В гостях.

 

 

В тот июльский день мне пришлось оставить машину в авторемонте. Слесаря пообещали починить её только назавтра к обеду.

Маршрутки не было, как назло, уже час, но мне повезло. Знакомый водитель лесовоза, увидев, как я голосую на шоссе, подобрал меня.

Игорь - хороший парень. Я давно его знаю.

-Я тебя к самой твоей Поповке подвозить то не буду, - сказал он, - Мне там не развернуться. Высажу на шоссе, у поворота.

-Отлично.

В конце концов, трёхкилометровая прогулка от шоссе до моего дома мне не повредит. Дело к вечеру и жара понемногу спадает, хотя рубаха прилипла к телу, а ноги давно горят от раскалённого асфальта.

Однако, пройдя большую часть пути, я взмок ещё больше. Сказывается автомобильный образ жизни. Да и худеть пора.

На окраине Поповки, поселка, где мы с женой и дочкой живём летом на даче, раскинулся большой пруд. Марковка, называется. Не знаю, то ли в честь какого-то Маркова, то ли Марка.

Народу было немного. В одном углу бултыхались ребятишки. В другом, два дядечки фирменными удочками вытаскивали малюсеньких ротанчиков, распространенную местную рыбку. Чуть поодаль, пузатый дачник в полосатых трусах ведром таскал воду, и выливал её на свою красную иномарку.

Вода, даже мутноватая и тёплая, манила. Я зашёл за прибрежные кусты и скинул с себя одежду, положив её рядом с сумкой. Немного посомневавшись, но, успокоив себя тем, что женщин поблизости нет, стянул трусы и, пригнувшись, нырнул, распластавшись по воде.

Раскалённое и потное тело почувствовало долгожданную прохладу, и я с наслаждением плавал, фыркал, сморкался и нырял.

Удар в голову под водой был тупым, мягким, но сильным настолько, что даже шея хрустнула, а в глазах пробежали электрические круги. Я не знаю, обо что я ударился. В мутной воде пруда ничего толком не разглядишь. Я подался наверх, и думал, что глотну воздух, но глотнул воду. Обильно глотнул. Я дёрнулся, ещё раз наверх и ещё раз глотнул. Холодная жидкость с болью заполнила лёгкие. Я, испугался, и как мне показалось, захрипел. Потом всё потемнело.

Я очнулся на траве. Рядом были люди. Кто-то поддерживал мне голову. Давили на грудь. Я слышал мужские и женские голоса, но ещё никого не видел. Меня рвало. Горькая пена шла изо рта.

Наконец я пришёл в себя и смог оглядеться. Я попал, на какой-то костюмированный бал. Надо мною нагнулись две молодые дамы в длинных платьях с кружевными воротниками и шляпками. И мужчина, лет пятидесяти, в костюме какого-то старинного покроя, в шляпе и с пенсне.

Женщины рассматривали меня и хихикали.

Подошли ещё двое мужчин в косоворотках и широченных галифе. Они притащили носилки и легко перебросили меня на них.

-Давайте, давайте голубчики,- командовал тот с пенсне.

-Не надо, спасибо, я могу идти, - вымолвил я

-Куда же вы пойдёте? Где ваша одежда?

Я только теперь понял, что я абсолютно голый. Лишь самое неприличное место было прикрыто кем-то, из жалости, рваной жёлтой рубахой.

Я поискал глазами на траве. Одежды не было. Да и всё вокруг было иное. Пруд кажется такой же, но не заросший и намного больше. Деревья тоже, какие-то другие. Невдалеке на пригорке, окружённый садом, большой дом с башней, которого я никогда раньше не видел.

-Где я?

Дамы засмеялись.

-Вы, дружок, не отошли ещё от своего утопления, – произнёс мужчина в пенсне, потом скомандовал: - Несите его в дом, И велите Матрёне приодеть. Вы, молодой человек, какого сословия будете? А то, по вашей одежде, извиняюсь, не понять.

Дамы снова залились.

-Я…я, этого… коммерческого,- пролепетал я.

-Понятно. Голубчики, несите молодого купца в дом.

Когда подошли к высокому дому, откуда-то выскочила группа мальчишек и с криками:

«-Утопленника несут!», промчалась мимо.

Голову сильно ломило. Вокруг всё кружилось. Меня тошнило. Время от времени, я нагибался с носилок и срыгивал вонючую прудовую воду, извиняясь перед своими спасителями.

Потом закрыл глаза, не имея сил смотреть. А когда открыл, то увидел, что мы стоим на дворе, перед большим старинным довоенным или даже дореволюционным домом, какие встречаются сейчас лишь в старых русских городках, где нибудь в Поволжье, например.

Матрёна, огромная и несуразная баба, лет пятидесяти, выпучила на меня глаза.

-Срамотища! Хуже нет, у театралов служить. Какого только стыда не насмотришься.

Кто это?!

-Да, утопленник. Купеческого роду, - доложил один из мужиков, нёсших меня. – Сам Пал Игнатич вытащили.

Меня аккуратно переложили на скамью. Прикрываясь рубахой, я, покачиваясь, неловко встал и поздоровался с Матрёной.

Её одежда, как и одежда принёсших меня мужиков и девушек, выбегавших из дома и со смехом разглядывавших меня, была как в старинных фильмах про начало двадцатого века.

Косоворотки, шаровары, сапоги у мужиков, длинные юбки и допотопные кофточки у женщин. Полная нереальность происходящего.

-Это что, кино что ли? – спросил я

-Это театр, - парировала Матрёна. – Дача ампираторского театра. Пойдёмте за мной.

-А, понятно. Столько лет в Поповке живу, а не знал что тут дача театра. Это как пансионат что ли?

-Пансион, полный пансион. Пал Игнатич старается для актрисок. Одно слово, меценат, - словно приговор произнесла Матрёна. Потом заговорщически подмигнула мне, - А в Петербурге у него, между прочим, жена. Но это не нашего ума дело.

Матрёна провела меня в маленькую комнатку, где я смог одеться в какие-то старинные штаны и косоворотку, по всей видимости, реквизит и сунуть ноги в кожаные шлёпанцы, без задников.

В комнате железная кровать и тумбочка, в углу плетёный стул.

Я открыл тумбочку. Пачка папирос. Папиросы «Летиция». Я открыл коробку, открывающуюся как портсигар, сверху. Понюхал. Пахнут хорошо. Красивые, с золотым ободком. Сделано под старину. Да всё тут под старину. Даже газета вон лежит какая-то старинная, через «Ъ», 7 июля 1916 года, а совсем не пожелтела. А сегодня-то какое? Восемнадцатое кажется. Причесавшись гребешком, лежавшим тут же, я вышел в коридор. Надо было поблагодарить своих спасителей и двигать домой.

Из коридора выходило много дверей. Похоже, что это было целое крыло дома, отведённое под такие же маленькие комнатки, как и та, где меня переодела Матрёна.

В коридоре, полностью закрыв свет, падающий из окна в торце, появился молодой парень, одетый вполне современно, но с волосами, зачёсанными на прямой пробор.

Я уже не удивлялся этому, ретротизму, похоже было, что здесь все готовились к какому-то спектаклю.

«А может, просто блажат? Решили на даче поиграть в такие вот старинные времена? Каких только причуд не позволят себе новые русские.»

-Апартаментами актрис интересуетесь? – спросил парень.

-Да нет, - смутился я.

-Здесь селятся начинающие актриски. Для примадонн, второй этаж. Хотя с начинающими отношения наладить гораздо проще,- рассмеялся он, потом с сожалением добавил: - Сегодня пусто. Никого нет. Основной состав на гастролях. Вот, на пасхальной неделе, у нас тут было, весело, скажу я вам.

Потом протянул руку.

-Я же не представился. Алексей Казарнов, брат актрисы Людмилы Сергеевны Казарновой, гимназист.

-Андрей, - протянул я руку и тоже назвал фамилию. – Утопленник, - добавил я в конце.

-Знаю, знаю, - рассмеялся Алексей. – Меня послали поискать вас и пригласить на чай.

Гимназист взял меня под руку и, не смотря на мои возражения, потащил меня по коридору.

Чай был накрыт в саду в окружении яблонь и вишен, полностью скрывавших виды на соседние участки.

-Проходите, проходите, - поприветствовала меня одна из тех дам, которые уже видели меня на берегу пруда.

За столом сидели две эти дамы и господин бывший тогда с ними. Все были в тех же дореволюционных одеждах. На белой рубахе Алексея я разглядел старинное жабо и кружевные манжеты, так что впечатление, что он одет современно, развеялось.

-Это Людмила Сергеевна, - представил Алексей, водя меня вокруг стола, - Это Любовь Павловна, это Павел Игнатьевич, ну а меня вы уже знаете.

Я тоже представился. Алексей налил мне в рюмку, какой-то красной жидкости.

-Наливочка, отменная,- порекомендовал он. – Это Матрена у нас практикует.

Я махом выпил рюмку. Ничего особенного, но для моего горла, страшно болевшего от мучавшей меня до этого рвоты и не проходившего гадкого запаха, наливка показалась нектаром. Алексей налил мне ещё, я снова опрокинул её и издал облегчённый стон.

Все засмеялись.

-Полегчало?

-Ну что там, на том свете?- смеялись дамы.

-Полноте вам, дайте человеку прийти в себя, - улыбнулся Павел Игнатьевич.

Мне дали напиться чаю. Налили ещё наливки.

За столом шутили про утопленников.

-Какой коммерцией занимаетесь? – спросил Павел Игнатьевич.

-Я, лесом торгую, - ответил я.

-Да, теперь все кинулись торговать лесом. Этак у нас и лесов то не останется.

-Мы по правилам рубим. То, что положено.

Павел Игнатьевич махнул рукой.

-Знаю я лесничих, продажнейший народ стали. Лесную службу развалили. Впрочем, Вас, молодой человек я обидеть не хочу. Я так о положении дел вообще. Ну и прибыльное это дело?

Я учтиво поклонился Павлу Игнатьевичу, как бы принимая извинения. Вся эта атмосфера игры в старину, казавшаяся поначалу такой смешной теперь после нескольких рюмок наливки запитых горячим чаем, тоже увлекла меня, и я, как бы, начал принимать правила игры.

-Раньше, конечно, прибыльнее было. А теперь, не то. Чиновники заедают. За каждую бумажку платить надо. То лицензия. То сертификат. То налог на будущий доход.

-Точно, точно, - согласился Павел Игнатьевич,- И слова то всё заграничные придумали.

Нет, пока в Думе у нас сидят демагоги и бездельники, ничего хорошего в этой несчастной стране не будет.

-Да, Дума у нас собралась чудовищная, - согласился я.

-А зачем вообще Дума? – спросила Людмила Сергеевна. - Я бы их всех разогнала, бездельников. Есть правительство и премьер-министр. Пусть думают. А у царя сколько советников? Тысяча человек.

-Три, - поправил я.

-Ужас.

-Как это, зачем Дума? Вы, сестрица, не понимаете, это же есть самое, что ни на есть проявление демократии. Именно демократические преобразования и парламентаризм, позволили Европе достичь таких успехов.

-Вот они сейчас и свихнулись все, из-за успехов. И нас втягивают. А мы вечно лезем в Европу, как дураки, - проворчал Павел Игнатьевич.

-Что ж нам на Индию равняться или на Китай? – возмутился Алексей.

-А может чему, поучиться и у них. А то ведь до чего дошло. Бабы рожать не хотят.

Актрисы захихикали.

-А мне как-то делал знаки внимания один депутат, - со смехом рассказала Любовь Павловна. – Очень даже симпатичный. С бородкой. Правда, лысенький, но в глазах огонь. Он так и светился весь. Я, говорит, вас Любовь Паллна, обожаю больше всего, после демократии.

-Ну и что же? – спросила Людмила Сергеевна.

-Ах. Оказалось, что он женат и больше всего любит вот это,- рассмеялась Любовь Павловна и постучала ложечкой по графину с наливкой.

Все рассмеялись.

-Вот! – воскликнул Павел Игнатьевич, - Вот это-то и губит русский народ. Если бы не пили. Какие люди золотые ведь были бы. А то печника хорошего стало не найти. Столяра путного. Недавно у себя на даче, хотел флигелёк пристроить, так с Малороссии бригаду пришлось вызывать. Парадокс, извиняюсь, у себя дома работать не хотим, а за тридевять земель, пожалуйста.

-Это оттого, что мало экономической свободы,- вновь горячо заспорил гимназист. – Надо раздать крестьянам всю землю. Без остатка и они завалят всю Европу...

-Пустыми бутылками, - перебил Павел Игнатьевич.

Я рассмеялся:

-А как же в тринадцатом году мы кормили всю Европу?

-Враньё это всё, - парировал мою реплику Павел Игнатьевич. – Могли бы накормить, да не получилось, сгноили урожай в худых амбарах, а потом, зачем Европе наше? Им своего хватает. Честно сказать, самое подходящее для наших крестьян - это крепостное право. Две сотни крепостных, то под руководством хорошего немца управляющего выдавали сельхоз продукции в сотню раз больше, чем теперь тысяча вольных хлебопашцев. И самим им спокойнее, чем со свободой то, и производительность труда выше.

-Если не брать Западную Европу, почему же чехи, поляки так живут? – распаляясь всё больше спрашивал Алексей и сам себе отвечал, - Да потому что свобода, дух вольный...

-Простите, дамы и господа, разрешите откланяться, - произнёс я, - Жена, наверняка, волнуется. Мне пора. Огромное спасибо за моё спасение, хотя вряд ли найдутся слова, чтобы выразить это. Вы спасли мне жизнь. Я ваш вечный должник.

-Полно, полно, голубчик, - приподнялся Павел Игнатьевич и пожал мне руку.

-Приходите к нам в субботу. Мы даём благотворительный спектакль, для местной публики,- улыбнулась Людмила Сергеевна.

-Ой! Вы же не посмотрели наш летний театр, пойдемте, я вам покажу, - кокетливо закусив губку и стрельнув глазами на Павла Игнатьевича, - щебетнула Любовь Павловна.

-Оставьте молодого человека, он и так столько пережил, - строго взглянул на неё Павел Игнатьевич.

-Но на спектакль приходите обязательно, - помахали руками актрисы.

–С женой, обязательно с женой, - добавил Павел Игнатьевич.

Алексей проводил меня до калитки. Сад был огромен и без него я бы не сразу нашёл выход.

-Вот, налево, за холмом сразу же ваша Поповка, - попрощался он со мной.

Я оглянулся. Места действительно были незнакомые. Казалось, я тут никогда не был. Скорее это оттого, что всегда пролетал мимо на машине по шоссе, идущим в стороне.

Пансионат для актрис был огромен. Он весь был сделан в стиле начала прошлого века, и даже кусок дороги перед ним был замощён. На доме не было современных материалов. Всё из дерева. Ни пластиковых окон, ни сайдинга, На крыше листовое кровельное железо с уже успевшей выцвести краской. Башенки с открытыми площадками, увенчанные высокими пиками. По второму этажу галерея балконов.

Любопытно, но в отличие от огромных новорусских домов, пансионат не выглядел недавно построенным. Похоже, он был тут ещё при социализме. Может это какой-то старый клуб или школа, выкупленная теперь Павлом Игнатьевичем. Рядом с домом простецкие скамеечки, берёзки и ёлочки. За домом сад.

В саду была видна сцена летнего театра, про который говорила Любовь Павловна.

«Да, у Павла Игнатьевича, должно быть хороший бизнес, чтобы позволять себе этакий экскурс в старину. Оттягиваются люди. Интересно на чём он ездит. Нигде, ни одной машины».

Я взобрался на холм. Внизу у подножия на бревне сидели два мужика. Блестела бутылка передаваемая ими друг-другу.

Я огляделся. Поповка с этой стороны была совсем не такой, какой я привык её видеть из автомобиля с шоссе. Большие, но простецкие по своей архитектуре и отделке дома, стоящие далеко друг от друга. Большие сады. Вон пасутся кони. Столько их вместе, я не видел никогда. Вдалеке видна насыпь железной дороги. По ней катилось чёрное пятно паровоза, заволакивающее небо чёрной копотью. Самый настоящий паровоз!

Вон и шоссе. Что это там? Телега. Ещё бричка. Должно быть цыгане. Живут, как и сто лет назад. Я посмотрел на поле совхоза. Посередине поля, жилые дома. Кажется деревенька. Откуда? Перелески. Я потёр глаза. Да не было там раньше никогда никакой деревеньки.

Я перевёл взгляд на Колпино. Где же дома? За полем были видны трубы Ижорского завода, но перед ними должны быть дома высотного микрорайона! Где они? Отсюда Колпино, должно быть как на ладони.

Шлёпанец неловко подвернулся на глинистой дорожке. Ногу пронизала боль. Я шагнул вперёд. Но заболевшая нога снова подвернулась, и я упал на траву. В голове, ещё болевшей, от удара об корягу, раздался звон. Я покатился по траве вниз. Несколько раз ударялся об камни и вскрикивал. Я слышал свой крик как бы со стороны.

Вдруг всё на миг стихло и потемнело. Потом постепенно стали возвращаться звуки окружающего мира.

Я открыл глаза. Холм возвышался надо мной и загораживал садившееся солнце.

Двое выпивавших мужиков встали с бревна и подходили ко мне.

Я привстал! О, ужас! Я снова был абсолютно голым! Я виновато улыбнулся мужикам, и сложил руки между ног, и сделал это вовремя, потому что один из них с силой ударил меня именно туда.

-Вы чего, мужики? – согнулся я.

-Сейчас узнаешь чего! – заорал один.

-Извращенец, проклятый.

-Светлячок!

Удар хворостиной по спине заставил меня выпрямится, и попытаться побежать в сторону леса.

Мужики, были в джинсах и вполне в современных рубахах. У одного на поясе сотовый телефон.

-Ребята, я в пруду утонул. Я же в косоворотку переодевался!

-Сейчас мы тебя в пруд и вернём. Развелось извращенцев. Мразь!

Удар в лицо сотряс весь мозг. Золотистые круги забегали в глазах. Из носа потекла кровь.

-Мочить! Мочить его! – орали мужики.

Я собрался и, что было мочи, рванул к лесу. Сзади раздалось улюлюканье и звуки падающих в траву камней.

Босые ноги испытывали дикую боль, когда я наступал на сучки или камни, но я нёсся вперёд, превозмогая её. Обернувшись, я увидел, что погони нет.

Вдруг резкий визг и громкий хохот заставили меня вздрогнуть. Возле опушки леса прогуливались трое молодых девиц-дачниц. Я прыгнул вперёд, девицы с криком рванули врассыпную.

Ветки молодых сосёнок драли моё тело. Но я бежал, не обращая внимания на кровь и боль.

Я не знаю, сколько я промчался. Может километр. Может два.

Я сидел в лесу, пока не стемнело. Потом хромая и охая начал продираться к Поповке. Сказать, что комары искусали меня всего, значило ничего не сказать. Зуд и боль были повсюду. Ступни кровоточили. Несколько раз я наступал на битое стекло.

Наша дача находилась в самом центре Поповки. Я прыгал в канавы, распластывался в траве, Прятался за кустами. Я боялся случайных прохожих и света фар, влюблённых парочек и молодёжных компаний. Несколько человек всё-таки видели меня и спешно ретировались.

Я раньше не представлял, что ночная жизнь настолько оживленна. Во дворах выли, унюхавшие меня собаки. Одна из них привязалась ко мне и, с лаем, сопровождала меня почти до самого дома, пока я не отогнал её камнями.

Наконец-то я проскользнул в свою калитку. Доковыляв до бочки с дождевой водой, я опустил в неё опухшие руки и разламывающуюся от боли голову.

Скрипнула дверь. На крыльце стояла жена. Я машинально спрятал своё тело за бочкой.

Лена подошла ближе. Полными ужаса глазами смотрела на меня.

-Хорошо хоть, что ребенок спит,- прошептала она.

-Это... Я... Машина сломалась... Я искупался. Одежду украли. Меня артистки подобрали. Там ещё Алексей был и Павел Игнатьевич. Я всего полчаса там и пробыл. Я не понимаю... потом куда одежда делась. Я в лесу прятался. Меня избили.

Лена смотрела, как мне казалось, с пониманием и сочувствием.

Я улыбнулся.

-Нас на спектакль пригласили. В субботу. Пойдём?

Вместо ответа огромной силы пощёчина чуть не сбила меня с ног. В глазах потемнело.

От боли затошнило, и одновременно появилась страшная сухость во рту. Ноги подкашивались.

 

Я проснулся, или скорее очнулся на маленьком диванчике, стоящим у нас на веранде, от стука калитки. Выглянул в окно.

Лена, держа за руку дочурку, быстрыми шагами удалялась в сторону станции. Я взглянул на будильник на столе. Через десять минут электричка на Питер. «Электричка или паровоз?» - непроизвольно промелькнуло в голове.

Я откинул одеяло.

-Лен! Лена! – хрипло и безнадёжно крикнул я им в след.

На теле не было и пяти квадратных сантиметров, без синяка ссадины или волдыря. Болело всё. Я вскочил на перерезанные стёклами ноги, но тут же взвыл от боли и хромая поплёлся внутрь дома.

Отмыв кровь, заклеившись пластырями, замазавшись йодом и мазями, закрыв синяк под глазом очками, я побрёл в сторону холма и Марковки. Надо было попробовать поискать хотя бы свои документы. А потом двигать в город, мириться с женой.

С опаской посматривая вокруг, не встретятся ли мне вчерашние драчуны с бревна, я поднялся на холм.

Ну и ерунда пригрезиться. Вон нормальные дома и обычные участки с огородами, если не считать кирпичных громадин адвоката и зубного врача, которых я не увидел вчера. Вон новостройки Колпино, и в поле нет никаких перелесков и деревеньки.

Вон блестит пруд Марковка. А где же дом с железной крышей и с башнями? Где этот пансионат для актрис? Где сад с летним театром?

Я спустился вниз. Вот тут пролегала дорога. Под плотным, затоптанным глинисто-гравийным слоем то тут, то там виднелись камни. Я нагнулся. Камни были тёмно серые, правильной прямоугольной формы. Все как один. Это же булыжники! Булыжники от старинной мостовой.

Справа от дороги старые, с обветшалой корой и длинными крючковатыми ветками, дикие яблони. Дикие? Или остатки сада бывшего здесь когда-то?

Я прислушался к ласковому шелесту листвы. Будто неспешная мирная беседа неуловимой ленточкой вилась в листве. Вот чей-то лёгкий смех. Кажется, женский или нет, мужской. Вот что-то звякнуло. Чашка о блюдце? Хотя нет. Это смеются девчонки с мальчишками на том берегу пруда. А где-то далеко звенит циркулярная пила. А здесь только шелест. Только шелест листьев, навивающий какую-то непонятную лёгкую печаль. Хотя, наверное, это просто у меня сейчас такое настроение, после всего что произошло. Или ничего не происходило?

Возле пруда, своей одежды я, естественно, не нашёл. Только на песке у самого захода в воду. В глине и песке валялись трусы, кажется мои.

«Побрезговали», - усмехнулся я.

Сумки, а тем более бумажника, конечно нигде видно не было.

-Эй, приятель,- услышал я голос и обернулся.

Меня окликнул рыболов, сидящий на берегу, с двумя длинными удилищами.

-Купаться собрался? Я бы не советовал. Вчера один как нырнул, так больше и не вынырнул. Прямо на моих глазах. Мы шестами целый час шуровали, без толку. Видать в ил засосало.

Я, открыл, было, рот, хотел сказать, что это я. Я купался здесь вчера, но слова будто застряли.

Я кивнул ему и быстрыми, насколько позволяли раненые ноги, шагами, под удивлённым взглядом рыбака, направился к шоссе, ловить попутку.