Рассказ номинирован на национальную литературную премию "Писатель года 2011"

 

Учёные всего мира бьются над вопросами: есть ли душа у человека и где она находится. И даже, говорят, в одном засекреченном НИИ в Ленинградской области физики смогли на чувствительных приборах зафиксировать грушевидную её форму с весом от 2,5 до 6 граммов. Возможно это и так. Но вряд ли учёным когда-либо удастся разгадать, что является душой русской избы, где пахнет пирогами и наваристыми щами. Сейчас исчезло в деревне ощущение тепла и неосязаемой атмосферы и, я бы сказала, особой духовности, дающей в семье начало всему доброму и уютному. А случилось это, на мой взгляд, из-за того, что стала исчезать из обихода обыкновенная русская печь. Именно она испокон веков согревала, обмывала, лечила, кормила. На печи согревались не только теплом, но и душой. На печи любили друг друга, зачинали детей, рожали. На печи в тепле держали недоношенных детей, и они вырастали, ничем не отличаясь от обычных. Многие события происходили вокруг обыкновенной печки.

Она обычно стояла величественным монументом, чуть ли не в половину избы. Таинственная, выбеленная извёсткой, печь красовалась пёстрыми петухами и незамысловатыми цветными узорами. Её большое устье было обращено на небольшое оконце в кухне, чтобы был веден свод и под, куда укладывалась с вечера «колодцем» поленница дров. Утром бабушка щепала лучины, поджигала их и подкладывала под «колодец» и они, весело потрескивая, охватывали огнём дрова. Пламя заполняло свод печки, нагревая кирпичи и внося в раннее утро суету. Нужно было быстро, пока не прогорели дрова, напечь гору румяных пузырчатых блинов, чтобы накормить ораву ребятишек и проводить их в школу. Она быстро снимала со сковородок блины, а мы мазали их растопленным маслом гусиным пером и посыпали сахаром. И только после этого ставились подготовленные чугуны со щами, кашей, картошкой и водой для скотины. Печь топила, конечно же, бабушка. Так было заведено исстари: молодые хозяйки к печи допускались в том случае, если старшая не могла по каким-то уважительным причинам исполнять свои обязанности. Поэтому указания бабушки всеми исполнялись беспрекословно. Прогоревшие угли выгребались на загнётку, и поверх чугунов ставились железные листы с вареной резаной свеклой. Вечером, после уборки и дойки вся семья хрустела поджаристыми сладкими кусочками свеклы, как мы называли её – курагой.

Для «сугрева», как любил говорить дед, мы ложились на тёплую, застеленную старыми лоскутными одеялами и фуфайками, печь. Через полчаса нас начинал пробирать пот и мы слетали оттуда на полати или казёнку, где было прохладнее. Под полатями в зимнее время находились или ягнята, или телёнок. Сквозь щели в дверце они смешно поднимали мордочки и старались достать нас мягкими губами. Но не было для нас счастья большего, чем вечером залезть на печь к бабушке под тёплый бок и слушать сказки. Она бодро начинала рассказ о сером волке, укравшем Елену Прекрасную, или про Крошечку-Хаврошечку, но минут через десять её речь становилась медленной, с перерывами. Нам очень хотелось дослушать сказку до конца, и мы тихонько толкали засыпающую бабушку в бок. Она начинала её снова, но скоро речь её становилась бессвязной и мы, прижавшись, друг к другу, разморённые, засыпали вместе с ней. Взрослые начинали стаскивать нас с печи на кровати, мы капризничали, но в полудрёме быстро успокаивались.

На печи у каждого был свой укромный уголок. Мальчишки прятали рогатки и самопалы под кучи тряпок, а мы тряпичные куклы наверх под потолок. Чтобы не видела мама, как вместо уроков мы читаем художественную литературу, задёргивали штору и затихали, переносясь в мир Тома Сойера, Чука и Гека и других героев книг. Здесь же я в третьем классе впервые прочитала «Войну и мир» Льва Толстого, почти не поняв текста и пропуская батальные сцены.

В семье строго соблюдалась очерёдность отдыха на печке. Как во времена «Домостроя» первоочередной отдых предназначался старшему поколению. Если в доме не хватало тепла, мы ложились на полати и засовывали ноги в печурки, где лежали носки и варежки для просушки. Время отдыха старших считалось священным. С детства мы были приучены к тому, что взрослые встают с зарёй и сон в течение дня им необходим.

- Будить спящего человека грех,- говорила бабушка, и мы тихо сидели по своим местам, стараясь не шуметь. Это уважение к спящему члену семьи соблюдается в наших семьях до сих пор.

Вряд ли кто помнит сейчас, как мылись в деревнях, когда не было бань. О! Это был особый ритуал…

С утра долго топили печь сухими берёзовыми поленьями, для «лёгкого духа». Ставились большие чугуны с водой. К вечеру всё из печи вынималось, подметался под, споласкивался водой, чтобы нигде не оставалась сажа. Ржаную солому стелили, заливали небольшим количеством воды, чтобы она размякла. В уголок ставили таз с водой и замоченным веником. Правом первого пара пользовался, конечно, дед. Нас закрывали в другую комнату, и мы слышали, как, кряхтя и охая, он залезал в печь. Затем его охи становились всё веселее, и было слышно, как довольный, он начинал мыться. Около печи ставилось корыто с такой же ржаной соломой и тёплой водой, чтобы не застывали ноги. Выходил дед из кухни помолодевший, румяный, в белых кальсонах и рубахе навыпуск.

Затем наступала очередь нашей помывки. В печь залезала тётя, как самая выносливая, а мама по очереди заталкивала нас с сестрой к ней и закрывала заслонку. Мы визжали, упирались от страха, но тётя тут же начинала в полнейшей темноте и тесноте хлестать нас веником, не давая продыху. От жары мы задыхались, но, понимая, что биться о горячие кирпичи ещё хуже, с трудом выносили пытки. Выдержав экзекуцию минут десять, мы как угри, еле живые выползали из жерла печи. Нас, красных от веника, принимали мама с бабушкой, быстро мыли головы, споласкивали и клали на кровать. Затем такая же мучительная процедура повторялась с братьями. Тетя выползала из печи в полубессознательном состоянии. Сил помыться у неё еле хватало. Но самым приятным было совместное чаепитие за общим столом у огромного самовара, который топился углями и раздувался сапогом. Бабушка вытаскивала из укромных уголков варёный сахар, комковой рафинад и мы, наливая горячий чай в блюдца, сидели за столом, наслаждаясь разговорами. Такую баню в семье устраивали приблизительно раз в месяц. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне становится и смешно и грустно от того, в каких условиях мы росли. Но атмосфера единства, дружбы, сплочённости и чувства локтя царили в нашей семье всегда.

С печью были связаны некоторые суеверия. Так, если мы встречали покойника, то мы опрометью бежали к печке и заглядывали в дымоход, чтобы не бояться. Если на печи пел сверчок, значит, ждали счастья. Под печку ставили тарелку с чистой водой и клали на край кусочек хлеба – задабривали домового.

Мой племянник, выросший в городских условиях и впервые увидевший печку у бабушки, закричал: «Мама, посмотри, паровоз в доме». Он никак не хотел слезать с неё, уверяя нас, что как Емеля поедет на ней в Москву.

Я вспоминаю, как в новом доме, который мы построили, отделившись от деда, клали печь. Сначала во главе с дедушкой ездили за глиной. Он сажал нас на повозку и вёз к карьеру, где мы лопатами выбирали коричневую маслянистую породу, грузили, а затем дедушка с мальчишками, впрягшись, словно кони, с трудом вытаскивали нагруженную до верху повозку в гору. Мы с сёстрами подталкивали повозку сзади, прикладывая свои маломощные силёнки. Но самым интересным было то, как весело месили глину целой ватагой. К нам присоединялись все наши друзья. В круг, выложенный из глины, наливалась вода, добавлялся песок, и мы, положив, друг другу руки на плечи, начинали своеобразный ритуальный, как у горцев, танец. С хохотом и шутками голыми ногами мы выделывали сложные танцевальные фигуры, превращая глину в однородную вязкую массу. А затем бежали на речку и долго плескались в тёплой летней воде. И были горды своей причастностью к стройке.

Но до сих пор я не разгадала одну загадку, связанную с кладкой печи в нашем доме…

В округе было несколько мастеров печного дела. Но самым известным печником слыл дядя Петя из села, что находилось в двенадцати километрах от нашего дома. Его кладка отличалась аккуратностью, можно сказать, изяществом работы. Очередь к нему была на несколько месяцев вперёд, но из уважения к маме, он согласился сложить печь вне очереди. И в назначенный день к дому подъехала запряжённая телега. На ней сидел улыбчивый нестарый мужчина. Но когда он стал слезать с неё, мы, дети, испытали шок. Он был безногим, с привязанной к поясу коляской на маленьких деревянных колёсиках, в которых в послевоенное время катали детей. Оказывается, он был инвалидом войны. Дядя Петя сразу же приступил к делу, распределив обязанности и руководя нами, словно умелый командир. Мы носили кирпичи, глину, воду без перерыва. Любое замешательство в работе вызывало у него недовольство и ворчанье. Работать он умел!

Кирпичик к кирпичику ложился ровно, хотя никакого уровня он не применял. Вместо него к потолку была привязана холщовая нитка с грузилом на конце, и дядя Петя ровнял кирпичи по этой нити. К вечеру печь была выложена до устья. Печник доставал до него руками. Нас мучила догадка: как же он будет выкладывать верхнюю часть печки? Но на следующий день дядя Петя попросил дедушку поставить ему стол. И, взобравшись на него, он продолжал своё дело так же лихо и умело. Мы с замиранием сердца ждали момента, как же печник будет взбираться на потолок, ведь там надо выкладывать боровок и трубу. Лестницу он не просил, как взбирался наверх, никто не видел. Он отсылал нас, якобы по делам, а сам каким-то чудом молниеносно оказывался на потолке. И сверху тут же покрикивал на нас, чтобы не медлили с подносом материала. Причём, вёдра на потолок принимал сам, сбрасывая нам верёвку с крюком. Вечерами мы, раскрыв рты, слушали рассказы захмелевшего дяди Пети о войне. Он мало рассказывал о себе. В основном говорил о друзьях, с которыми воевал.

За три дня печь была готова. Наступил волнующий момент – печь нужно было опробовать. Печники всегда волнуются, как он пройдёт. Бывали случаи, когда дым не шёл в трубу, и нужно было искать ошибку в кладке. Мама принесла газеты, нащепала лучин. Мы, стояли рядом, словно Государственная комиссия по приёму важного объекта. Дядя Петя, не торопясь, зажёг газеты, и поднёс к устью печи. Пламя заметалось из стороны в сторону не находя какое-то мгновение выхода, а затем потянулось в трубу. Лучины, зажжённые от газет, весело затрещали, освещая ещё невысохшую кладку и наполняя дымком комнату. Мы выбежали на улицу, чтобы посмотреть на дым, выходивший из трубы. На ветру он закручивался в кольца, превращался в замысловатые фигуры, словом, озорничал, как мог. Все разом заулыбались и начали обниматься. А дядя Петя восседал на своей детской коляске и улыбался довольный тем, что работа сдана на отлично. Кстати, за кладку печки он с мамы взял чисто символическую плату. Наш любимый «паровоз» оказался на редкость щедрым на тепло. А секрет печника, как он справлялся с работой на потолке, я так и не разгадала...