Глава 9

 

Проводив взглядом спешно отходивший отряд Уварова, Федор Иванович не стал больше размышлять по этому поводу. Эти люди для него перестали существовать. Ровно также, как и он для них, ибо все прекрасно знали, что их расставание было прощанием с живыми пока людьми, которые через какой-то час перестанут ими быть. Теперь все мысли ротмистра свелись к одной-единственной: «Как продержаться подольше, чтобы те, кто ушел, смогли достичь цели, ради которой погибнет столько сильных, нужных казацкой земле людей». И еще он с чувством сожаления думал, глядя на окапывающихся казаков, что жизнь – это большая несправедливость, с которой нужно расставаться, чтобы доказать обратное. Все эти мысли текли сами собой. Он по-прежнему, что-то говорил, отдавал приказы, но делал это машинально, исходя из своего огромного опыта ведения ратного дела.

 

Нескончаемо тянущееся время, казалось, оборвалось и застыло на каком-то своем мгновении. Томительное ожидание боя порождало в людях лишь досаду и нетерпение. То один, то другой из казаков приподнимались, чтобы обозреть далекий горизонт в надежде, что скоро начнется дело, а там Господь и верная шашка, как всегда, не дадут пропасть, выручат в трудную минуту.

 

Упреждая появление красных, эскадроны, положив лошадей позади, спешно окопались на крутом берегу Кирпилей. Ротмистр выбрал это место, потому что береговой гребень, возвышаясь над противоположным берегом, давал возможность сделать несколько прицельных залпов, прежде чем вся масса атакующих перейдет реку.

 

– Федор Иванович, может укрепить фланги пулеметами? Там они полезнее будут, – отдуваясь, подбежал подъесаул. – И красных сможем отсекать перекрестным огнем, и сами фланги труднее будет обойти…

 

– Пожалуй… – Ротмистр обернулся к стоявшему рядом уряднику. – Исполняйте. И усильте прикрытие пулеметов.

 

…«Вона… идуть…», – прокатилось по рядам казаков. Горизонт, до сих пор чистый на стыке прозрачного, вымытого ливнем, свода небес со степью, вдруг замутнел, зашевелился, как будто там неожиданно вскипела земля. Стали отчетливо видны первые ряды несущихся галопом всадников. А дальше все скрывала плотная завеса выбитых копытами лошадей комьев влажной земли. И от этой жуткой массы, неотвратимо надвигающейся на притихших казаков неслось протяжное, нескончаемое: «А-а-а-а…».

 

Ротмистр, неотрывно следя за атакующими, мысленно прикидывал расстояние, отделяющее их друг от друга. Когда осталось всего с полверсты, когда и без бинокля отчетливо были видны оскаленные, храпящие морды лошадей, искаженные криком лица людей, вскинувших в руках сабли, он поднялся и громко прокричал:

 

– Станичники, братья! Пришел наш час послужить Отечеству! Защитим родной край от губителей! Не пожалеем своих жизней… Бей их, хлопцы!

 

И тотчас же подлетевшая к берегу реки кавалерийская цепь красной конницы будто споткнулась о громовой залп карабинов, который продлился во времени пулеметными очередями. В одно мгновение на берегу вырос вал сбитых наземь лошадиных и людских тел. Казаки, передергивая затворы, не прицеливаясь, вели безостановочную пальбу в самую гущу надвигавшейся новой волны. Ротмистр внимательно следил за передвижением конницы красных. И когда он заметил, что откуда-то сзади нее, словно языки из разверстой пасти стали выдвигаться темные лавы конницы, идущие на обхват, он сполз вниз по откосу и, привстав, дал отмашку. Тотчас же коноводы подняли лежавших в нескольких десятках метров лошадей, а по цепи ведущих огонь казаков пронеслось: «По коням… отбой… в седла, по коням…».

 

Когда конница красных вылетела на гребень, где только что лежали казаки, они увидели стоящие против них эскадроны. Взорвавшись криком «Ура», конница сходу преодолела несколько десятков метров, врубившись в плотно сомкнутые казачьи ряды.

 

Во многих местах закипели водовороты сошедшейся в рубке конной массы. Тяжкие удары казацких шашек высекали куски людской и конской плоти, части тел, кисти рук и предплечий. Лязганье стали, треск пистолетных и винтовочных выстрелов, рев, крики вперемежку с истошным ржаньем лошадей, натужное «хаканье» и «хеканье» перекрывали стоны раненых…

 

Никто не уступал друг другу. Тут уже не было ни красных, ни белых. Казаки дрались так, как они привыкли за века выживания среди чуждых им инородцев. И эту работу они делали на совесть, где сама их жизнь уже не имела значения. Каждый из них знал, что жизнь эту он получил в залог от Всевышнего, чтобы ее, при случае, можно было вернуть туда, в непостижимое вечное царство Господа. Они знали, что те, кто останется, исполнят все, что не суждено было доделать самому…

 

К полудню исход боя был предрешен. В отдельных местах еще шли схватки, но их становилось с каждой минутой все меньше. Конница второй ударной бригады Маркелова, превосходя в несколько раз казачий полудивизион, с поставленной задачей успешно справлялась. После уничтожения полудивизиона, бригаде следовало немедленно идти на Усть-Лабинскую для соединения с кавдивизией Клюева.

 

Маркелов, дожидаясь на небольшом взгорке подавления последних точек сопротивления, обеспокоенно вглядывался вдаль. Он видел, что от места боя далеко в степь уходят ясно различимая полоса плотных следов. Для него в другое время это было бы несущественным обстоятельством. Но сейчас, раздосадованный чрезмерными потерями, он понял, что сопротивление казаков, в последнее время почти везде утративших желание и волю к схватке, было вызвано какой-то другой причиной. Маркелов ткнул нагайкой в сторону черного шлейфа уходящих в степь следов и спросил сидящего на мощной вороной кобыле заместителя:

 

– Воловик, что думаешь по этому поводу?

– Думаю, шо трошки сбегли от нас казачков. Треба блызче подывитися…

 

Маркелов молча пришпорил коня и галопом направился в сторону замеченной полосы, объезжая лежащие на земле груды тел. Оказавшись на месте, он, сосредоточенно всматриваясь в четко различимые следы, двинулся вдоль них. Воловик, ехавший сзади, пробасил:

– Чого тут думаты? Отряд сабель тридцать, не мэньше.

 

– И пеших около взвода… – Маркелов помял пальцами подбородок. – Странное сочетание. Если это так, то далеко они не должны были уйти. Воловик, бери эскадрон и за ними. Чую, что-то тут не так. Взять их всех живыми… ну, кто уцелеет. Надо будет допросить… С пленными сразу же иди в Усть-Лабинскую.

 

– Слухаю… – мотнул Воловик рукой с зажатой в ней плеткой.

Через несколько минут, подобрав раненых, бригада стала вытягиваться в заданном направлении, а отделившийся эскадрон Воловика уже покрывал наметом первые версты по следам ушедшего отряда штабс-капитана Уварова…

 

А посреди бескрайней кубанской степи, на покинутом поле битвы, осталось лежать много ее сынов, не пожелавших уступать эту землю узурпаторам, землю, кормившую прадедов их и детей их…

 

И опять начался бег по распухшей от жарких испарений степной шири. На ноги сразу же налипли оковалки жирного чернозема. Пудовая тяжесть грязи выматывала силы похлеще весельной гребли. Через четверть часа Захар с каким-то облегчением понял, что теперь-то уж скоро все закончится наверняка. Попадают братья-морячки здесь, как пенные гребни прибоя на песок. Отштормит их последний поход в этом проклятом месте, и ни одна родная душа не придет сюда, на их безымянную могилку, помянуть – кто сына, кто брата, мужа или отца.

 

Он не смотрел на ребят. Он слышал их натужное, свистящее дыхание и желал только одного, чтобы все поскорее закончилось. Посреди этой бескрайней степи надеяться на какой-то другой исход, кроме смерти от казацкой шашки, было пустой мечтой.

 

– Все, братцы, амба…

Захар выдохнул и остановился. Бежавший рядом Егор без сил привалился к его плечу и просипел:

– Давно пора… Часом раньше, часом позже… А так эти пусть на себе свои мешки волокут…

 

Ближние к ним матросы, пробежав по инерции еще, тоже остановились. Вскоре и все остальные, еще не поняв, что происходит, без сил валились коленями в чвакающую под ковыльной стланью, тряскую землю.

 

Штабс-капитан оглянулся на надрывный крик хорунжего и сразу же все понял – матросы дальше не пойдут. По крайней мере, без какого-то отдыха. Но в их положении это становилось равносильно провалу всех их усилий. Он уже несколько минут назад услышал отдаленную стрельбу. Уваров понял – ротмистр завязал бой.

 

– Хорунжий!

Гонта нервно дернул головой и подскакал к Уварову:

– Слушаю, господин штабс-капитан…

– Вот и я тоже слушаю. Наши начали дело. Теперь у нас не осталось никакого времени… Сколько они продержаться? Полчаса, час?..

– Я думаю, больше, господин штабс-капитан! – с нервически-веселыми нотками в голосе ответил Гонта. – Казачки в дивизионе подобрались умелые. Не то, что красная сволота! Наших так просто не возьмешь. Час с лишком они нам дадут, не извольте беспокоиться!

– Я не об этом беспокоюсь. Матросня выдохлась.

– Ничего, сейчас подымем. Разрешите?

– Действуйте, хорунжий, но имейте в виду, они должны остаться на ногах. Слишком много от них сейчас зависит…

– Не сомневайтесь, господин штабс-капитан, – процедил сквозь зубы хорунжий. – На все есть средство. Час они у меня отработают!

 

Гонта зло гикнул и хлестнул коня. Уваров хмуро наблюдал за действиями хорунжего. Он не понимал, что еще можно предпринять с загнанными до потери сознания людьми. Но Гонта не дал Уварову пребывать в подавленном настроении. Штабс-капитан увидел, как спешившиеся казаки, сняв притороченные к седлам веревки, обвязывали их вокруг пояса моряков. Другой конец они крепили к луке седла. Поднятые на ноги матросы выстраивались каждый за своим тяглом. Гонта распорядился привязать к одному казаку по паре пленных, предварительно обвязав их между собой.

 

Уваров понял замысел хорунжего. Было в этом замысле что-то дикое, но это был единственный выход из положения. Он махнул рукой, подзывая Гонту:

 

– Ловко вы это, хорунжий, придумали! Так, пожалуй, мы сможем уйти. Командуйте…

Казаки, постепенно набирая ход, давая привязанным матросам приноровиться к этому способу передвижения, уже через несколько минут перешли на иноходь. Матросы бежали по подсыхающей земле намного легче и живее. Уваров теперь мог не особо беспокоиться за сохранность груза. Прислушиваясь к далеким отзвукам редких ружейных выстрелов, он понимал, что казаки сошлись с кавалерией красных в сабельной рубке. То, что говорил Гонта про казаков и определит теперь весь исход дела.

 

Уваров поднял голову. Солнце, поднявшееся на полдень, обрушивало на землю потоки нестерпимого жара. Через полчаса бега штабс-капитан распорядился напоить матросов. Он видел серые, безжизненные лица пленных и молил бога, чтобы они продержались еще хоть немного. Впереди была станица, и это решило бы все.

 

Штабс-капитан не зря молил небеса о помощи. Его глас, видимо, был услышан. Не успели все перевести дыхание, как многие казаки снова повскакали. Вдалеке, с полторы версты, со стороны Екатеринодара показалась конная группа. Уваров, приказав всем занять круговую оборону, с шашкой наголо выехал вперед. Урядник, оказавшийся поблизости, напряженно всматриваясь в приближающуюся всадников, сказал:

 

– Это, ваше высокоблагородие, кажись, наши. Вона пики торчат. У большевичков их нет…

Уваров облегченно выдохнул. Он и сам уже увидел золотом блеснувшие погоны офицера. Дождавшись их, Уваров нетерпеливо задал вопрос подъехавшему старшему уряднику:

– Что, откуда?

 

– За вами, господин штабс-капитан. Да только долго вас искали. Пошли на пальбу наудачу. Вот и повезло.

– Да кто вам о нас сказал?

– Двое ваших казаков. Сказали, что за лошадьми для обоза посланы. Мы их перехватили верст за пятнадцать отсюда.

– Понятно. Положение, урядник, прямо скажу, критическое. Я думаю, что нам оторваться с запасом не удалось. На этих, – он кивнул на сидевших кучной группой матросов, – надежды нет. Они выдохлись полностью.

Уваров оглядел прибывших казаков:

– Сколько с вами?

– Чуть больше полусотни.

– Это, думаю, решит дело. Надо весь груз распределить по казакам немедленно. А матросню в расход.

 

– Господин штабс-капитан, если разрешите, небольшая поправка. В пяти верстах отсюда есть ерик. Не очень широкий, но глубокий и быстрый. Коннице его вброд не пройти. Только по мосту. Он как раз по нашему пути. Мы пока доедем как есть, а там можно переправившись, сжечь мост, перегрузить мешки на коней и наметом до Екатеринодара. Так мы сможем уйти от погони.

 

– Хорошо, – немедленно кивнул головой Уваров. Он уже не колебался. Ситуация складывалась как нельзя лучше и промедление было бы бездарной тратой времени. Подозвав Гонту, штабс-капитан приказал:

 

– Поднять матросов и гнать до тех пор, пока не дойдем до моста. Это примерно верст пять. Отстающих в расход. Груз на лошадей. И без всяких задержек. Выполнять!

Гонта в предчувствии скорой расправы над моряками обрадовано заорал:

– Подъе-ем! Растуды вашу … шевелись! Марш-марш… Ах, ты, вошь на сносях! Чего раскорячился! – набросился он на замешкавшегося казака.

Тот указал на лежавшего ничком матроса. Гонта, растолкав стоявших вокруг других матросов, пнул лежавшего:

– Вставай, коммунячье отродье!

Матрос застонал. Гонта, ощерив в хищном оскале мелкие желтые зубы, выхватил наган и в упор прострелил несчастному голову. Шашкой обрубил веревки, крепящие вьюк на спине убитого и махнул казаку:

– Ты, приторочь к седлу.

Обернувшись к остальным, хорунжий прошипел:

– Ну, кто еще хочет полежать?! Я живо устрою ему компанию! Встать!..

 

Матросов подняли на ноги. Увлекаемые лошадьми, посланными в галоп, они тяжелой рысцой побежали вперед. Теперь никто уже не сомневался в своей скорой участи. Убийство их товарища ни в ком не оставило сомнений, что это их последний в жизни забег. И даже теплившаяся надежда на слово казачьего ротмистра, истаяла в тот самый миг, как только прозвучал пистолетный выстрел.

 

Захар бежал, стараясь лишь остаться на ногах. Что-то сидевшее в нем, раздирающее душу комом ненависти, злости и жажды мести, подсказывало ему не уступать, не поддаваться этой безысходной ситуации. Он всегда доверял своей интуиции. А потому бежал вместе со всеми, прилагая все оставшиеся силы, чтобы случайно не споткнуться и не упасть. Это было единственной защитой от казачьей шашки или пули, как случилось это уже с двумя, бежавшими неподалеку ребятами. Их казаки без раздумий пристреливали, снимая затем мешки и перекладывая на коней.

 

Захар понял, что задумал штабс-капитан, отдавая свой приказ. Выжать из пленных матросов все силы, постепенно пуская их в расход из-за невозможности нести поклажу. Через полчаса такого бега от отряда балтийцев остались лишь треть. Отряд таял, как шуга в Финском заливе под теплым весенним ветром, дующим с эстландского побережья.

 

Смерть хватала ребят со слепой беспощадностью. Уже не стало Егора, и того молодого парнишки, что бежал, вцепившись в его руку. Остались лежать где-то далеко позади бездыханные тела его однополчан, отсекаемые то справа, то слева от Захара ударами казачьих шашек.

 

Уже в полубеспамятстве он услышал крики казаков. Колонна остановилась. Захар сквозь склеенные потом и грязью веки увидел, как казаки стали отвязывать моряков от лошадей, снимать с них вьюки, мешки и остальную разномастную кладь. Один из них, разрезав веревки сдернул с Захара мешок и толкнул к оставшейся кучке матросов. Взяв их в кольцо верховых, казаки рысью тронулись к видневшемуся неподалеку мосту. Захар понял, что они вышли к реке.

 

Переходя небольшой мосток, метров пять шириной, Захар осмотрелся по сторонам. Он увидел, что мосток переброшен через глубокий, прорезавший степь узкой щелью, овраг, по дну которого стремительно несся грязно-мутный поток.

 

Он видел, что хорунжий, с нервной жестикуляцией, указывая в сторону лежащих матросов, что-то горячо доказывал штабс-капитану. Уваров некоторое время слушал его. После чего, что-то сказав, отвернулся и направился к казакам. Те спешно привязывали снятые с матросов мешки и вьюки на своих лошадей.

 

– Вот теперь все... – пробормотал сидевший рядом матрос. – Амба, братва...

– Не дрейфь, ребята... – Захар облизал пересохшие губы и сплюнул. – Они скоро нас догонят. Те, что остались, уже там… Скоро свидимся и с этими.

– Встать! – заорал подскочивший Гонта. – Пошли, большевистское отродье!

 

Подошедшие с хорунжим казаки прикладами подгоняли неторопливо встающих моряков.

– Гони их вон туда, – Гонта указал на возвышавшийся в метрах двадцати небольшой обрывистый край балки. – Ставьте их там, на взгорье. Как раз в ерик попадают. Морячки плавать любят. Грех отказать им в последнем удовольствии.

 

Казаки неохотно становились в «расстрел». Кое-кто из них бурчал: «Кабы не прознали об энтом. Большевики-ить за это не пожалуют… Нас самих туды же отправят… Энтим-то што… убегли отселева и с концами, а нам жить…».

 

Казаки вытаскивали по пять человек и подводили к срезу обрыва. Захар видел, как держались его товарищи. Своим издевательски-пренебрежительным настроем они давали силы оставшимся продержаться до конца и умереть достойно. Он стискивал зубы и кулаки, когда залп обрывал насмешливые выкрики матросов в адрес казаков. И когда вытолкали предпоследнюю пятерку, Захар вдруг почувствовал, как веревка, стягивающая кисти рук, вдруг поддалась его усилиям. Лихорадочно двигая руками, он одновременно осознал, что это последний в его жизни подарок судьбы. Захар еще не понимал, что и как из этого получится, но внутри у него все подобралось и напряглось так, словно ему немедленно предстояло сделать огромный прыжок куда-то в неизвестное…

 

Стоя на самом обрыве, Захар как во сне отмечал все движения казаков. Их медленное вскидывание карабинов, такой же тягучий взмах руки хорунжего… И когда наступило то мгновение, после которого прозвучал бы залп, в нем сработал яростный импульс инстинкта. Толчок ногами, короткий полет вниз, в мутную, плотную от несущейся глины и грязи воду, спасительное движение рук, скинувших с себя путы, – все это обратилось для него в единое, сжавшееся в короткий миг, продолжение бытия.

 

Едва оказавшись в воде, Захар сильным гребком ушел ко дну. Сверху его нельзя было увидеть. Он понимал это и потому мощными гребками уносился с потоком мутной воды. Он греб и греб, не обращая внимания на пульсирующие в глазах красные молнии. Все тело молило о глотке воздуха, но Захар заставлял себя продержаться под водой еще хоть одно мгновение, хоть на один лишний удар сердца…

 

В самый последний момент, когда сознание стало покидать его, он, превозмогая гулкие удары в голове, все же нашел в себе силы не выныривать напропалую, там, где придется. Перевернувшись на спину, Захар осторожно выдвинул из воды лицо, чтобы сделать вдох. Прижавшись к отвесному краю берега, он осмотрелся.

 

Казаки сновали вдоль противоположного берега. Они не могли понять, сколько прыгнувший в воду матрос сможет пробыть под водой. И поэтому поиски они вели в полустах метрах от того места, где он вынырнул. Хорунжий, истово крича и размахивая наганом, метался от одного казака к другому, заставляя стрелять в любой предмет, замеченный в воде.

 

Захар не стал искушать судьбу и, набрав воздуха, снова ушел под воду. На этот раз он уже спокойнее рассчитывал свое пребывание под водой. И когда, посчитав, что ушел на достаточное расстояние, он так же осторожно выплыл.

 

Судьба, до сих пор благоволившая к балтийскому матросу, на этот раз решила отвернуться, видимо, чтобы заняться другими. Как получилось, что его обнаружили, Захар так и не понял. Услышав частую стрельбу и чваканье впивающихся рядом с ним в глинистый берег пуль, соображая, что любая из них может пригвоздить его к берегу, Захар не стал нырять. Ухватившись за торчащие корни растущего по берегу чахлого кустарника, он одним броском выдернул себя из воды.

 

Сдирая ногти, Захар преодолел двухметровый береговой отвес. Перевалившись за гребень, он осмотрелся. Казаки, скидывая с плеч карабины, с гиканьем, во весь опор уже неслись к нему. Их разделяло чуть более полутораста метров. Он понимал, что ерик им не преодолеть. Но и останься он на месте, его конец стал бы только отсрочкой того, что ожидал его четверть часа назад. С пяти метров его изрешетят как сито. Только расстояние между ними сможет спасти его. Захар, не медля ни мгновения, вскочил и, петляя как заяц, опрометью бросился прочь от берега. Выстрелы скакавших казаков не были для него опасны. Нырнув в попавшуюся на пути небольшую балку, Захар перевел дух и осторожно выглянул наружу.

 

Казаки метались по берегу, размахивая карабинами. Постепенно успокаиваясь, они стали отъезжать назад. Что-то в их поведении насторожило матроса. Захар посмотрел в сторону, куда глядели его преследователи. Он увидел, что от моста, уже по его стороне скачут двое. Захар узнал в одном из всадников хорунжего.

 

Не раздумывая, он вымахнул из ложбины, в которой лежал, и бросился к дороге. Расстояние между ними быстро сокращалось. Захар понял, что от них не убежать. Остановившись, он напряженно ожидал их приближения.

 

Хищно оскалившись, хорунжий, оттянув шашку назад, уже приготовился занести ее над головой матроса, когда тот что-то поднял с дороги. Он не видел, что это было, но когда между ними осталось меньше десяти метров, матрос внезапно размахнулся и бросил в его сторону темный, небольшой предмет.

Нестерпимая боль пронзила Гонту и выбила из седла. Падая, хорунжий так и не понял, что его глаз был разбит брошенным камнем. На все остальное у него больше в жизни не осталось времени. Оказавшийся около него матрос выхватил из кобуры наган и прострелил ему голову.

 

Прикончив хорунжего, Захар мгновенно откатился в сторону, избегая удара шашкой нависшего над ним казака. Вытянув перед собой наган, он, не целясь, выстрелил. Он тут же увидел пронесшуюся тень лошади и шум падения. Вскочив на ноги, Захар увидел, что убитая им лошадь придавила казаку ногу. Тот, извиваясь всем телом, изо всех сил старался вытащить ее.

 

Захар вскочил, схватил повод лошади хорунжего и подошёл. Он узнал в лежащем перед ним человеке того юнкера, что двумя днями ранее стрелял в безоружных матросов. Захар видел ужас на мальчишеском лице, капли пота на трясущейся мелкой дрожью губе. Юнкер взглянул на высившегося перед ним матроса и закрыл глаза. Захар усмехнулся. Он опустил наган, вскочил на лошадь и крикнул: «Живи, салажонок! Покедова!.. Помни матросский подарок!». Заложив пальцы в рот, Захар залихватски свистнул, погрозил казакам на том берегу кулаком и ускакал навстречу приближающемуся отряду красных…

 

Оцепенение, охватившее все существо юнкера в предощущении неминуемой смерти, проходило. По спине струйками катился холодный пот. Бешено колотилось сердце. Уперевшись в спину лошади ногой, юнкер с усилием выдрал прижатую грузной тушей ногу. Вскочив, он огляделся. Прямо перед собой, верстах в трех, он увидел группу всадников, навстречу которым галопом несся матрос. Сзади слышались крики своих: «Юнкер, сюды! Бегом… скорее!». Он оглянулся.

 

На том берегу все уже были в седлах. Юнкер в мгновение понял все гибельное для себя положение. И то, что красные его не пощадят, как только что сделал это матрос. И то, что до моста ему не добежать. И если бы он даже смог успеть, то все равно ему на другой берег по нему невозможно было бы перебраться. Мост, скрытый черными клубами дыма, из которых вырывались яркие языки пламени, горел.

 

По берегу ерика метался Колобов. Осаживая коня над самым обрывом, он надрывно кричал: «Вашблагородь! Сюды, ко мне бегите! Я подмогну выбраться!». Юнкер не стал раздумывать, почему Колобов кричит ему. Он понял Колобова уже на бегу. Все мысли его были только о том, чтобы с разбегу прыгнуть как можно дальше. Напрягая все силы, юнкер на последнем толчке рванулся вперед, вымахнув почти на середину потока.

 

Вынырнув, он лихорадочно завертел головой. Сильное течение тащило его вдоль высокого берега, но наверху юнкер увидел скачущего казака. Колобов размахивал каким-то длинным предметом, крича: «Хватайтесь, хватайтесь, вашблагородь!». Казак бросил этот предмет вниз, угадав его падение рядом с ним. Вцепившись в предмет, оказавшийся привязанным к веревке карабином, юнкер почувствовал, как его с силой поволокло к берегу. Развернувшись вперед ногами, упираясь в вязкую глину, юнкер почти взбежал вверх по откосу. Наверху, потеряв опору, он проскользил несколько метров по ковыльной стлани и, уткнувшись в нее лицом, застыл на месте.

 

Его тут же обхватили чьи-то руки, и голос Колобова донесся до него скороговоркой: «Не время таперича отдыхать, вашблагородь! В седло пожалте!..». Юнкер, не пришедший еще в себя, через мгновение был почти заброшен на коня. Судорожно вцепившись в поводья, он услышал сзади беспорядочную стрельбу. Несколько тонких посвистов неприятно резанули слух. Инстинктивно прильнув к шее, юнкер ощутил напряженные мышцы, скачущего во весь опор коня.

 

Было в этой безумной скачке что-то от полета во сне, неуправляемого, застывшего в каждом своем мгновении бега. Юнкер не знал, сколько она длилась. Заслышав крики: «Повод на руку!», он натянул поводья, сдерживая сумасшедший аллюр коня. Осмотревшись, он увидел казаков, усмиряющих разгоряченных скачкой лошадей. Некоторые из них спешились, торопясь к Колобову, поддерживающего обмякшее в седле тело штабс-капитана. «Все, оторвались, сюды не сунуться… Тута все уже под нашими…», – слышалось вокруг.

 

Колобов с казаками осторожно сняли штабс-капитана, уложив его на землю. Уваров открыл глаза. Оглядев стоящих около него казаков, он едва слышно, с натугой раздельно выдохнул:

– Ко…ло…ов, оста…нь…ся…

 

Колобов, мгновенно понял желание штабс-капитана:

– Робята, все. Оставьте меня с его благородием. Ну, шибче, шибче! Не видите, что-ли…

Штабс-капитан неотрывно глядел на Колобова. Лицо его исказилось от невероятного усилия что-то сказать. Колобов видел, что штабс-капитан доживает последние мгновения своей жизни. Два быстро буреющих пятна, растекающиеся на груди Уварова, сказали все. Штабс-капитан беззвучно пошевелил губами. Колобов приник к его лицу и с трудом разобрал:

 

– …на мне… золото… драго…ц…ности… зашито… Доставь… тело… в контр… зв…дку… Я верю… тебе… Ко… о… бов…

Его глаза, с требовательной надеждой глядевшие на казака, застыли в своем последнем желании. Колобов вздохнул и провел ладонью по лицу штабс-капитана. Обернувшись, он окликнул стоявших поблизости казаков:

– Робяты, подмогните…

 

Двое из стоявших рядом казаков помогли поднять тело штабс-капитана на коня. Вытащив из сумки веревку, Колобов привязал тело штабс-капитана к седлу. Схватив поводья коня с телом Уварова, и ведя за собой своего, он двинулся к кучке казаков, о чем-то яростно спорящих. Подойдя ближе, он понял, что казаки не хотят везти дальше весьма обременительный груз. Спорщиков урезонивал урядник, но и то без особой охоты, только лишь в силу своего чина, как старшего среди них. Колобов растолкал казаков и крикнул:

 

– Охолоньте, станичники! Мы же здеся за этим и находимся, чтобы привезти все в цельности и сохранности. Вашблагородь, распорядитесь…

 

Урядник досадливо поморщился:

– На кой ляд теперь это сдалось! Запалить из всего костер, чтобы красным не досталось. А штабс-капитана тут похоронить. Один Бог знает, что нас самих далее ждет…

 

Колобов поднял на урядника усталое лицо:

– Негоже бросать штабс-капитана. Я привезу его в Екатеринодар. – Он помолчал. Затем отвернувшись, покачал головой. – И остальное нельзя бросать. Столько жизней казацких за эти мешки положено… Мне они не простят этого… Надо везти, вашблагородь… По совести и долгу…

 

Урядник вздохнул:

– Ну, что ж, оно-то так. Собирайся, станичники…

 

Казаки стихли. Быстро увязав несколько сброшенных в запале тюков, отряд быстро снялся с места. Щадя лошадей, шли легкой рысью до самого Екатеринодара, не задерживаясь в попадавшихся по пути станицах. Показавшиеся городские окраины, казалось, добавили сил и прыти казакам. Прибавив ходу, они влетели на центральную улицу, дробно высекая цокающие звоны конскими подковами из булыжной мостовой. Справившись у встреченного казачьего патруля о расположении штаба, весь отряд вскоре оказался около обширного, полутораэтажного с лепниной и колоннами у парадного подъезда, здания.

 

Урядник, отдав распоряжение спешиться, подозвал Колобова:

– Вот что, братец. Я так разумею, здесь пути наши расходятся. Только погодь немного, я доложу о прибытии.

 

Он скрылся в здании, откуда вышел с двумя офицерами. Выяснив обстоятельства дела, они приказали снять поклажу. Казаки, споро отвязывая мешки, сносили их в обширный вестибюль особняка. Офицеры, тщательно переписывая и нумеруя мешки, следили за их количеством. Дождавшись окончания разгрузки, один из них сказал что-то вполголоса другому. Обернувшись, он жестом подозвал урядника:

– Остальное где?

 

– Не могу знать, господин капитан. Это все, что мы доставили. Ежели что, спросите вон у того, – урядник указал на Колобова. – Он имел поручение от штабс-капитана.

 

Офицер отвернулся, но, услышав вопрос урядника, обернулся к нему снова:

– Господин капитан, а нам что делать?

 

– Пойди в канцелярию и возьми предписание на себя и своих казаков. В нем тебе определят, куда следовать. Но сначала позови этого, которого указал.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

 

Урядник сбежал со ступенек:

– Иди, тебя кличут их благородия. Ну, прощевай, Колобов. – Усмехнувшись, он добавил: – Мне бы эскадрон таких, как ты… Ужо я бы развернулся…

 

Колобов посмотрел вслед уряднику. Ему стало неловко оттого, что так много вокруг него вооруженных казаков, опытных и боевых людей, но с которыми урядник засомневался иметь дело. Он был таким же, как и все его товарищи, только, наверное, понимал яснее, что если он отступиться, не положит все свои силы для выправления беды, то наступит черное время и никому его уже не повернуть назад…

 

В комнате, куда его привели, Колобова усадили за широкий, покрытый зеленым сукном стол. И затем он долго отвечал на вопросы сидевшего напротив него усталого, с серым, неприятного цвета лицом, полковника. А когда принесли испачканные кровью матерчатые пояса, Колобов догадался, что это такое. Полковник велел вскрыть их. На столе выросла горка золотых монет, множества браслетов, перстней, золотых часов, портсигаров, покрытых тонкой гравировкой и инкрустированных камнями. Он видел среди немереного количества драгоценностей россыпи изумрудов, рубинов и исчезающе-прозрачных бриллиантов.

 

Полковник, медленно перебирая пальцами эти роскошные вещи, задумчиво сказал:

– Штабс-капитану хватило бы этого на несколько жизней. Он предпочел отдать последнюю… Напрасная жертва…

 

Он взглянул воспаленными, покрытыми кровяной сеткой, глазами на принесшего пояса капитана и распорядился:

– Вызовите усиленный караул и двух писарей. Надо составить опись и потом отправить в банк.

 

Затем полковник обернулся к Колобову:

– Ты свободен. Благодарю за службу. Иди, братец, в канцелярию, справься там, куда твой эскадрон направили.

 

Колобов кашлянул и осторожно спросил:

– А как юнкер? Он сынок моего командира, полковника Волынского. Ему бы тоже определиться надобно-ть. Настрадался хлопчик… И штабс-капитана похоронить. Он меня просил перед смертью…

 

Полковник устало потер лоб и покачал головой:

– Юнкера определим. Завтра утром в Симферополь отправляется команда. Отошлю его с ними. А с телом штабс-капитана поступай, как знаешь. Возьми двух солдат из караульной роты и похорони его на городском кладбище. Вот тебе сопроводительная записка и пропуск. Иди, братец…

 

Колобов выйдя на улицу, поискал глазами юнкера. Того нигде не было видно. Казак подошел к часовому:

– Слушай, братец, не видал здеся хлопчика, юнкера? С нами который прибыл…

Караульный неспешно оглядел Колобова:

– Отчего ж не видал… Капитан его увел в дом. Туды, наверх.

– Благодарствую, братец… А не подскажешь ли, где тут кладбище городское?

Караульный, ничуть не удивившись вопросу, спокойно ответил:

– Да чего-ж не сказать… Вот туточки, за энтим собором…

– Премного благодарен…

 

Колобов спустился вниз, о чем-то размышляя. Немного погодя, он принял решение. Спешно направившись к небольшой караулке, стоявшей у входных железных ворот, он вошел внутрь. Через некоторое время он вышел оттуда в сопровождении двух солдат. Пройдя в сарай на заднем дворе, где лежало тело Уварова, Колобов погрузил его на подводу и, торопя лошадь, выехал со двора…

 

– Разрешите, господин полковник? – Капитан посторонился и пропустил вперед юнкера. – Вот тот самый юнкер.

Полковник кивнул головой:

– Хорошо, идите, капитан.

Полковник отодвинул от себя бумаги и кивнул юнкеру:

– Садитесь, юнкер…

Некоторое время он смотрел на сидящего напротив него худого, высокого юношу.

– Здравствуй, Володя… Ты меня не помнишь?

Юнкер, сдвинув брови, неуверенно покачал головой:

– Никак нет, господин полковник…

Полковник усмехнулся:

– Ну, что ж, вполне понятно. Тебе тогда было лет, наверное, четыре-пять. После маневров я гостил у вас. Петр Юрьевич был тогда мне хорошим приятелем… Только вот служба нас вскоре развела.

 

Полковник едва заметно вздохнул. Уголки его губ разгладились, тронутые легкой улыбкой. Он взглянул на юнкера и, посерьезнев, сказал:

 

– Как ты понимаешь, Владимир, дела наши предельно ясны. Не сегодня, завтра мы будем уничтожены, если не примем превентивных мер. Все, что можно спасти, следует сделать немедленно. Отдано распоряжение всю боеспособную и преданную часть казачьего войска переправить в Крым. Так что сейчас у тебя есть только один единственный и благоразумный выбор – немедленно уехать с ними, а там и за границу. К тому же, я, как друг твоего отца, обязан так сделать.

 

– Господин полковник!..

 

– Владимир, я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать! Ваша война, тех, кто, придет после нас, еще впереди. Для того чтобы закончить дело Белого движения, будут надобны люди, много людей. И они будут! Но чтобы повести этих людей, потребуются знающие, бывшие в боях командиры. Такими станете вы, те, кто уйдет в Крым и далее… Это дело чести каждого русского человека. Понять это, Володя, надо не умом, а сердцем!

 

Полковник замолчал. Юнкер, напряженно вытянувшись, сидел на краешке стула, будто готовился вскочить по знаку полковника. Но тот, придавив глаза кончиками пальцев, тряхнул головой и сказал:

 

– Я сейчас отбываю по делам. Ты, Володя, до завтра можешь расположиться на квартире у моего адъютанта. Я отдам распоряжение… Думаю, мы с тобой уже не увидимся. Так что, давай простимся сейчас. Хочу, чтобы ты был осмотрителен и осторожен. Надеюсь, что твоя матушка, Варвара Андреевна и братья в добром здравии?

 

– Я не знаю, господин полковник. Сейчас там… красные… – через паузу проговорил юнкер. – У меня от них нет никаких вестей.

– Да, да… Один Бог знает, что с нашими родными! Ладно, не время растекаться сантиментами. – Он надавил кнопку звонка. – Илья Петрович, я вас прошу, приютить у себя до завтра вот этого молодого человека. Выправьте ему сопроводительные документы и с завтрашним эшелоном в первой же команде отправьте. Ну, что ж, Володя, прощай. Бог ведает, доведется ли свидеться?! На большее у меня сейчас нет времени. Идите…

 

Через час, получив необходимые документы и наставления от адъютанта полковника, юнкер вышел на улицу. От всего, что произошло за эти несколько часов, он пребывал в состоянии душевной отрешенности. Став в стороне от вестибюля, юнкер отстраненно наблюдал, как полковник с двумя старшими чинами, вышел из подъезда, сел в машину и в сопровождении десятка казаков отбыл. Юнкер, в ожидании адъютанта отошел в сторону и присел на ступеньку. Мимо него торопливо сновали военные чины, штатские, какие-то люди совсем неопределенного вида. Юнкер отвернулся и опустил голову. Бездумно разглядывая суетящихся у его ног, деловитых муравьев, он не заметил, как около него кто-то остановился:

– Вашблагородь, а вашблагородь?

 

Юнкер поднял голову. Перед ним стоял молодой мужик, с гладковыбритым лицом, белеющими щеками и упрямым подбородком. Одет он был в поношенное тряпье, подпоясанное веревкой. Из под низко надвинутой на лоб шапки на юнкера смотрели глаза, пронзительно-мудрый взгляд которых выдавал в их обладателе человека, познавшего жизнь и смерть во всех их обличьях.

 

– Вашблагородь, это я, Колобов… я в цирюльне снял бороду.

– А… как это ты? Почему так одет? – в замешательстве проговорил юнкер.

– Так таперича надобно, вашблагородь. Время такое… Как наши за Азов уйдут, я подамся в Расею, вглыбь. А в Кацапии бород не носют.

 

– Но как же, Колобов!? Честь казака, присяга? – воскликнул юнкер.

– Тишее, вашблагородь, тишее… – казак упреждающе поднял руку. – Я присягал служить отечеству и крепкой власти. Нет их более… Когда хата горит, а хозяева на базу мутузят друг дружку кому первому щи в ней хлебать, – такие мне более не господа.

 

– Да что ты, Колобов! Как можно отступиться в такое время! Нам нужно вместе, по приказу господина полковника уйти в Крым. Там мы укрепимся! Оттуда мы пойдем освобождать Россию. Все так говорят и все полны решимости!

 

– Вашблагородь, послушайте меня, простого казака… Ваш батюшка говорил мне в последнее время: «Слушай, Колобов, ежели что случиться со мной, передай Володе, чтобы он позаботился о матери и братьях…». Петр Юрьевич хорошие бумаги вам выправил. Идите к своим родным. А туды, в Крым, не стоит … Там нашего брата, как ковыля в степу. Весь пожар там и там будет жарче всего. А сгинуть в Крыму таперича, все одно как выдохнуть, – в однорядь… Вам домой надо-ть. Идите домой…

 

Говоря это, казак видел, как постепенно ослабла складка упрямо сдвинутых бровей юнкера. Черты его лица теряя решимость, заменялись растерянным, почти детским выражением беспомощности.

 

– Не могу я, Колобов… что делать, – не могу уйти… Отец не отомщен, и я должен драться…

 

Колобов сжал руку юнкера:

– Нет, вашблагородь, поступите так, как желал ваш батюшка. Я вам сообчу больше. Верные люди слыхали в штабе, – красные уже завтра возьмут город. Вона, полковник со своими штабными надысь сбегли. Им-то ужо известно все наперед… Вы схоронитесь где-нибудь и переоденьтесь. Вот тут я припас вам одежонку. – Колобов оставил в руке юнкера узелок. – Я бы взял вас с собой, да опасно это… Приметный я. А вам ничего, одному даже лучшее. Ну, прощевайте, ваш благородь, Владимир Петрович. И пусть Господь и Ангел ваш кажный миг поперед вас идут на вашей дороге…

 

Колобов перекрестил юнкера, не оборачиваясь, сбежал со ступенек и скрылся за воротами. Какое-то время юнкер глядел ему вслед, исподволь ощущая возникающее в нем чувство пробуждения от тяжелого, угарного сна, в котором он находился все последнее время. Он осознал, что принял слова Колобова, принял как слова святой книги, – без колебаний и раздумий. Заныло сердце при мысли о маме. Он вспомнил ее слезы при расставании, ее молчаливую боль, застывшую в глазах…

 

В тот же день исчез юнкер Волынский, превратившись в неприметного, деревенского парня, каких на земле русской было от войны до войны, – как колосьев в поле…