся с женой, оставив ей почти взрослого сына, только для того, чтоб без помех кувыркаться с молоденькими медсестричками или студентками.

Виталий Васильевич, выпил последнюю стопочку, которая все стояла перед ним, бросил в рот кусочек ветчины, пожевал, проглотил.

- Эх, Боря, Боря... Солидный взрослый мужик, а весь ум ушел в малый таз... Ну, неужели у тебя нет никаких других интересов в жизни? Радости, удовольствия... кроме секса?

- Ну почему же, есть, конечно. Работа, друзья - Ответил Борис Викторович, - когда мне удается спасти больного, вытащить его буквально с того света, я испытываю наслаждение, пожалуй, даже большее, чем во время оргазма. Да ты и сам знаешь... Помнишь, говорил, когда я у тебя интерном был?

- Помню. Но ведь нельзя же свою жизнь строить только на получении удовольствия? - Борис удивленно уставился на Кабанова.

- Почему? А зачем же жить тогда? Или ты действительно веришь что цель жизни в построении дома, рождении ребенка, и поса... посо... ну, как это, посаждении дерева? Так мне только дерево осталось посадить... - Он заметно захмелел с третьей стопки. - Слушай, ты такой целомудренный стал! Честно признайся, сам-то, что никогда и ни с кем, что-ли? Не поверю... - язык ворочался тяжело, - наши девки сами прыгают... Как это у Пушкина ...ты им только покажи..., - он хрипло захихикал. - А ты все-таки, скажи, неужели ты ни разу никого не поимел, кроме Ларисы?

Кабанов нахмурился. Борис невольно во хмелю затронул, пожалуй, самую больную тему для него. Да что кривить душой, было, было... Он, не Борис, естественно... Мало того, вся нынешняя беда, по убеждению Виталия Васильевича от того и произошла, что он однажды позволил себе...

***

 

Да. Было один раз... но как было?! И не хочется вспоминать, да не забудется...

Кабанов по телефонограмме из комитета здравоохранения выехал на совещание начмедов... в большом конференц-зале шесть часов толкли воду в ступе... в перерыве все рванули, кто в буфет, кто в туалет... Виталию удалось взять пару бутербродов и лимонад, он притулился у подоконника, потому, что все столики оказались заняты.

- Виталий Васильевич? - он оторвался от созерцания внутреннего мира, пережевывающего в тот момент бутерброд, и повернулся на голос. Перед ним стояла молодая очень симпатичная женщина с иссиня-черными, явно крашеными волосами и очень светлыми голубыми глазами. Кабанов никогда не видел такого сочетания... и в памяти не было брюнеток с Такими глазами... Откуда она его знает? Он проглотил пережеванный бутерброд, и спросил:

- Да, я, а кто вы?

Женщина протянула ладошку.

- Ника. - вы наверное не помните меня, лет восемь назад, я у вас в кардиологии проходила интернатуру. - Виталий Васильевич напрягся, сколько их этих интернов прошло через него... сотни. А уж тем более, если они по плану всего две-три недели работали в инфарктном блоке?

- Извините, не припоминаю. - Внимание симпатичной женщины, было весьма приятным, но Кабанов лукавить не умел. Легко пожал протянутую руку, - А вы тут откуда?

- Я зам главного врача психоневрологического диспансера, вот приехала. Вызвали. - Ника улыбнулась. - Я очень рада нашей встрече.

Кабанов мысленно пожал плечами. Чего радостного? Пожилой пухлый мужчина, ест бутерброд и запивает его лимонадом. А она рада. Но вслух произнес:

- Мне тоже, очень приятно... что меня помнят.

- Ну что вы, вы тогда такое впечатление на нас произвели! - она поправилась, - на меня... Вы ж занимались с нами... Помните? Я до сих пор помню, как вы нас учили разбирать кардиограммы... Я, правда, потом пошла в ординатуру по психиатрии, но ваша наука, мне здорово помогала... - Кабанов зарумянился от смущения. Ника, или как ее полностью?.. сумела растопить льдинку, которой так старательно отгораживался от нее Виталий Васильевич...

Перерыв закончился, всех опять пригласили в зал. Ника потащила его на последний ряд, сбоку от пультовой ложи, где сидели техники, управляющие громкостью звука, и там все оставшиеся три часа, Ника щебетала, как она рада, что встретила старого знакомого, чудесного доктора... Кабанов кивал, в пол-уха слушая, что неслось со сцены, он только один раз перебил ее, спросив:

- Ника, а как вас полностью зовут?

- Вероника, - ответила та, и продолжала тихонько щебетать.

Когда совещание закончилось, они вместе вышли из здания. Кабанов направился к своему жигуленку. На работу он возвращаться не собирался. Ника шла рядом, просто потому, что к метро было в ту же сторону. Кабанов открыл дверь, и спросил:

- Может, вас подвезти? - просто из любезности, что молодая красивая женщина три часа сидела рядом на скучном совещании, и уделяла ему внимание.

- А вам по пути? Я вас не задержу?

- Ничего, у меня есть время, - ответил Кабанов, - садитесь.

Ника жила не близко, в Кузьминках. Виталий Васильевич, уже три года водивший машину, терпеть не мог ползти в пробках... наконец, они выбрались на Волгоградский проспект... но Кабанов, изрядно уставший и на совещании и среди машинной толчеи на Садовом кольце и у Таганки, раззевался... Он извинялся, прикрывал рот ладонью, тряс головой, дремота наваливалась неумолимо... Ника, радостно объявила:

- Вот сюда, еще немного и мы дома... Виталий Васильевич, пойдемте, я вас кофе угощу! А то вы совсем засыпаете!

Как себя укорял потом Виталий Васильевич, что покорно пошел пить обещанный кофе... Еще в лифте, когда они поднимались, что-то беспокойно шевельнулось в сердце у Кабанова... что-то немного встревожило его, нет не обеспокоило, а как-то возбудило... то ли участившееся дыхание Ники, то ли еле заметное прикосновение к его руке... Она открыла дверь, впуская его, щебет вдруг прекратился. Вероника скинула плащ, туфли, всунула ножки в меховые пуфы, а Кабанову подсунула сшитые из ковровой ткани расписные большущие тапки... Она провела его в комнату, усадила на диван и включила телевизор... перейдя вдруг на ты, проговорила хрипловато:

- Подожди, я поставлю кофе... - убежала на кухню.

Виталий Васильевич сидел на диване, смотрел новости по НТВ и подсознательно понимал, что самое малое через пятнадцать, а самое большое двадцать минут, этот диван будет разложен. А он, если он не тюха, должен будет проявлять свое мужское начало... Встать и уйти он уже не мог... и не хотел... а хотел остаться тут, обнимать молодое крепкое тело, и вспоминать давно забытые ощущения, ибо уже около трех лет не был он с женой, как с женой... болезнь проклятая не позволяла... Лариса украдкой плакала, а когда он принялся расспрашивать, что это она? Все не хотела говорить... А потом разревелась, что она тряпка, что ему мужчине женщина нужна, а она не может, сил нет... химиотерапия совсем истощила ее... Кабанов утешал ее, уговаривал, что все это ерунда, что он ее любит, а это главное, что никто ему не нужен... что ни на каких женщин он ее, родную, любимую не променяет... И даже потом, когда все успокоилось, когда снова отросли волосы, и накопился жирок на бедрах, так мучительно убираемый давным-давно на аэробике, когда почти совсем исчезла бледность и синюшность вокруг глаз... И тогда у них ничего не получалось...

Словно в состоянии дежа-вю Кабанов раздвоился, он был внутри и снаружи... И тот что внутри сидел в предвкушении, жадно принюхиваясь и ощущая пропитавший малогабаритную квартиру запах одинокой женщины, смешавшийся из легкого аромата духов, свежего кофе и еще какого-то неуловимого тонкого запаха. Нет. Детьми тут не пахло и мужчинами тоже... Первобытный Кабанов, сидевший на диване все никак не мог определить, что же это? А Кабанов сознание и совесть, устроившись в левом углу под потолком укоризненно глядел на себя, думая, неужели правда можно вот так одуреть, оставив лишь первобытные инстинкты?

Наверное Ника добавила в кофе динамит, или ТНТ, или еще какое-то взрывчатое вещество! Кабанов пришел в себя, когда убирал с лица мокрые волосы, а она сидела на нем верхом, и упиралась руками в его безволосую грудь... и рычала, а волны оргазма непрерывно сливаясь сотрясали ее тело. Чтобы не видеть влажные от пота прыгающие упругие молодые груди, Виталий закрыл глаза... сердце готово было проломить грудину и выскочить на волю... Кабанов сознание вернулся домой, пелена дикой животной страсти отступила и он вдруг ощутил, что никакого удовольствия уже не испытывает.

Ей не больше тридцати или тридцати двух! Сильная, молодая, красивая, зачем я ей? Это что хобби такое - любить пожилых? Я конечно не подросток и не дряхл, но все-таки, почему я?

А потом снова кофе, Ника шумела водой в ванной, ополаскиваясь. А Кабанов потухшим взглядом уставился в потолок. Почему-то он снова вспомнил себя девятнадцатилетнего, когда утратил девственность, целомудрие... Он не ожидал. Точнее сказать он ожидал чего-то другого... Великого, божественного... А было в душе чудовищное опустошение... Будто его коварно обманули, пообещав фонтаны рая, а подсунули пустой фантик из-под конфеты. И единственная мысль тогда вертелась в голове: И это все?!

И вот сейчас, он все еще старательно подыгрывал Нике, целуя в голое плечико, благодарил за подаренное блаженство, но в глубине сознания, торопил себя: попил кофе? Это так теперь называется? Ну ты герой! Когда кровь к тазу приливает, мозгам меньше достается!? Не помню, кто сказал. И успокаивал себя, чего хочет женщина... помнишь? Ну, в конце концов... видимо, ей это было нужнее, чем мне... и я просто помог, как врач... как медик медику помог...

Уже в машине, он, еще не отойдя от неожиданно свалившегося приключения, всей кожей продолжая вспоминать ее тело, сделал заметное усилие, чтобы не вернуться в квартиру. Всю дорогу он думал, как ему себя вести, чтоб никто не заметил совершенного им поступка... Он успокаивал себя, что это может случиться с каждым..., что Ника весьма странная женщина, что в конце концов все мужики мира или точнее мужики всего мира хоть раз в жизни, но сходили на лево... И всю дорогу повторял себе под нос: не согрешишь, не покаешься. Дома он сидел насупленный, сослался на усталость и головную боль. На всех этих совещаниях у Виталия Васильевича от громкого звука, духоты и постоянного сидения начиналась головная боль. Ночью, поддавшись какому-то неясному порыву, он обнял жену, уже спящую. Она повернулась и не открывая глаз прижалась, и то ли он сдавил чересчур сильно, то ли рука его лежала снизу не очень удобно, но Лариса вдруг ойкнула, и замерла. Зажмурила глаза и закусила губу.

- Что случилось? - Спросил Виталий Васильевич. И она одними губами ответила:

- Больно очень, не вдохнуть ни продохнуть.

Он зажег свет, и осмотрел больное место. Лариса потихоньку задышала.

- Фу ты! Я уж испугался. - Выдохнул Виталий, - невралгия похоже, давай-ка я тебе обезболивающего дам.

После анальгина боль утихла и Лариса Ивановна уснула , но утром, вставая, заохала опять. Кабанов не пустил ее на работу, а отвез к себе в больницу и показал специалистам, те отправили Ларису на рентген, и пока она сидела в коридорчике, рентгенолог мрачно запустил Кабанова в ординаторскую к специальному светящемуся экрану на котором просматривают рентгеновские снимки. Он подвел его и молча ткнул в несколько светлых пятен в области позвоночника.

- Видишь?

- Ну, вижу. - догадываясь, но все еще не веря своим глазам, отозвался Кабанов.

Рентгенолог понял, что слово надо произнести, ибо неопределенность так и повиснет в воздухе, а это хуже всего.

- Это метастазы, Виталий, я еще не смотрел в животе, но если стрельнуло по костям, дело швах.

- Но откуда? Мы ж так сильно пролечили ее! Грудь удалили, лимфоузлы подмышкой даже не вовлечены были, потом три химии... Это невозможно. - Кабанов растерялся. Было обидно до слез... А в коридоре сидит ничего не подозревающая Лариса... Невралгия... Как ей сказать? И что сказать? Один раз вырвавшись из раковых клешней, они так надеялись, что судьба даст им несколько лет спокойной жизни. Вообще-то так и вышло... ведь после операции уже шел четвертый год. Но все равно, это неожиданно, подло, коварно... лучше б сразу, чем вот так, когда все наладилось, когда уже успокоились и расслабились.

Он сказал ей. Она видела его подавленно-мрачное состояние... и хотя боли сначала как бы прекратились, лишь чуть-чуть намекая, мы еще тут, Кабанов уже ждал... Однажды, поздно ночью, когда Маринка уже дрыхла без задних ног, выставив их под одеяла, Лариса на кухне буквально прижала мужа к стенке и потребовала:

- Скажи мне правду, что вы там нашли на рентгене? - он попробовал крутить, мол, да ничего, остеохондроз, ущемился корешок... прижал я тебя крепко, повернулась неловко... только и делов. - Ты не умеешь врать, Виталий. Да и не за чем это. Ты мне прямо скажи, у меня опять рак? - он кивнул. Лариса закусила губу, в глазах заблестели слезы. Она вытерла их краешком кухонного полотенца, сдержала всхлип. - Ну что ж. Хорошо, что я знаю, сколько мне времени осталось. Кстати, а сколько? Месяц, два? - Кабанов пожал плечами.

- Кто может знать? Может, и больше, а может и нет. - Он вскинулся, - Ларис, давай завтра я позвоню Михееву, он в онкоцентре не последняя шишка, может, что посоветует? Ну что ж так и жить, что ли?

- А ты полагаешь, есть шанс?

Лариса Ивановна оказалась сильной женщиной. Сильнее Кабанова. Выходило, что болезнь, неотвратимость и близость смерти ее лишь подстегнули. Все дела, что раньше она могла позволить себе отложить на потом, сейчас становились первоочередными. Дочери они ничего не сказали, только со старшей Виталий Васильевич, приехав к зятю вечерком, поговорил, объяснив ситуацию. Недавно родившая Юлька, ревела в спальне, а тесть с зятем сидели на кухне, пили коньяк, и вздыхали тяжко. Провожая Виталия Васильевича, дочь снова заревела, он успокаивал ее, и просил:

- Ребята, вы заезжайте к нам. Лариса пока, слава Богу, ни на что не жалуется, вы уж не расстраивайте ее слезами. Ей и без того тоскливо. Давайте примем все как должное. Мы ж не бессмертны, надо понимать.

Зять вдруг встрепенулся:

- Виталий Васильевич, а она в церковь не ходила? А то, я, конечно, не знаю этих тонкостей, но слышал, вроде как надо на исповедь сходить, там какие-то правила соблюсти... Вы бы уточнили.

- Хорошо, я все узнаю, - сказал Кабанов.

Он и в самом деле все собирался позвонить своему старому знакомому, бывшему пациенту - отцу Владимиру, да откладывал, откладывал...

Спохватился лишь, когда предложенная в онкоцентре химиотерапия не пошла впрок. Лариса после первого же курса сильно сдала, побледнела, а спустя две недели начались боли в спине. Перевозить ее даже в машине становилось все труднее.

На следующий день после визита Бориса Преображенского Виталий Васильевич раскопал в старой записной книжке телефон Свешникова - отца Владимира, дозвонился. Тот узнал доктора сразу, они обменялись малозначащими приветствиями, Кабанов расспросил отца Владимира о самочувствии. Вашими молитвами, - ответил тот, и Виталий Васильевич поперхнулся. Ни о каких молитвах он, разумеется, не думал. Рассказав о свалившейся на его семью беде, Кабанов замолчал, не зная, что еще сказать?

- Я могу к вам приехать, Виталий Васильевич, в любое время, - сказал отец Владимир. - Определите, пожалуйста, когда вам удобно.

Они определились, и через три дня, вечером, у дома Кабанова остановился "Пассат" отца Владимира. Свешников был не один. Кабанов не разбирался в церковных чинах, сидевший за рулем молодой человек в черной рясе, длинные светлые волосы собраны сзади в хвост, нежная рыжеватая бородка аккуратно подстрижена, на левой кисти и запястье в несколько петель обвились четки, помогал отцу Владимиру. Вдвоем они извлекли из объемистого багажника что-то вроде большого подсвечника, складной столик, и чемодан. Отец Владимир нес еще кожаный портфель.

Лариса Ивановна, скрывая остатки волос после химии и так все последнее время ходила пока могла в наглухо повязанном платке. Кабанову же этот фасон напоминал времена их молодости когда они еще тридцать лет назад ложились спать, жена за что-нибудь обидевшись на мужа, именно так, прикрывая уши, повязывала платок. Смешно, но это действовало на Виталия Васильевича удручающе... он винился во всех грехах, брал обратно нечаянно сказанные слова и вообще признавал правоту жены. И вот сейчас, глядя на темные круги вокруг глаз, так резко проявившиеся на лице в обрамлении платочка, остро ощутил укоры совести. А ведь это я виноват. Это меня наказывает жизнь за тот легкомысленный поступок. Если бы я мог... Кабанов вспомнил чьe-то стихотворение: нам не дано предугадать, как наше слово отзовется... Слово или дело? Не важно, и слово и дело. Древний клич соглядатаев напомнил ему, что за все надо платить. И он снова платит. На этот раз жизнью жены, любимой женщины, единственного человека. Есть еще дочери. Но Юлька уже большая, сама ждет ребенка, а Маринка - подросток голенастый, школьница. Вымахала под метр восемьдесят... отбою нет от парней. И ума тоже. И неожиданная мысль пронзила - а если его долг больше... и девочки тоже окажутся жертвами его бездумия?

Виталий Васильевич стоял в дверях, наблюдая за священником и дьяконом как представил его Свешников - отцом Георгием, уже после того, как отец Владимир с полчаса беседовал с Ларисой один на один, выглянув из комнаты он позвал дьякона , а Кабанов остановился, опершись на дверной косяк. В квартире было немного дымно, воздух насыщен ладаном, но Виталий Васильевич все время ощущал какой-то посторонний запах, от самого себя... Этот запах периодически, как-то волнами накатывал на него, и умом понимая, что уже давно все смыто, откуда-то из подсознания навязчиво в ноздри влезал аромат Ники... И тем больнее стало ощущение вины, обиды... что даже запах ладана не был в состоянии перебить его.

Отец Владимир читал молитву Богородице, Лариса лежала закрыв глаза, на лбу и щеках блестели капельки елея. На деревянных ногах Виталий Васильевич приблизился к кровати и опустился на колени. Почувствовав его, жена открыла глаза и посмотрела на скованное мукой лицо Кабанова.

- Что, Виталик?

И не своим голосом, преодолевая невероятное сопротивление, он громко сказал, заглушая речитатив священника:

- Лариса, прости меня. Я виноват. - Он не видел немой сцены позади себя, когда дьякон хотел подойти мол, не время. Потом покаетесь. Но отец Владимир жестом остановил его. И продолжил: - Я должен сказать... - он снова замолчал преодолевая возникшую сухость в горле, - Тишина в комнате стала плотной вязкой, тиканье будильника на кухне отдавалось в ушах и в сердце, он выдохнул: - полтора месяца назад я изменил тебе с женщиной! - Будто бомба взорвалась в голове! Он ничего не видел! Ничего не слышал! Все чувства разом пропали. Он умер. Тьма и молчание. И вдруг в тишине и темноте он не услышал, а ощутил внутри себя голос... и этот голос сливался в тысячи голосов, в нем была и Лариса, и мама, и дочери и еще кто-то: -

- Я прощаю, Виталик. Ну, конечно, прощаю... милый. Хорошо, что ты сказал. - и уже вылетая на этот голос в реальность, Кабанов обретая свою плоть и чувства, прижался губами к ее руке, а Лариса погладила по щеке, и сказала просто, - Ничего... А я-то никак не могла понять, что с тобой?..

Сзади подошел отец Георгий, за плечи обнял и повел из комнаты Кабанова, тот не видя ничего перед собой в пелене слез, послушно пошел в кухню и сел за стол, отец Георгий налил из чайника кипяченой воды, и протянул Кабанову, он послушно выпил. Стало легче дышать. Виталий Васильевич повернулся к дьякону.

-- Простите, я наверное не вовремя...

-- Да что вы, Виталий Васильевич, - голос у дьякона был совсем не юношеским, - этак не всякий сможет. Вы посидите пока, я должен помочь отцу Владимиру.

Кабанов опустошенный сидел, положив руки на стол, ожидаемого облегчения не наступило. Нет, было, конечно, чувство, что он сделал то, что должен был, но и какое-то ощущение незавершенности оставалось. Мало, мало было простого признания, мало того, что невольными свидетелями этого признания оказались два священника. Надо было еще что-то сделать! Что-то очень важное, пожалуй, самое главное. Но что?

Свешников оставил в комнате дьякона - читать псалтырь, а сам вышел к Виталию Васильевичу. Разоблачился, снял крест, все сложил и убрал в портфель. Кабанов обратился к нему с вопросом:

-- Что мне теперь делать?

Отец Владимир собрал бороду в кулак, помолчал, потом негромко и спокойно произнес:

-- Отец Георгий, на эту ночь останется у тебя, Виталий. Завтра я за ним приеду и заберу, он же объяснит и все дальнейшее. Ты мне вот что скажи, как врач, ответь - сколько ей еще осталось?

Виталий Васильевич пожал плечами.

- Трудно сказать. Процесс идет очень быстро, но печень как ни странно не задета, во всяком случае она не желтая, значит отток желчи не нарушен, признаков перегрузки в системе воротной вены я тоже не вижу, а значит кровотечения из вен пищевода маловероятны. В остальном, я ничего сказать не могу. Она быстро теряет силы, последнее время давление не выше девяноста на сорок, вероятно поражены надпочечники. Не знаю. Она может прожить еще недели две и может умереть в любой момент. - он уронил голову на руки.

Отец Владимир, постоял несколько мгновений осмысливая этот поток чисто медицинской информации, все-таки врач он всегда - врач, потом, уже поворачиваясь к двери, сказал:

-- Проводи меня.

Кабанов послушно пошел за ним, помог надеть поверх рясы что-то вроде длинного глухого плаща, и тут наступила секундная пауза, он замешкался не зная, что делать, протянуть для рукопожатия руку? Или что? Свешников, видя это замешательство, незаметно вздохнул, и сам протянул руку.

-- До завтра, Виталий. - вдруг наклонился к самому уху Кабанова, - Если до завтра не умрет, привези дочерей и родных попрощаться. Это очень важно. Ты сегодня сделал важный поступок, не лишай других возможности попросить прощения у умирающего.

Лариса Ивановна умерла через два дня в ночь под понедельник. Еще днем она спокойно попрощалась и с дочерьми, и с зятем, и сестрой, что по телеграмме примчалась из Иваново. Отец Григорий проводивший у Кабановых каждую ночь, негромко читал псалтырь, потрескивала свеча. В квартире кроме него и Виталия Васильевича оставалась сестра Ларисы, которой некуда было ехать. Юля с мужем забрали младшую дочь и уехали к себе. Завтра рабочий день, кому в школу, кому на работу...

Около полуночи сильно ослабевшая Лариса что-то прошептала. Виталий Васильевич уловив шелест, наклонился над ней:

-- Что, Лариса?

-- Сходи к отцу Владимиру на... - чуть слышно прошептала она и уронила голову.

Кабанов пощупал пульс, тихие редкие толчки исчезали под пальцами... он схватил с журнального столика фонендоскоп, приложил к груди... тишина... дыхание останавливалось, Лариса последний раз судорожно вздохнула и медленно протяжно выдохнула. Все.

Все остальное проходило как во сне. Зять и сестра Ларисы, ездили с ним по всем инстанциям, и уже к полудню следующего дня в освободившейся комнате на двух табуретках стоял гроб, в котором обряженная в ею же приготовленное бельe лежала Лариса Ивановна.

Кабанов все воспринимал будто через стекло, слова до него доходили не сразу, люди, какие-то люди приходили и уходили... что-то происходило, он куда-то ездил, где-то расписывался, платил, если б его спросили - Что ты делаешь? Он затруднился бы ответить. А что он делает? И лишь когда в мерзлую землю опустился гроб, и комья глины застучали по крышке, Кабанов, кинув горсть в яму, вдруг остро, до боли осознал, что он вдовец. Рыжие пятна следов на снегу, венки, всхлипы дочерей, причитания и какое-то неискреннее подвывание сестры... Все вдруг навалилось разом. Захотелось закрыть глаза, зажать уши, до боли, до звона. И умереть.

Зять подошел, взял за локоть.

-- Пойдемте, Виталий Васильевич. Надо ехать. Ее не вернешь.

Он пошел. Поминки. Потом девять дней. Он работал, дел накопилось немеряно, да еще и Главный врач вдруг захандрил. Вздумал заболеть и с инфарктом обосновался в кардиологии, бывшем отделении Кабанова. Воз пришлось тащить вдвоем с замшей по хирургии, но от дурных и тоскливых мыслей спасало изобилие работы. Маринкой занимался зять. Он и отвозил ее в школу и забирал к себе домой после занятий. Юлька кормила кабановского внука - Ваську. Тот - копия отца, пережив два месяца вступал в третий. Виталий Васильевич, уже спокойно перенес сорок дней, сестра Ларисы не приезжала. Она уехала после девяти дней. Были друзья и подруги Ларисы. И жизнь пошла своим чередом. Неделя за неделей, месяц за месяцем. Последние слова Ларисы "Сходи к отцу Владимиру..." он помнил, но уходя в восемь вечера из больницы, никак не мог принудить себя заехать в храм к Свешникову, хотя до церкви было рукой подать. Да и зачем?

Он иногда вспоминал и о Нике, не скучал, но и не забывал. Вспоминал лишь как курьезное и неожиданное приключение, стараясь не вспоминать свои мысли и свое покаяние. Какая связь может быть между его женой и Никой? Вроде бы, чего в жизни не случается? Прошло несколько месяцев после смерти жены, Виталий Васильевич втянулся в работу, приезжая к Юльке, ужинал, и возвращался домой, только чтоб погладить свежую рубашку и выспаться перед новым рабочим днем. И он бы пребывал в таком же состоянии и дальше, если б однажды в середине апреля, она сама не появилась в его кабинете.

Как пишут в женских романах "дверь распахнулась, на пороге стоял он". Да, в дверях стояла она. Все такая же парадоксальная, черные прямые волосы, светло-голубые глаза, необыкновенно тонкий почти неприметный макияж, серый строгий костюм. Пиджак расстегнут, под ним тонкая бязевая рубашка с кружевами и глубоким, откровенно сообщающим, что тут бюстгальтеры не признаются, вырезом в котором поблескивала плетеная золотая цепочка. Юбка чуть ниже колен, черные дорогие с отливом колготки и отороченные мехом короткие, по щиколотку, сапожки. Мужское начало Кабанова немедленно напомнило о прошлогоднем приключении. Он встал из-за стола, но выйти не мог. Начало предательски себя повело. Ника не стала мучить Кабанова, она улыбнулась, и проходя ближе, сказала:

- Здравствуйте, Виталий Васильевич. Я не помешала?

Он пожал протянутую ладошку, поцеловать галантно не решился. Ника села на стул для посетителей, Кабанов опустился в свое кресло.

-- Какими судьбами? - спросил Виталий Васильевич, сдвигая на край стола кипу историй.

-- Случайно, - ответила Ника, - вызвали для консультации. Вот, решила заглянуть. Слышала о вашем горе. Примите мои соболезнования. - она понизила тон и прибавила в голосе сочувственных ноток. Кабанов проникся.

-- Спасибо.

Началась пауза, и ни Ника ни Виталий Васильевич не торопились ее прервать, но и тянуть чересчур долго было глупо. Наконец, Кабанов предложил:

-- Может быть, чаю? - Ника усмехнулась, чуть приоткрыв верхние резцы, - кофе не предлагаю, кофе у меня, так себе, а вот чай хорош - с бергамотом!

-- Ну что ж, чаю, так чаю!

Пока закипал чайник, Ника разглядывала выкрашенные водоэмульсионной краской и до середины забранные в деревянные панели стены Кабановского кабинета, кипы историй болезней, сиротливый блестящий электрический чайник, не современные быстро нагревающиеся, а еще тот, металлический с электрическим шнуром вставленным специальную фишку. Она спросила, кивая на кипы историй:

-- Много работы... - вопросительная интонация поглотилась утвердительной, и Кабанов кивнул,

-- Много, полторы тысячи коек. Это вам не фунт изюма.

-- Да уж, - согласилась Ника. - В нашем ПНД ничего толще амбулаторных карт не бывает.

Когда чай заварился, и Виталий Васильевич разлил заварку по чашкам, себе покрепче, Нике послабее, аромат баргамота поплыл через щели в коридор. Кабанов открыл коробку дареных конфет Визит. Ника аккуратно чуть ли не ноготками взяла сыпучую конфетку. Запивая горячим чаем, стала кушать.

Кабанов обратил внимание, что ногти у нее под стать волосам покрыты черным лаком. Желая расставить точки над и, он поставил кружку и стараясь не смотреть в ее глаза, спросил:

-- Ника, вот только честно, объясните, зачем я вам нужен?

Она не дрогнула, не поднимая глаз, и не ставя кружечку на стол, а наоборот держа у лица спросила негромко:

-- В каком смысле?

-- В самом прямом, - как можно тверже сказал Кабанов.

Ника несколько секунд прихлебывала чай, оставляя на краях чашки розовые отпечатки помады, и сказала:

-- Нравитесь.

Кабанов усмехнулся.

-- Разрешите не поверить. Я может и не очень хорошо разбираюсь в людях, особенно в женщинах, но я достаточно критичен к себе. - Он говорил совершенно искренне. Ему вообще очень помогал стол, то что он стоит между ним и Никой как стена, как пограничная полоса. Если б не стол, его волнение проявлялось бы ярче. Он вынужден был бы ходить или ерзать, еле еще как-то вести себя. А стол был надежной разделительной полосой. - Я не могу нравиться женщинам. Была только одна, которая честно любила меня. И я любил ее. Так что не понимаю я ваших порывов, уж извините. Тем более, что несмотря на довольно близкое знакомство, я ничего о вас не знаю.

Все время Кабановского монолога, Ника молча смотрела в чашку, кончиком ногтя водила по краю. Когда же он закончил, произнесла:

- То, что вы чересчур придирчивы к себе, очевидно. То есть мне это заметно. То, что в вашей жизни была только одна женщина, которой вы доверяли, тоже понятно. Но это не означает, что предел вами достигнут. Судьба сама освободила вас. Относительно, конечно, освободила. Да я не в претензиях. Вы мне действительно очень симпатичны, Виталий Васильевич. Скрывать мне нечего, а о себе я вам кое-что рассказывала, тогда, еще на той конференции. Помните?

Кабанов напряг память. Действительно, Ника что-то ему говорила, но рокот динамиков, переливание из пустого в порожнее докладчиками проблем современного здравоохранения, проблем ОМСа, и что-то еще... и Ника с другой стороны, что-то рассказывавшая. Нет. Он ничего не мог вспомнить, кроме того, что она разведена и детей нет. Да, точно, она говорила, что вышла замуж еще в институте, спустя несколько лет они разошлись. Но больше - ничего. Но и этого хватило, что б Кабанов ощутил угрызения совести и сменил холодность на благожелательность. Он рассеянно потер лоб и пробормотал:

-- Да, действительно, что-то припоминаю, извините.

Ника допила чай, поставила чашку на блюдце.

-- Виталий Васильевич, теперь вы скажите честно - что вам мешает сейчас выйти из-за стола, и поговорить со мной неофициально?

Кабанов мотнул головой:

-- Ничего.

-- Хорошо, а что вам мешает, поехать ко мне домой? - Виталий Васильевич бросил взгляд на настенные часы, - Ведь рабочий день уже кончился. - Действительно уже - шестой час.

-- Вы знаете, Ника, честно говоря, - Кабанов, - немного поежился, но вдруг мелькнула мысль, что Преображенский сейчас слюнями бы истек рядом с такой женщиной, захотелось на мгновение, что бы Боря их увидел, - ничего не мешает.

-- В таком случае - поехали.

Уходя, пока Виталий Васильевич запирал кабинет, какое-то тревожное чувство шевельнулось в сердце. Опять кофе пить? Да уж. Теперь есть кодовое слово для сексуальных отношений. Надо как-то дистанцироваться. Отчего ж Ника так настойчива?, В то же время, они совершенно случайно встретились на той злосчастной конференции, будь она неладна. А почему - неладна? Оно что ему мешает? тебе, дураку больше всего мешает, то что не ты тащил даму в койку, а она тебя... А почему - мешает? Эмансипированная особа, может, с несколько феминистскими наклонностями, цельная, трезвая женщина. О чем можно еще мечтать? Замуж не просится, пока во всяком случае. К дочерям, даст Бог, претензий тоже иметь не будет. Да и я не приглашаю ее в мачехи. Как-то не вяжется она с такой ролью . А если я ее устраиваю в постельном отношении, то что ж плохого? Радуйся, дурак! Такой подарок сам в руки падает, а ты еще кочевряжишься.

Их отношения начались. Какое интересное выражение. Да отношения. Ни любовью, ни сожительством этого назвать было нельзя. Он два, иногда три раза в неделю, после ее звонка, заезжал за ней на работу, и затем они катили в Чертаново, их встречи бывали то длиннее, то короче, иногда он забывал, что ему через пять лет стукнет шестьдесят. Как гром среди ясного неба, грянуло - Главный уходит на пенсию! И в департаменте здравоохранения Москвы им с замшей по хирургии объявили, что сейчас решается вопрос, кто из них станет Главным врачом больницы, либо им дадут Главного со стороны... В полном развале чувств замы вернулись в больницу. Всю обратную дорогу замша уверяла Кабанова, что ей руководство клиникой совершенно до звезды. Что ей бы самой до пенсии доработать! Что руководить клиникой, себе дороже! Вон как Главного-то укатали, словно сивку крутые горки! И Кабанов с ней соглашался. Про себя думая, а мне оно надо? Мне ведь тоже скоро пенсия светит. Это я тут как молодой с Никой отрываюсь. А ведь если трезво взглянуть на жизнь, она плавно катится к концу. Ника, Ника - он во второй приезд более внимательно стал рассматривать обстановку, и приметил много всяких интересных мелочей. Квартира двухкомнатная, и Виталий Васильевич, заглянув во вторую комнату, остолбенел. Мягкое кожаное кресло, зеркальное трюмо, подсвечники, большое количество различных металлических символов, какие-то звезды, круги, Большой стеклянный шар на треноге. И Диплом в деревянной рамке с красной лентой и сургучной печатью, испещренный кривыми значками, на котором ясным английским языком указывалось, что Вероника Р. Гольдберг прошла годичный курс магии, и является дипломированным магистром. Ника, вошедшая в комнату, следом, с хохотом утащила оттуда Кабанова. А тот удивленно спрашивал:

-- Ты - маг?

-- Да ладно, тебе, - усмехаясь ответила Ника, - это так курьезный эпизод в моей жизни.

-- Ты не рассказывала.

-- Да в общем, не о чем рассказывать. Я еще в институте увлекалась экстрасенсорикой, а ты ж помнишь, этих курсов море по Москве, вот я и сходила - поучилась. А когда ординатуру по психиатрии закончила, так мне иногда в частной практике это помогает. Люди ж разные. Одни идут к психиатру за лекарством, а другим и внушением помочь можно.

Кабанов согласился. Немного позже он спросил, а что означает буква Р? Ника, провожая его до двери, сделала книксен, и сказала, - Рафаиловна. Меня полностью зовут - Вероника Рафаиловна.

И Виталий Васильевич, ухмыляясь про себя, эк, надо ж так угораздило?! Поехал домой.

Вся история с уходом на пенсию Главного приняла довольно неожиданный оборот. Замша, несмотря на свои сетования о скорой пенсии, начала нажимать на скрытые рычаги, стремясь хоть на три-четыре года получить кресло Главного. Кабанов удивился, когда ему позвонил его покровитель в главке, один из замов нынешнего главы комитета здравоохранения, Артемий Николаевич, и выложил такую кучу весьма тревожной информации о деятельности зама по хирургии, что Кабанов усмехнулся, до чего ж сильны амбиции в людях! Тем не менее покровитель, сказал, что если Кабанову плевать, то он тоже ничего делать не станет, хотя с ним, как с Главным врачом, ему - покровителю, было б значительно легче и приятнее работать, чем с замшей по хирургии. Кабанов это понимал, и оценил! Но, сказал, Артемий Николаевич, у замши позиции довольно сильные, да и из других клиник некоторые начмеды нацелились на вакансию, так что предстоит не легкий бой, а тяжелая битва!, готовься. Всегда готов, по пионерски ответствовал Кабанов.

В ближайший же вечер встреч, он поделился новостью с Никой, она лежа у него на плече, повернулась, глядя в упор, и сказала:

-- Я думаю, у тебя больше шансов, чем у этой мымры.

-- Ты про замшу по хирургии?

-- Ну да.

-- Дай Бог.

-- Ну, знаешь! - Ника вскочила с постели, - На Бога надейся, но и сам не плошай! Надо что-то делать!

-- Интересно, что? - Кабанов повернулся на бок и с удовольствием рассматривал ладную стройную фигурку Ники.

Она накинула шелковый халат, от чего стала еще соблазнительнее.

-- Я пошла в ванную. Ты пойдешь?

-- После тебя. Так что же? - настойчиво повторил Виталий Васильевич.

-- Что угодно, вон хотя бы съездить в этот как его, у меня неподалеку от работы есть центр... - Ника защелкала пальцами, вспоминая, - Ну как же его?.. А, вот - "Дестин-центр"! Общество магов и целителей "ПРЕДНАЧЕРТАНИЕ".

-- И что там?

-- Ты только не смейся, там хорошие специалисты, они над твоей линией судьбы поработают, и ты наверняка получишь место главного врача! У них знаешь какой девиз? "Мы меняем судьбу!"

-- Это ж, наверное дорого?

-- Да я бы не сказала... у них вообще цены невысокие. Народу - не пробиться! Особенно к этой, как ее... госпоже Роксане.

-- И ты веришь в эту чушь? Что она может помочь? - Кабанов уже громко вопрошал в сторону ванной комнаты.

-- Верю, конечно, мне ж помогла найти тебя... - Голос Ники заглушила падающая вода.

Кабанов сел на диване, натянул трусы, прошел к ванной, и заглянул.

-- Что ты? Пришел?

-- Нет. А когда ты к ним обращалась?

Ника намылила мочалку и протянула Кабанову.

-- А тогда, после конференции, - Ника повернулась и слегка наклонилась, соблазнительно покрутила бедрами, - потри спину.

Виталий Васильевич замер будто пораженный громом. Он видел в ванной женскую фигуру в клубах пара с протянутой рукой и белой кипенью мыльной пены, но на его глазах стройная фигура с упругой гладкой кожей превращалась в иссохшее съеденное смертельной болезнью тело его жены, и только пронзительные светло-голубые почти белые глаза смотрели прямо в душу... магистр... и как за спасительную ниточку он цеплялся за всплывшие в памяти еле уловимые слова: "Сходи к отцу Владимиру на..." На что? На что?

Ника увидела как мучительно исказилось его лицо, выпрямилась...

Он захлопнул дверь ванной, молниеносно, по солдатски оделся, и не дожидаясь лифта, увидев выбегающую из ванной, еще мокрую Нику, помчался, прыгая как в детстве через ступеньку, по лестнице вниз, а с площадки до него донесся режущий слух невыносимый крик:

- Виталиииииииииииииий!

В машине, он завел движок, и не давая ему прогреться, дернул, так будто за ним гнались черти, и лишь взглянув на приборную панель, и увидев маленькую пластмассовую иконку Богородицы - Лариса еще приклеила - он перекрестился и произнес:

- Господи, прости меня - грешного.

2000-2002 г.