Вначале был жар, и каждая частица моего тела сопротивлялась страшному давлению, а я чувствовал, что становлюсь не тем, чем был раньше. Потом что-то лопнуло в пространстве и бросило прочь со страшной силой, и тогда я стал тем, что я есть сейчас. Я получился не один, нас выбросило много, но я был не похож на остальных.

Сначала вокруг была синяя земля, и не было света, но пришло время, и сквозь синюю землю стала просачиваться вода. Я не знал ещё, какой силой обладают тоненькие, мягкие струйки, сотни лет уносящие землю.

Я был твёрже остальных и крепко прирос к своему месту, но не смог бы устоять, если бы капельки точили меня. Они так подчистили мои грани от разных наслоений, что, когда на меня упал белый свет, я заблистал всеми цветами радуги… Далеко внизу ревел поток широкой горной реки. Синяя глина выходила пластом в обрывистый берег, и где-то в глубине скрывала и моих меньших братьев. Берега были пустынны, но верхнюю часть глубокого ущелья, вырытого рекой, покрывали громадные деревья, а стенки его были из крупной гальки вперемежку с глиной. Я любовался окружающим миром, но надвигалось серьёзное испытание, выпавшее на мою долю. В этот день с утра река была тиха и ленива. Не было ни тумана, ни обычной росы.

Гигантские животные подходили к берегу, вытягивали чешуйчатые шеи, но достать воду было трудно, очень обмелела река. Одно животное, неповоротливое и громадное, так вытягивало головку к воде, что сорвалось с откоса и покатилось в реку. Его маленькая головка разбилась о камни, и тело перегородило течение обмелевшего потока. Сразу же слетелись зубастые птицы, их было так много, что скоро от гиганта остались одни кости. Они, наверное, и сейчас покоятся на том же месте, под огромным слоем окаменевшего ила.

Зубастых птиц спугнул первый удар грома. Это был не просто гром, потому что задрожала земля. Птицы кружили и кричали, не зная, куда сесть. Огромные деревья дрожали и падали, по земле зазмеились трещины, из которых шёл пар. В один из толчков, я сорвался со своего места и упал в реку.

Она уже не была той тихой, спокойной рекой в высоком каньоне. Бурный, мощный поток становился всё горячее, нёс и вертел меня, толкая о мёртвых рыб, стволы деревьев, даже о камни, которые он нёс с собой.

Затем всё это вынесло в широкое устье. Течение стало слабее, и я упал на дно из крупного жёлтого песка. Некоторое время видел над собой зелёные отблески воды, изредка меня поворачивало течение, но потом постепенно занесло слоем песка.

Так прошло много лет. Я уже привык к этому месту. Лишь иногда возникало неосознанное желание выбраться на белый свет и поиграть с ним своими гранями.

Я почувствовал шелест песка. Песчинки выше и вокруг начали раздвигаться, а затем мимо проскользнуло гибкое тело большой рыбы с крутым лбом и большим ртом. Рыба, вибрируя всем телом, набирала в рот песок и ил и выбрасывала всё это наружу. Так получалась глубокая и удобная нора. Рыба попыталась вытащить и меня, укусив несколько раз своими зубами, но я ей был не по зубам, и она прекратила свои попытки, углубив нору дальше. Я опять торчал из стенки норы, как когда-то из берега реки. Конечно, я мог бы подставить свою режущую грань и рыба, может быть, ушла, но мне было веселее с ней.

Рыба, которая рыла нору, загнала в неё другую рыбу, поменьше, и та отложила в глубине массу желтоватых икринок. Они были чем-то похожи на моих братьев, оставшихся там, в синей глине. Рыбы старательно ухаживали за икрой, обмахивая икринки плавниками и охраняя нору. Стоило кому-либо приблизиться, как обе выскакивали из глубины и устремлялись на врага, оттопырив плавники и жаберные крышки. Это было страшно, и любая рыба обращалась в бегство, даже если была крупнее. Я ждал, когда проклюнутся мальки, и дождался бы, не случись опять крутого поворота в моей судьбе.

Однажды, когда зеленоватая вода была совсем спокойна, а в нору даже пробился свет солнца, удар обрушился на рыбу, дежурящую у входа. Тотчас же смуглая рука подхватила оглушенную рыбу и бросила её куда-то из реки. Затем рука появилась опять и залезла в нору, и как ни сопротивлялась вторая рыба, набрасываясь на руку и кусая её, рука ловко обхватила её за голову и спинку и вытащила наружу.

Я пытался помочь рыбе и подставил режущую грань. Когда рука потянулась назад, вода в норе окрасилась в красный цвет. Я почувствовал, рука дрогнула, но рыбу не выпустила. Более того, она вернулась уже пустая и стала ощупывать стенки норы.

Наконец, она вытащила меня с насиженного места, и я увидел свет! Одновременно я увидел два любопытных чёрных глаза, всклокоченные курчавые волосы и двух своих знакомых рыб, насаженных на острой палке. Рыбак повертел меня в руках, покачал в недоумении головой, затем, подхватив пойманную рыбу, направился по тропе к пещере, видневшейся на склоне горы.

Рыбака окружила группа смуглых людей и все возбуждённо передавали меня из рук в руки, заворожено глядя, как я преломляю свет.

Затем подошёл вождь, взял меня и отнёс в угол пещеры, где было изображённое охрой на стене божество, а под ним лежали кости жертвенных животных и несколько шкур. Это было святилище, и я занял почётное место под самым божеством.

Этот день в племени был днём удач. Я видел, что охотники принесли несколько животных, мой знакомый рыбак – две палки с рыбой. И рыба была так тяжела, что палки гнулись. Целую неделю угол в святилище был завален жертвоприношениями, которые с аппетитом поедали крупные крысы. Потом жертвоприношений стало меньше, и настал день, когда они совсем исчезли. В тот же день я услышал жалобные звуки какого-то инструмента и в святилище принесли умирающего. Это был тот самый рыбак. Но теперь его трудно было узнать. Правая рука его почернела и распухла, по лицу градом катился пот. Здоровая рука больного потянулась ко мне, но потом бессильно упала. На следующий день рыбака не стало.

Жалобные звуки непонятного инструмента раздавались все чаще, и ко мне в святилище приходило всё меньше людей. И настал день, когда люди исчезли. В пещере сначала поселилась стая летучих мышей, а позже – бурый медведь. Постепенно скрывались все следы святилища, лишь я лежал на выступе пещерного камня, слегка покрываясь пылью. Однажды меня чуть не сбил медведь, рассердившийся на летучих мышей. Он рычал и грозил могучими лапами, но они не обращали на него внимания. Их было много, они сидели на потолке, свесив ушастые головы вниз. Пришло время, медведь умер в глубине пещеры, и я остался один с летучими мышами.

Казалось, они были вечны. Бахрома их стаи на своде стихала к полудню, а к вечеру начинала шевелиться, просыпаясь. В какой-то момент, как серый поток, стая устремлялась наружу. К полуночи пещера пустела, и лишь несколько больных или старых мышей, попискивая, цеплялись за жизнь на каменистом потолке. Вход в пещеру становился всё ниже. Когда просвет стал едва достаточен для пролёта летучей мыши, стая ушла, и я опять остался один. А вскоре и просвет зарос землёй, и всё погрузилось во мрак …

Очнулся я от непонятного скрежета. И сразу же увидел ноги человека. Он собирал деревянной лопатой плодородную землю у входа в пещеру и грузил её в тележку. На вход в пещеру он наткнулся случайно и углублялся в неё, потому что земля здесь была самая плодородная. Он отвёз уже много тележек, но расчистил вход лишь наполовину.

О, чудо! Этого оказалось достаточно, чтобы луч солнца коснулся меня, и я рассыпал своими гранями радужные блёстки по каменной стене и сам загорелся, как огненный глаз!

Человек оставил работу, стал на колени и сложил обе руки перед собой. Он смотрел на меня, не мигая. Когда солнце ушло в сторону, он осторожно взял меня белой тряпицей и понёс перед собой, едва переступая босыми ногами.

Как всё изменилось у входа в пещеру! Не было уже той тропы от широкой реки, кругом бушевал девственный лес, опутанный лианами и наполненный криками зверей. Человек шёл осторожно, не замечая змей, переползающих лесную тропу. Наконец он вышел на широкую ровную дорогу, мощённую тяжёлыми каменными плитами, и вышел к храму, высеченному в скале. Меня пронесли мимо самодовольных каменных идолов с закрытыми в блаженстве глазами, множество сплетённых окаменевших рук тянулось ко мне. Из рук крестьянина меня принял высокий жрец с бритым лбом, на котором были нанесены какие-то знаки. Руки жреца были сухи и горячи. Властным движением жрец отпустил крестьянина, и я его больше не видел.

Долго жрец рассматривал меня и поворачивал в луче света. Лицо его менялось так же, как и блики, отбрасываемые мною. - Как он прекрасен! - прошептал он, - Прекраснее не было камня на этом свете и вряд ли будет! - И он вызвал Мастера.

Этот человек без страха и благоговения принял меня в руки, ловкие и сильные. - Я дам ему законченную красоту! - просто сказал он. Мастер унёс меня в тёмную каморку за храмом, освещенную коптящим светильником, и долго гранил и чистил на медленно вращающихся круглых камнях.

Я чувствовал, как упорство и сознание красоты, вливаются в меня из чутких рук Мастера. Я сопротивлялся изменениям, происходящим со мной, но Мастер был сильнее. Долго, очень долго впитывал я тепло его сильных и уверенных рук, и с этим теплом где-то внутри меня родилось какое-то новое качество, понимание, что я могу отдавать что-то людям, и каким-то образом влиять на их поступки.

После рук Мастера я занял почётное место в храме, никто не мог прикоснуться ко мне, кроме жреца. А мастер с подручными расчистил место в середине храма, и с помощью мощных брусьев они перетащили несколько каменных плит. Несколько лет они долбили и полировали плиты, а затем сложили в глубине храма печь и разожгли ее, бросая туда зеленоватые камни. Когда печь раскалилась докрасна, по каменному лотку из неё заструился расплавленный металл. Он заполнил углубления в плитах, и когда остывшие отливки выбили, то я догадался, что это будет статуя. Я видел фрагменты рук, лица, тела, но всё это ещё не было соединено в единое целое.

Подручных Мастера становилось всё больше. Одни полировали части мельчайшим песком и маслом, другие искусно соединяли фрагменты.

Так прошло много лет, и Мастер стал совсем стар. Постарел и жрец, но в его взгляде появилось ещё больше решимости и власти. По его требованию Мастер изготовил хитроумный механизм, который ночью спрятали внутрь статуи, там было оставлено для него место.

Статуя была закончена. Она стояла посреди храма, с блаженно прикрытыми глазами и сложенными руками, и лишь место на её лбу было свободно. Оно предназначалось для меня.

На следующий день Мастер хотел взять меня и установить, но жрец не разрешил. Он заставил это сделать подручного.

Подручный осторожно взял меня и полез вверх. Когда он поднялся до лба статуи, я увидел, как она высока и как огромен был храм. Человек приставил меня гладкой стороной ко лбу медного божества. Тотчас же что-то щёлкнуло, и я почувствовал, как десятки мельчайших прочных захватов охватили моё тело со всех сторон, я оказался прикованным. Подручный, видимо попытался поправить один из захватов.

Раздался предостерегающий крик Мастера. Но было уже поздно. Едва рука подручного коснулась захвата, как тысячи мельчайших иголок выдвинулись из тела статуи и несколько из них прокололи кожу несчастного

. Он даже не почувствовал, но я сразу понял, что это значит.

К вечеру подручный умер в мучениях, а все, кто создавал это чудо, исчезли. По храму ещё несколько лет ходил слепой Мастер, пока не умер. А жрец жил ещё долго, и тайну статуи никому не открыл.

После смерти жреца, когда прошло несколько человеческих поколений, меня попытался украсть какой-то оборванец. Он был почти голый, но лицо его выражало решимость и отвагу. Когда он добрался до меня и прикоснулся к оправе, тотчас же сработали тысячи иголочек, и одна из них больно вонзилась в его коленку. Он закричал от страха, упал с высоты на плиты храма и разбился. Утром тело его унесли, а пятна крови долго видны были на каменном полу.

Один раз в год в храме был праздник, посвященный мне. В этот день через специально пробитое и рассчитанное Мастером отверстие в храмовой скале пробивался луч солнца и падал точно на меня. Тогда у статуи загорался третий огненный глаз, и пока солнце меняло своё положение, глаз водил радужными бликами по всему храму. Это вызывало бурю религиозного экстаза. Некоторые даже умирали в храме в этот день. А когда в какой-то год солнца не было, то люди были уверены в страшных бедствиях. И они приходили, ведь легко выдавать желаемое за действительное.

Так продолжалось очень долго, пока вид людей, приходящих в храм, не стал резко меняться. Люди приходили всё более исхудавшими и бледными, и их было всё меньше. Последним в храме остался старый жрец. Он долго что-то делал у входа в храм, пока тяжёлая каменная плита не упала и закрыла доступ так, что со стороны входа нельзя было и подумать, что внутри скалы что-то есть.

Жрец подошёл к подножию статуи и стал аккуратно укладывать в ряд деревянные чурки. Затем нижний ряд он полил земляным маслом, лёг на них, поставил светильник и перерезал себе горло. Светильник упал, и тело жреца сгорело в погребальном костре, оставив после себя лишь горсть пепла, да несколько обугленных костей.

Теперь в храме поселились только змеи. 0ни как-то заползали сюда через свои подземные ходы. Своды храма опутали пауки, и бахрома их паутин спустилась до самого пола. Даже летучие мыши сюда не залетали. Лишь луч солнца раз в год всё так же падал на меня, и это вызывало беспокойство среди змей и пауков.

Через трещины в своде храма пролезли корни деревьев и постепенно утолщались и деревенели.

Теперь трудно было узнать в этой запущенной пещере некогда процветающий храм. Однажды землю раскачало так сильно, что крупные скальные глыбы сорвались со свода, вонзившись в плиты пола так, что, как лучи света во все стороны расползлись трещины. От сильного толчка плита, запирающая вход в храм, отошла, и я опять увидел свет!

Первым вошёл осторожный зверёк, который тщательно обследовал храм, аккуратно обнюхав все углы. В тот же день он нашёл змею и в несколько мгновений задушил её. Он был очень гибкий и ловкий. И хотя змея заплетала его своими кольцами, зверёк умело стряхивал их. Съев змею, он ушёл, но теперь регулярно приходил сюда охотиться. И я поражался ловкости и

отваге маленького существа.

Иногда в щель между плитой и входом пролезали обезьяны, но задерживались в пещере ненадолго. Стоило обезьяне увидеть змею, как она начинала дико верещать и бросалась прочь. А одну обезьяну съел большой питон, раз в месяц заползавший в храм и отдыхавший от тропической жары в прохладной каморке Мастера. Но маленький зверёк делал своё дело, и змей в храме становилось всё меньше. Он приводил сюда и своих детёнышей, нападал вместе с ними на змей, что послабее и помедлительнее, и вскоре в храме осталась жить лишь старая кобра, неделями сидящая, обвившись вокруг горла моей статуи.

Однажды в храм вкатился маленький жёлтый блестящий диск, зазвенел по каменным плитам, закружился у самых ног статуи. Снаружи раздался испуганный крик. В храм вбежала молодая женщина и стала искать. Наконец, она нашла монету. Осмотревшись, увидела статую и испугалась. Худенькие смуглые плечи её вздрогнули, а маленькая грудь задышала чаще. Она приложила сложенные вместе руки к груди и склонилась, положив жёлтый кружочек к ногам статуи.

На следующий день девушка принесла несколько палочек. Она зажгла их, и они начали тлеть, распространяя удивительный аромат. У ног статуи появилось небольшое блюдо и ещё одна монетка.

Мне было приятно, что опять вижу человека, я хотел только, чтобы девушка пришла через два дня, ведь это был мой день!

И она пришла. Как всегда, склонившись вначале перед божеством, развязала свой нехитрый узелок, положила на блюдо немного фруктов и поставила новые палочки, ароматно задымившие в чёрной пещере храма.

Я видел, как отверстие в своде храма начинает светлеть, и первый луч солнца посеребрил паутину возле статуи. На левом виске медного чудища постепенно вырисовывался огненный полумесяц, двигающийся к середине лба. Сначала он был совсем тонкий, как луна после новолуния, но, двигаясь, набирал силу.

Вот уже четверть огненного диска упала на край лба бога, вот половина диска ползёт ко мне.

Девушка сначала не замечала перемен в храме, потом нарастающий огненный диск привлёк её внимание. Он был уже как луна в три четверти и коснулся меня огненным краем. Всё тепло рук Мастера, всё прекрасное, что накопилось во мне, я вложил в игру своих бликов.

Сначала это были невзрачные радужные пятна, медленно разворачивающиеся по стенам храма, потом сила света брызнула во все стороны, и как рой огненных стрел ослепительные лучи всех цветов радуги пронизали пространство.

Девушка заворожено глядела на чудесную световую игру, рассыпающую цвета вокруг.

И когда я оказался в центре огненного диска, на противоположной стене храма появился огненный глаз, окружённый радужными иголками.

- Боже! Как это прекрасно! - вырвался крик из груди девушки, и она покачнулась, но, удержавшись на ногах, продолжала заворожено следить, как огненный глаз медленно перемещается по стене...

Одновременно другой возглас нарушил тишину храма:- Какое богатство! Теперь я буду самым богатым человеком в мире!- У входа стоял толстый человек в богатой одежде, расшитой золотом. Его короткие толстые руки тянулись ко мне, а волосатые, липкие от пота пальцы дрожали вместе с массивными перстнями, перетягивающими их.

Оттолкнув девушку, толстяк бросился к статуе и стал карабкаться на неё, по пути выхватив из складок одежды тяжёлый кривой кинжал. Он разгибал им захваты, крепящие меня к статуе и ни одна иголка не вонзилась в него - время не пощадило хитроумный механизм. Толстяк схватил меня скользкими пальцами и издал возглас ликования. Но он ликовал рано! Кобра, до этого дремавшая спокойно возле меня, сделала резкий бросок как чёрная молния и вонзила свои смертоносные зубы в кисть его руки. Когда толстяк летел вниз, он издал страшный крик, и как ни крепко держал: меня в ладони, она разжалась, и я покатился к ногам испуганной девушки.

Луч солнца опять упал на меня, и я заиграл волшебным светом жизни, как только мог. Я очень хотел, чтобы девушка взяла меня с собой. И она поняла. Лицо её осветилось радостью, я почувствовал тепло её рук, и она унесла меня с собой.

Мы долго шли через джунгли. Несколько paз девушка убирала меня от своей тёплой груди и рассматривала на солнце.

И каждый раз она не могла удержаться от радостного восклицания. А я чувствовал тёплое счастье, идущее от её сердца, ведь я был от него совсем недалеко!

Было настоящее счастье жить в шкатулке из розового дерева и радовать девушку. И когда я преломлял свет, то я вспоминал и рыб, моих добрых соседей, и рыбака, впервые из людей прикоснувшегося ко мне, и крестьянина, увидевшего во мне что-то сверхъестественное, Мастера, вложившего в меня тепло и красоту своей души.

Но счастье не может быть долгим. Оно сменяется или буднями, или днями разочарований, или большими несчастьями. Однажды я почувствовал, как в шкатулку пролезли сильные и ловкие пальцы, схватили меня и унесли во мрак ночи.

При свете наступающего утра я увидел грубое, бородатое лицо, хитрые, чёрные и быстрые глаза, широкий и неровный шрам от губ до самого уха. И из этих губ вырвалось радостное восклицание, но это была алчность, а не чувство прекрасного. Он не мог меня оценить по достоинству, потому что не видел при полном свете солнца, а утром угол, под которым падает свет, мал. Положил он меня в тяжёлый кожаный пояс, надетый под одеждой, в котором я провёл несколько дней и ночей.

Однажды началась качка, такая же, как когда-то в реке, где меня несло по течению. Теперь я плыл далеко от берегов, с которыми так много связано. Так продолжалось и день, и два, и неделю. Затем я ощутил топот по палубе.

Мой новый хозяин носился по кораблю и не мог найти себе покоя. Потом сквозь пояс, рядом со мной, прошёл острый клинок и тело моего нового хозяина упало на доски палубы. Я выкатился из разорванного пояса и тут же был подхвачен другими руками - грубыми, просмолёнными и дерзкими. Эти руки бесцеремонно вертели меня во все стороны и даже несколько раз подбросили, в воздух.

Я увидел безбрежный простор воды вокруг двух кораблей, стоящих бок о бок. На одном из кораблей всё вокруг было залито кровью, множество сундуков и тюков переносилось с него на другой.

Меня положили в общую кучу награбленного пиратами добра у капитанского мостика и я видел, как корабль отошёл от захваченного, а покинутый корабль наклонился и пошёл на дно.

Высокий человек в богатой одежде подошёл и взял меня из груды добра. Восхищение светилось в его глазах, но не алчность. Он вертел меня в руках и я подставлял полуденному солнцу то одну, то другую грань. Странно, но я почувствовал теплоту и дрожь восхищения от его тонких, совсем не капитанских пальцев.

- Не видел ничего прекраснее! Это чудо! - прошептал он. Он взял только меня, а остальное разделила команда. Теперь я занимал место в шкатулке и уже привык к морской качке и к тому, как он меня рассматривал каждый день. Обычно мы стояли у круглого окна, и я играл с его тонкими

пальцами, окрашивая их радужными бликами, а он радовался, как ребёнок, и слово «Прекрасен!» не раз срывалось с его уст.

Я привык к его восхищённым глазам, властным складкам у губ, тёплым сухим рукам и нашим ежедневным безмолвным разговорам.

И вновь на корабле творилось что-то ужасное, когда он не пришёл в каюту ни в этот день, ни в другой. По палубе беспрерывно топало множество ног, много раз грохотали пушки.

Когда корабль наклонялся так, что столик в каюте капитана становился вертикально, и я бы выпал, если бы шкатулка не была закреплена.

На третий день капитан вбежал в каюту. Голова его была повязана окровавленной тряпкой, и сабля была зажата в руке. Схватив меня, он подбежал к бушприту, к статуе какого-то святого. Сдвинув половину статуи, капитан положил меня вовнутрь, а я видел сквозь пробитую пулей дыру в бронзовой фигуре, как к нам приближается другой корабль, изрыгая время от времени клубы белого порохового дыма. Потом корабль пристал к нашему, уже потерявшему ход, кораблю и всё стихло Несколько часов была тишина, потом пальцы капитана, холодные как лёд, нашли меня в тайнике и извлекли наружу… Всеми красками наступившего дня брызнули вокруг лучи света. Но ужасно было зрелище на падубе. Реи корабля сгибались от страшного груза - как огромные груши, на них висели матросы. Капитан стоял бледный как смерть, рядом с толстым человеком в треуголке, держащем золочёную трость в руках. Их сопровождали несколько вооружённых матросов.

Мой капитан подержал меня ещё немного в своих руках и передал человеку в треуголке, руки которого задрожали.

- Это громадное состояние! - произнёс он. - Вы правы! -

После он дал знак рукой, и моего капитана посадили в шлюпку, которая скоро скрылась на горизонте.

Человек в треуголке часами рассматривал меня в увеличительное стекло, затем погружался в какие-то невесёлые думы, а корабль всё шел и шёл…

Однажды я увидел, как в открытое окно каюты влетело несколько белых хлопьев, превратившихся на столе в прозрачные капли. Это был снег, которого я никогда не видел раньше.

Иногда корабль качало так, что скрипела обшивка, а иногда становилось так тихо, что были слышны резкие голоса птиц за кормой. И голосов птиц становилось всё больше. Послышалась оживленная беготня по палубе, потом лязг цепей и стук трапа, опускаемого на твёрдую землю.

Корабль встречала торжественная музыка, и я чувствовал, что содержание её таково, что каждого человека она заставляет или замереть в ровном строю, или ритмично шагать. Меня поместили в новую шкатулку, отделанную чёрным бархатом, и человек в треуголке держал её в руках, стоя перед строем матросов. По трапу поднялся небольшого роста мужчина в богатой одежде,a за ним, на почтительном расстоянии, целая свита прекрасно одетых мужчин и женщин. Они так и сверкали бархатом, золотом и драгоценными камнями.

Адмирал в треуголке протянул коротышке меня и почтительно склонился. Коротышка, в свою очередь, нацепил на грудь адмирала большую звезду. Когда коротышка вынул из шкатулки меня и показал свите, все ахнули и тоже почтительно склонились.

Так он и сошёл с корабля, держа меня в одной руке, а шкатулку - в другой. Рука у него была маленькая и пухлая, с ухоженными ногтями, не знавшая физического труда. Она была пресыщена жизнью. Тепло от неё не исходило, а уходило в неё. Наверное, поэтому этот человек всегда мёрз, кутаясь в свою богатую накидку, отороченную соболиным мехом.

Он продолжал держать меня в руке и в богатой золочёной карете, и поднимаясь по ступеням великолепной мраморной лестницы, и оставшись со мной наедине в огромном кабинете, заставленном мебелью из чёрного дерева. Он смотрел на меня своими слегка выцветшими голубыми глазами и думал. И не было в его мыслях ничего ни хорошего, ни плохого, а лишь пустота ... Где-то витали они, и лишь я каким-то образом оживлял их, ускоряя их бег. И он не видел даже десятой доли того, что я мог. Ему это не было нужно. Само обладание мною его утешало и наводило на размышления. И больше ничего …

Даже когда он стал стар и немощен, он держал меня рядом с собой, и слабеющей рукой дотрагивался до меня, как бы в поисках тепла…Но разве мог я ему дать то, что ему не было нужно?

Когда он умер, меня положили в чёрную шкатулку и отправили в казну. Под дворцом было большое подземелье с тяжелыми стальными дверьми. В глубоких кованых сундуках лежало много драгоценностей, но всё же ни одна не могла

сравниться со мной! Поэтому меня и хранили отдельно, в специальном стальном сундучке, сделанном как раз по размерам шкатулки ...

Раз в год сундук открывался, и я попадал в руки хранителя - седенького старичка в грязном, напудренном парике. Он записывал что-то в книгу, переплетенную свиной кожей, немного любовался мною при свете свечи, затем я опять погружался во мрак своей шкатулки.

Потом его сменил молодой человек в чёрном сюртуке и круглых очках, которые всё время спадали с его курносого веснушчатого носа. Он стал со временем рыжим, высоким стариком со страдающими подагрой ногами, но ту же книгу в переплёте из свиной кожи аккуратно таскал с собой. Так же заполнял он каждый год новые страницы, и книга, казалось, не старела ...

Пришло время, и его сменил другой человек, в длинном сером сюртуке и с неизменной коротенькой трубочкой в зубах. Когда он сидел здесь, казалось, страницы всё той же книги тонули в клубах табачного дыма. Но перед уходом он обязательно сбрызгивал все сундуки дорогими духами.

Сундучок, в котором я находился, качнулся, как на корабле, и его куда-то понесли. Когда открыли шкатулку, я увидел знакомый кабинет с мебелью чёрного дерева, но теперь здесь были обои из красного шёлка с золотым шитьём. В шкатулку заглядывал полный человек с белокурыми волосами, толстой, выпяченной нижней губой, и слегка выцветшими голубыми глазами навыкате. Он повертел меня толстыми пальцами, унизанными дорогими перстнями и отдал распоряжение стоящему поодаль морскому офицеру с блестящими золотыми пуговицами на парадном мундире.

Шкатулку снова захлопнули и понесли. Она покачивалась в чьих-то бережных руках, мягко подрагивала под цоканье копыт по мостовой, потом я ощутил своеобразное равномерное покачивание и понял, что опять плыву в неизвестность ...

На этот раз всё обошлось без приключений – шкатулка мягко качнулась в заботливых руках, я ощутил стук копыт, а затем чеканный шаг по каменным плитам пола большого зала. Чеканный шаг перешёл в едва уловимое поскрипывание паркета, после чего шкатулку открыли.

Вокруг было сияние и красота. Блестело золото и зеркала на стенах. Паркет переливался удивительными узорами. Тяжелыми складками свисали бархатные шторы.

Я очутился в руках седовласой полной женщины, одетой в платье из светлой парчи. Её холёные плечи и властные глаза ещё хранили следы былой красоты, но было в ней и что-то отталкивающее, говорящее о скорой смерти. Она долго рассматривала меня, поворачивая гранями, в то время как морской офицер стоял, почтительно склонив голову.

Движением руки она отослала его, продолжая любоваться игрой света, излучаемого мною. Откуда было ей знать, что никогда я уже не смогу поражать воображение людей своими превращениями, как было когда-то в старом храме. Душа, которая жила во мне, осталась где-то далеко, за морями.

Но на то она была и царица, чтобы понять, что есть что-то особенное во мне. Она чувствовала это, потому что через её руки прошло много дорогих камней, очень много ...

Это знание излучали кончики её холёных пальцев, прикасавшихся ко мне… Иногда они были холодны как лёд, иногда - излучали тепло. Также менялось и её лицо, то, превращаясь в непроницаемую напудренную фарфоровую маску, то просто в старую женщину, прячущую свою старость под слоем румян и пудры.

Не выпуская меня из рук, она пошла по комнатам дворца, где всё блестело и искрилось от роскоши, открыла незаметную дверь и спустилась по тёмной винтовой лестнице вниз, в подземелье. Как бы сами собой, перед ней расступились тяжёлые решётчатые двери, толстая стальная дверь и я занял своё место под стеклом.

В этой комнате много камней и прекрасных украшений занимали свои, определённые места, в застеклённых ящиках. В комнату никто не заходил, кроме седовласой женщины. У входа всегда стояли двое солдат. И лишь по бряцанью оружия во время смены караула можно было догадаться об их присутствии.

Проходило время, менялась форма солдат, стоящих у входа, менялись и люди, которые входили в неё, но ни один луч солнца не проникал сюда, и я уже сомневался, смогу ли кого-нибудь очаровать своим блеском?

Изменения начались, когда я услышал грохот пушки. До комнаты он донёсся слабо, но я уже ощущал подобное и без труда узнал звук корабельной пушки. И солдат в комнате почему-то не было

Я не раз наблюдал, что в минуты, сложные для жизни людей, они обращали на меня меньше внимания, а те люди, что оставались со мной, всегда что-то теряли, иногда и свою жизнь ...

В дверь ворвался молодой офицер с золотыми погонами. Ручкой револьвера он разбил несколько витрин и собрал самое красивое, что было здесь, в небольшой кожаный саквояж. Потом он побежал по залам, коридорам, лестницам. Я слышал несколько раз, как он стрелял. Затем сумку вытряхнули на грязный стол, где вперемежку с бутылками, оружием и хлебом, раскатились драгоценности, как маленькие звёзды, горящие огнём от света сального огарка свечи, стоящего в бутылке.

Я видел смерть моих попутчиков, так как всё это сопровождалось драками, погонями, а часто и стрельбой. Несколько матросов в кожаных куртках водрузили меня в ту же самую комнату со стальными дверьми.

И ко мне стали приходить разные люди. Были среди них похожие и на рыбака, и на девушку, и на Мастера, на всех тех, с кем связаны мои лучшие и тёплые воспоминания.

В комнате специально установили мощные лампы, освещающие меня и вполне заменяющие солнечный свет. И я как бы замер, рассыпав свои блики по бархату материи и по полировке ценного дерева. Знаю, что это ещё не то, но людям нравится рисунок моих застывших в неподвижности граней и бликов ...

Иногда жаль, что никто не догадывается о моём самом большом искусстве - «Искусстве Огненного Глаза». Но я думаю, что эту тайну они тоже разгадают. Ведь не зря каждый день сюда приходит старенький профессор и внимательно следит за игрой бликов, когда двигает меня или следит за игрой моих бликов. И он догадается, я верю.