Дорожки старого сквера.

 

Узкие. Едва хватит для детской коляски. Широкие. Две пары под руку навстречу друг другу разойдутся, не посторонясь.

Прямые. Прорезающие сквер наискось, насквозь. Тому, кто спешит. Завернутые плавной дугой. Тому, у кого есть время.

Асфальт. В рубцах длинных продольных трещин от могучих корней. Плитка. В девять клеточек, хорошо играть в “крестики-нолики”. Настойчиво протоптанные тропинки.

Старый сквер: деревья, дорожки и скамейки.

 

Пожилая женщина

 

Рядом со мной в трамвае сидит пожилая женщина. Из-под черной велюровой шляпки выбилась фиолетовая челка. Женщина дремлет. Веки подернуты прозрачными ярко-зелеными тенями. Жирная черная тушь склеила реснички. Кожа почти гладкая, почти не тронута морщинами. Слегка впалые щеки. Чуть пухлые губы, все еще молодые, аккуратно сомкнуты уголками вниз, ярко раскрашены алой помадой. В ушах аляповые золотые серьги с зеленым камнем. На среднем пальце левой руки – широкое обручальное кольцо. Короткие ногти покрывает розовый лак недельной давности.

 

Декабрь

 

За последние полгода заметно подросли тени.

 

 

Брат и сестра

 

(Вопрос в скобках: - А почему мы никогда не говорим наоборот – “сестра и брат”?)

Еще издали, со спины, пока я шел к единственно свободному месту в вагоне, было видно, что эта пара – не просто случайные соседи. Я сел напротив. Одного взгляда было достаточно – брат и сестра. Он старше. Лица не обычные, выделяющиеся. Рассматриваю осторожно. Интересно искать и находить черты сходства.

Совершенно одинаковый нос – прямой, с явной горбинкой, его никак нельзя назвать орлиным.

Глаза голубые, у брата светло-прозрачные, у сестры цвет более густой, глубокий. Наискось вниз от уголков глаз, там, где обычно усталость кладет тени, сбегают ложбинки.

Рот крупный, правильной формы. Аккуратная двойная складочка от носа к верхней губе. Ямочка на подбородке. У брата черты лица более резкие, твердые, лицо вытянуто вперед. У сестры – все мягче, плавнее. И ни следа косметики.

Черные волосы брата коротко острижены. Осветленные прядями волосы сестры расчесаны прямым пробором, двумя струями стекают по плечам до груди. У обоих одинаково лежит челка – прямо вниз, до самых бровей, наверное, их так причесывала в детстве мама.

Брат сидит устойчиво, основательно, опершись рукой на широко расставленные колени. Он, похоже, занимается строительством. На крупных руках с четким рисунком вен – засохшая белая краска. На синих вельветовых брюках – затертое белесое пятно. Крапинки на рукавах кожаной куртки. Из бесформенного пакета у ног длинно торчит строительный уровень. Брат временами начинает дремать, все так же прямо держа голову, только прикрыв глаза.

Сестра достает из сумочки книгу. Не газету со сканвордами, коими шелестит полвагона. Не женский роман и не детективную жвачку. Толстый томик в твердой обложке: Хорхе Луис Борхес, “Бестиарий”.

По вагону прокатилась волна шелеста, шороха, шепота – контролер зашел. Брат, не спеша, расстегнул молнию на плечевом кармане куртки, но денег не торопился доставать, сестра не отвлеклась от книжки. И говорили они между собой также не суетно, не громко. Еще задолго до станции люди потянулись потолкаться в тамбуре. Сестра неторопливо повязывала узкий длинный шарф.

 

Муж и жена

 

Шесть часов вечера. Темно уже. На избирательный участок все тянутся люди, по одному, по двое.

Зашел мужчина. В поношенных коричневых ботинках. В синих штанах “Reebok” с едва заметными черными пятнами. В бесформенной “кашемировой” куртке. Двухдневная щетина. Шапочка из того же “кашемира” глубоко надвинута. Расписался, взял бюллетени, прихватив по ошибке ручку…

Зашла элегантная молодая женщина. В стройном синем пальто. В широкополой шляпе в тон. На руках – ажурные черные перчатки без пальцев.

Хм-м. Тот же адрес. Та же фамилия. Сестра? Нет, отчество другое. Жена.

Чего только не увидишь!

 

Пять березок

 

Смотрю из окна трамвая.

Между дорогой и мрачно-розовой стеной пятиэтажной “сталинки” - широкая полоса травы, для клумбы – слишком большая, для сквера – слишком маленькая. Трава сочно-зеленая даже в декабре. Вдоль дома – старые шелковицы (или, как его у нас называют, тутовник). Две тропинки бегут по диагоналям, выложены бетонными плитками. И небольшие группки молодых деревьев – елки, липы. Странно-девственный уголок почти что в центре города.

И еще. Пять березовых пеньков.

Суетная привокзальная площадь. Бензиновая гарь. Пронзительный скрип трамваев на кругу. Хриплые вопли “кассетников”. Жареное масло горячих пирожков. Прибойные волны людских потоков. Стадо “маршруток”, таксисты с большой дороги в засаде. Забитый по углам мусор, истоптанная, перемолотая колесами “Газелей”, клумба.

И еще. Пять березок в круг.

 

Летнее кафе

 

Мужчина, присевший за соседний столик летнего кафе, с первого взгляда похож если не на бомжа, то на попрошайку. Не молод, за полтинник. Тускло-темное лицо в складках морщин. Седина почти скрыла густую черноту волос. Пиджачок неопределенно-серого цвета. Черная рубашечка в узоре мелких золотых завитушек.

Мужчина неспешно отхлебывает из горлышка мелкими глоточками “Капитанский джин”, покрепче водки и подороже. Поставил бутылку, посидел, глотнул мутного пива из литровой кружки. Достал из кармана обрезок батона в полиэтиленовом кульке. Закусил, отщипывая. И еще раз по кругу в том же порядке.

На поясе у мужчины висела потертая кобура. Расстегнул, вынул тяжело-коричневый ПМ, ласково осмотрел, убрал.