- У меня заработал приборчик. Если покрутить ручку, то эффективность приборчика повышается в несколько раз. От средней величины. – говорил собеседник Пушкина, человек с артистической жилкой.

Что такое «артистическая жилка» Пушкин не смог бы сейчас ответить, но, тем не менее, определил этого человека именно таким образом. К тому же этот, взлохмаченный и похожий на старого, так сказать, матерого, воробья, тип только что говорил что-то про филармонию.

 

Неандертальская внешность незнакомца не смогла ввести Пушкина в заблуждение – Пушкин был, как говорится, уже не молод. То, что называют жизненным опытом, у него имелось и хорошо помогало передвигаться по этой самой жизни, разбираться в людях, а также ориентироваться в заведениях, подобных этой «Пельменной».

 

А в «Пельменной» были свои нюансы. Здесь собирались торговцы с рынка, студенты-заочники и беглые крепостные. За ситцевой занавеской прятались цыгане. Имелась большая фотография Егора Гайдара. Водку наливали здесь почему-то из-под полы. Стиль.

 

- Я не физик, нет. И не математик. – продолжал незнакомец. – Я, скорее, изобретатель. Энциклопедист. Я просто знаю некоторые вещи. Вот Менделееву таблица умножения… в смысле – таблица элементов… приснилась. Вот и мне мой приборчик приснился. Может, там (незнакомец точно указал направление, где обычно помещают Бога) решили, что пора вводить на Земле альтернативные источники энергии? Вам не кажется, что пора?

- Да, да, конечно! Разумеется. – Пушкин развел руками на пол-пельменной. – Об чем разговор!? Жара какая! Пустыня Намиб. Калахари. Скоро кактусы цвести будут вокруг памятника Екатерине. Парниковый эффект… Я им давно говорил – поставьте рядом памятник Пугачеву…

Тут собеседник Пушкина сделал несколько магических пассов и тот понял, что пора наливать. Уже некоторое время пьяницы хорошо понимали друг друга. В таких случаях можно говорить о телепатии.

 

С ни с чем не сравнимым удовольствием (тактильным, как заметил Пушкин) рука нащупала «Водку русскую». Таких этикеток не приходилось видеть давно. В магазине все какие-то перевернутые «Матрицы», «Жириновские» и прочий бред.

Платон и Сократ выпили.

Пельмени парили, бутылка потела. За стойкой в жирном тумане улыбалось лицо продавца. Если угодно – бармена. Не зря Пушкин искал именно такое заведение. Здесь он чувствовал себя русским. И понял, что может почувствовать себя не только русским, но и советским.

Пестрые бистро, стерильные кондитерские, шикарные рестораны его не привлекали никогда. Да и Пушкина туда бы не пустили. Ну, кто, спрашивается, пустит в ресторан «Бон по» грузного небритого мужчину в потертом кожаном плаще, да еще и с испуганным взглядом?

И собеседник его тоже, как видно, не любил шикарных ресторанов. Причем, не любил принципиально. Пушкин это понял, увидев его футболку. Где-то после третьей удалось, наконец, полностью прочесть надпись и рассмотреть рисунок.

На майке неандертальца, списанного из джаза, значилось: «Я – гордость галактики. Я победил американский империализм». Все это на фоне звездно-полосатого флага, которым сейчас пугают детей, как раньше милиционером. Это не все. Из-за флага вылезала чья-то мордочка, какого-то покемона или гоблина – Пушкин в них не очень разбирался.

 

- Так, а что у вас за энергия? – спросил: – Что за источник? Безопасная?

- Ну, как сказать… - неандерталец был крайне серьезен: - Сама по себе энергия, открытая мной, чрезвычайно опасна. Хуже ядерной войны в сто раз. Нет, в двести! В триста! Где-то так…

Пушкин ничего другого не придумал, как только взять и прищелкнуть языком.

Маг продолжал:

- Но ведь и атомная энергия опасна, а человек может добывать из нее ток, так? Тут дело в приборчике.

 

Пушкину нравилось, как несчастный изобретатель произносит это слово – «приборчик». Надо сказать, что даже слово «человечество» в речи этого неандертальца звучало вполне прилично. По крайней мере, не так, как, например, «драматург» по отношению к нему, к Пушкину.

- Вам много денег дадут?

Победитель американского империализма стал еще более серьезен, даже насупился:

- Ничего мне не дадут. Я же не дурак. Меня в сортире замочат, это да. А денег не дадут.

- Хм, носить такую майку и рассуждать, как банальный менеджер среднего звена… - подивился Пушкин. Дивился он только затем, чтобы поддержать собутыльника.

- Да какой, на хер, менеджер! – отмахнулся изобретатель. – Все я правильно рассуждаю. Вы ведь даже не знаете, что у меня за энергия, а возражаете… Впрочем, вы знаете. Все знают. Только не догадываются. Мое открытие произведет эффект разорвавшейся бомбы!

Пушкин отпрянул. Точнее, его отбросило взрывной волной. Не случайно он носил такую фамилию – на него действовали слова, действовали фразы. К примеру, такая фраза, как « я жизнь учил не по учебникам» вызывала тошноту. Ну, а «эффект разорвавшейся бомбы» мог вогнать в депрессию до самого дня независимости.

 

Неандерталец, игнорируя вполне заметные муки собеседника, продолжал сыпать:

- Переворот в массовом сознании! Новый век! Миллениум отдыхает! Бюджетное финансирование!..

- У-у-у!

Чтобы не оказаться в депрессии Пушкин последним усилием дотянулся до бутылки, налил, дрожа, неандертальцу, себе и выпил.

 

Следовало оглядеться, порадоваться окружающему миру, съесть пельмень. Откуда ни возьмись появилась надежда, что с помощью еще одной бутылки хорошей водки удастся прервать запой. Пушкин несколько робко посмотрел в сторону бара. Рожа у продавца на этот раз была такая, что любой легко догадался бы из чего вообще делают пельмени. Ну, а что бы вы подумали, увидев Льва Лещенко за стойкой так называемого бара в пельменной на Сенном рынке? Только этот Лев Лещенко не умел петь и ему не дали сделать комсомольскую карьеру. Бывает же такое.

 

Пушкин принялся осматривать интерьер. Стол приходилось держать обеими руками. Выяснилось, что «Пельменная» помещается в железнодорожном вагоне. А все эти нью-йоркские штучки снаружи – пластик на саморезах. Приятно было осознавать, что с рельс сошел не ты один. Стены были украшены засаленными инструкциями в стеклянных рамках и таким же сертификатами соответствия. А также фотографиями обнаженных надувных девиц. В принципе, ничего страшного. – рассудил Пушкин: - Уходить не хочется.

А когда среди картинок он обнаружил фото балерины Волочковой, устремившейся на пуантах в небо, то и вовсе почувствовал себя как дома. Теперь Пушкина можно было выгонять с милицией.

Теперь ему казалось, что когда они с Гордостью галактики выйдут из пельменной на улицу, там, в окружающем мире все будет работать исключительно на альтернативных источниках энергии, а милиции совсем не будет, не будет счетов из банка и телевизионной передачи «Дом – 2» тоже не будет.

На радостях Пушкин запел:

 

Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?

Куда ушел ваш китайчонок Ли?

 

Несмотря на свое чекистское рубище, Пушкин был мечтателем.

И, потом, что значит одежда для таких людей, как он, Пушкин? Ничего. Может, он в свое время в этом самом плаще был бизнесменом? Где-нибудь в начале девяностых? В начале славных дел? Может он начинал с черного нала? Должно же это что-то сказать тому же бармену, который поглядывает из своего кухонного тумана и разливает водочку ханыгам и прочей уважаемой публике?

Бармен, рассуждал Пушкин, в сущности, нормальный парень. Он за стойкой, а не на эстраде, это во-первых. Затем, он очень похож на таксиста. И не на какого-нибудь современника, а на таксиста семидесятых годов. А таксист семидесятых, как подчеркивал Пушкин, это – да, сила. Откуда-то жило в нем такое убеждение.

И этот бармен все понимает, он осознанно старается быть похожим на таксиста семидесятых. Культивирует. Для него они – эталон. Как в недавние времена эталоном был уважаемый бандит. Или, как сейчас эталоном стал свободный чиновник-миллиардер.

 

Пушкин почувствовал, что пьянеет. Егор Гайдар на портрете вспотел. Бармен, казалось, собирается звонить ментам. Неандерталец, сидящий напротив, похоже, намеревался путем хитрых манипуляций со своим собственным открытием выудить из товарища все деньги.

О том, что денег, как таковых, у него нет, Пушкин почему-то не думал. Он сейчас не мог думать. Вся эта чудовищная терминология: «чиновники», «наперсточники», «миллиардеры» плохо на него действовала. Она оживала, зараза, вместе с потреблением «Русской». Ну и, понятно, не всегда, так сказать, шла как надо.

А тут еще этот джазмен толкует о серьезных вещах!..

 

Краем глаза Пушкин уловил движение в углу пельменного зала. Занавеска, за которой предполагалось присутствие цыган, откинулась, и Пушкина всего оглядел, действительно, настоящий цыган, с бородой, в красной рубахе, что одевают артисты ансамбля Моисеева и в кожаном жилете, какие сейчас носят совслужащие, косящие под бизнесменов. Пушкин легко выдержал взгляд цыгана, скорее блестящий, чем черный. Показалось, что сейчас и ему и цыгану вспомнились почему-то египетские пирамиды. Еще Пушкин подумал, что эти, за занавеской, знают настоящую цену холодной водке, женскому запаху, сгустившемуся под множеством юбок и золотым царским монетам, которые надо бросать на стол, а не прятать в коллекциях.

 

- Но почему этот цыган так на меня смотрит? Что я ему, Клава Пухлякова? – рассуждал Пушкин. – Может быть, он мент? Может, он хочет меня арестовать по политическим мотивам? Других-то мотивов нет и быть не может. Я, увы, не дон Корлеоне. А вот, зато, состоял в запрещенной партии…

Однако, такое предположение было чересчур смелым даже для Пушкина. Этот цыган мог быть кем угодно, мог быть агентом ФСБ, но только не ментом. Такого русская земля еще не видала. Или видала, а он, Пушкин, не знал? Вообще, надо признать, цыгане на редкость приспособлены к освоению космоса…

- Слушай, а ты со мной не шутишь? – обратился он к неандертальцу, забыв в то же мгновение о цыгане: - Не шутишь? Не придумываешь? Ты смотри, с Аркашей Пушкиным такие номера не проходят…

- Да брось ты! Я, можно сказать, родственную душу встретил, а ты со мной, как с ментом каким-нибудь… Я свое дело делаю, хочешь - верь, хочешь - не верь. Никого не обижаю… Мне бы еще рукоятку такую достать… Чтобы моторчик запустить…чтоб работал приборчик…

- Что, что тебе надо? Чтобы работал приборчик?

- Ну, знаешь, такую штуку, когда аккумулятор в машине сел, берешь и заводишь. Такая, на топологическую головоломку похожа…

- Во времена моей армейской юности такую штуку называли «понедельник». – ответствовал Пушкин, в котором тяжесть опьянения незаметно превратилась в солидность бывалого мужчины. Он сейчас даже внешне ощущал себя Жаном Габеном. С ним такое и раньше бывало. Что там говорить, один раз Пушкин даже ощущал себя Юрием Гагариным!

- Достану я тебе рукоятку. – сказал. – Только ты мне все-таки расскажи про свое открытие. Я, как никак, тебе компаньон. Как у Николы Тесла этот, как его…ну, неважно. Твое открытие надо будет продвигать, а там такие жулики, у-у-у! Тебе и не снилось.

- Почему, не снилось? – Гордость галактики слегка протрезвел. Настолько не соответствовало действительности заявление этого чудика в черном плаще. Все же интересно, как бывают самоуверенны посетители задрипанных пельменных и, вообще, люди, живущие на свете.

- Почему – мне и не снилось? – повторил вопрос изобретатель, одновременно приглашая оппонента к возлиянию.

Тот налил, не смотря в глаза собеседнику и теряясь:

- Ну, ладно. Вырвалось. Давай, надо о деле, о деле…

- Я использую энергию зависти. – сказал изобретатель и выпил водки. Затем крякнул и повеселел: - А от Нобелевской премии я откажусь. Как тот математик из Питера, что поехал грибы собирать.

Аркаша не знал, что думать. От этого, наверное, стал похож на роденовского «Мыслителя».

- Это ты зря. Грибы… Нобелевскую получим, батистовые портянки станем носить! Балет Григоровича! Мерседесы… По Тверской, эх! А можно и в космос полететь. Заплатим, как туристы.

- В какой такой космос? На МКС, что ли? Сам лети. Я на Марс хочу.

- Марс? Ну, знаешь, ты декадент.

- Сам декадент.

- Что за чепуха?

- Ничего себе чепуха! Ретроград! Алхимик! Схоласт! Ходите как барашки, только где положено. Ни зависти, ни космоса! Ну, кто из вас может измерить силу человеческой зависти? Вы с порога отвергаете любую свежую мысль. Ты комсомолец! Академик РАН!

- Никакой я не академик! – защищался Аркаша. Он не подозревал, сколько атомной энергии скрывается в неандертальце.

- А кто?

- Не знаю… Никто. Журналист, может быть… Бродяга…

Изобретатель приборчика с сожалением во взгляде осмотрел сидящее перед ним лицо, осмотрел плащ и один ботинок, высунувшийся из-за ножки стола.

Ботинок просил о милосердии, плащ вызывал нелицеприятные вопросы, лицо являло собой слепок блеска и нищеты человеческого существования. В глазах человека изобретатель видел путаницу звездного неба. Сам человек морщился, щурился и прикуривал сигарету.

Ему не хотелось быть журналистом. Пора могилку себе присматривать, а ты журналист!

Ужас. Ужас…

 

- А у нас не курят. – подошел к ним бармен: - Как это ни печально.

Волей-неволей бармен рассмотрел этих посетителей поближе, сказал, удаляясь:

- Но вы курите. А она…она, кажется, любила португальца.

- Вы не любите свою работу? – изобретатель возобновил разговор. Выяснилось, что он знает про такую вещь, как участие.

- Я…любить…не умею. И работу…тоже не умею Такие дела.

- И себя?

- И себя.

-Еще парочку! – закричал изобретатель в пространство. Затем вынырнул из-за стола и прыжком юного Джеки Чана оказался у бара:

- Нам еще бутылочку!

- Парочку?

- Нет, одну. – ответив бармену, изобретатель крикнул собутыльнику:

-Эй, чернокнижник, а деньги есть?

Черный плащ полез в карман.

- Есть! – воскликнул. И тут же понял, что поторопился.

 

Деньги оказались в виде червонцев и, мало того, все мятые, грязно-мягкие. Они хоть и выглядели издалека такими же зелеными, как доллары, только, все равно, сразу было ясно – их на бутылку не хватит. Инфляция.

- Черт, как в компьютерной игре. – пробормотал Аркаша, безнадежно пересчитывая деньги: - Слышь, Гордость галактики, а у тебя есть эти…билеты Сбербанка России?

 

Бармен насторожился. Бровь поднялась и сделала Льва Лещенко похожим на Вертинского. Впочем, не очень-то он насторожился. Скорее, это был рефлекс. Типы, что сейчас собирали деньги на водку были безобидными, - это бармен видел, - и за пельмени свои заплатили сразу. Бармен готов был налить им просто так, если не соберется нужная сумма. Он сам, правда, не очень верил в такую свою готовность, да и подобного сорта люди никогда не удовлетворяются, когда им наливают. Таким нужна вся бутылка сразу. Фанатики.

 

Червонцев, как ни странно, хватило. Черный плащ восстановил дыхание. Вспомнил даже, что был когда-то спортсменом-подводником (это – дайвер по-современному).

Теперь можно было думать о науке. Открытие неандертальца, как ни крути, обещало роскошные перспективы. Как уже известно, батистовые портянки, а также девочек по вызову и признание в академических кругах.

 

Пушкин всегда был поклонником альтернативных источников энергии. И вообще всего альтернативного. Разве что выборы на альтернативной основе были ему по барабану. А в остальном…

Даже в отпуск ездил отдыхать исключительно на дикий пляж. Но там ходил среди нудистов в набедренной повязке. Правда, в отпуске, как таковом, Пушкин находился последний раз лет пятнадцать тому назад. А некоторые завистники говорили, будто бы он постоянно в отпуске. Глупые, ничтожные люди.

 

Меж тем, бармен включил телевизор. Немногочисленные посетители сразу попали в неспокойную атмосферу очередного выпуска новостей. «Мы делаем новости!» - закричал телевизор. Алкоголики вздрогнули. Стали прислушиваться к тому, как идет восстановление в Южном федеральном округе права первой ночи для долларовых миллионеров. Чечня и нагорный Дагестан сопротивлялись. В других местах четкой позиции по данному вопросу депутаты пока не сформировали. Шли интенсивные консультации.

- Лучше бы магнитофон включил. – недовольно высказался изобретатель. Затем добавил изменившимся тоном: - Я, между прочим, в свое время на саксе, знаешь как играл?

- Сидюк.

- Что?

- Сидюк, говорю. Не магнитофон, а сидюк. Или дивидюк.

- Хм, дивидюк… На фамилию похоже.

- У меня тоже магнитофон был… «Весна – 306». Помнишь такой?

- Я тебе говорю, что я блюзмен по жизни, а ты мне – сидюк, «Весна – 306»! Я мог бы у Гараняна играть! И на свадьбах! Я там всех ребят знаю. И Жора меня знает…

- Ты сам выбрал свою планиду. – сказал Пушкин и поморщился.

 

Гордость галактики стал рассеянным и устремил взор к телевизору. Там рассказывали, как некий город в Туве столь сильно пострадал от каких-то катаклизмов, что раскапывать его прибыл сам министр по чрезвычайным ситуациям.

- Ну, планида… Ну, так, что?..- изобретатель снова собрался с мыслями: - Понимаешь, у меня есть трудности с измерениями. Все время зашкаливает. Я проходил мимо Екатерининского собора, так стрелка так прыгнула, что исследования пришлось прекратить на неделю.

- Куда стрелка прыгнула?

- Что, куда? Вверх, разумеется.

- Ты хочешь сказать, что в церкви засели завистники?

- Не просто завистники, а…ого-го-го! Говорю – на неделю встал. Ты, кстати, в органах не служил?

Пушкину вопрос не понравился. Взгляд стал пристальным, насколько, конечно, это возможно в обстоятельствах, имевших место быть.

- Нет. А что?

- Да то, что возле ментов вообще какая-то аномальная зона. Прямо-таки вершина Эльбруса. Или Гималаи. Вроде бы все, как у остальных людей, а предохранители горят. Один за другим. Даже если прибор включить возле телевизора, когда ментовской сериал показывают. Я и в маршрутках перестал ездить.

- А у администрации ходил?

- Да что я, дурак, что ли? Ты теперь понимаешь мои трудности?

- В некоторой степени. – подумав, сказал Пушкин. Потом, перейдя на шепот и потянувшись к неандертальцу через стол, спросил:

- А у женщин как? Измерял?

- У женщин? - озадачился изобретатель: - У женщин, как у отдельной категории, не измерял…

- Шляпа. – сказал Пушкин. Он понял, что спасает сейчас от провала весь комплекс исследований собутыльника: - У женщин надо было измерять в первую очередь! Женщины ведь другие. У них все по- другому. А ты? Экспериментатор…

- Да что в них другого?

- А ты не знаешь? Небось и девчонок в школе за косички не дергал? У них и зависть другая должна быть.

- Прямо, уж, другая! Та же самая. Ты пойми, зависть – это как полезное ископаемое. Она существует в природе сама по себе. Ресурс. Вот, как водка. Мы ее пьем, если хотим…

- И если не хотим! – возрадовался вдруг Пушкин.

- И если не хотим, так. Но, напрямую мы к водке не имеем отношения. Она – вещь в себе…

- Это ты к водке не имеешь отношения? Странно… Вообще, это пошла какая-то философия. Теория. А мы не должны заниматься бесплотным теоретизированием, это я тебе говорю

- Бесплодным.

- Что? А…

- Теория нужна. Теоретические основы…

- Водку изобрел Менделеев.- высказался несколько релятивистски Пушкин.

- Скажи мне, причем здесь водка? Мы говорим о зависти. Вот ты гуманитарий…

- Кто гуманитарий?

- Ты. Прости, но ты лирик, это за квартал видно. Вот ты и будешь разрабатывать теоретические основы моей физики зависти. Человечество совершенно не умеет пользоваться своей завистью. Божьим даром. Уголь истребляют, леса, нефть, инфаркты, лысеют все, пьют, души у нас болят, а зависть уходит впустую. А, между тем, вот этот вот Яго мог бы звездолет поднять в небо!

- А Яго здесь причем? Там разве зависть? Впрочем, я не знаю… - Пушкину вдруг стало жаль изобретателя: - Я знаю другое. Тебя действительно замочат. Нельзя такие открытия делать. Тебе карьеру надо делать, нефтью заняться или ногтевой индустрией, к примеру. А такие открытия – нет, нельзя. Если разобраться, вся наша цивилизация на зависти построена.Вот идет какой-нибудь мэн… Я – генерал! – так и прет из него, у меня брюки – в полосочку! Завидуйте мне, быдло, меня зависть ваша на крыльях носит, я летаю, я…Я…

- Правильно! Только генералы сейчас не ходят, они ездят в трофейных джипах.

- Почему в трофейных? Со времен Победы уже шестьдесят лет прошло?

- Ну, не отечественного производства у генерала джип! Ведь так?

- Я понял. Ты хочешь сказать, что генералы сами как трофей?

- Точно!

- А скажи мне в таком случае, кому нужно твое открытие?

Пушкин спросил и сам ответил:

- Империалистам!

 

Пришло время задуматься неандертальцу. Если бы сейчас кто-нибудь спросил у бармена, что происходит с этими двумя посетителями, особенно с этим, маленьким, в майке с дурацкой надписью, бармен ответил бы так – «стадия».

 

У Гордости галактики все перемешалось в голове. Он видел себя ребенком, во Дворце пионеров, мастерящим что-то непослушное в кружке ракетного моделирования. Видел преподавателя-алкоголика, слышал слова «Восток –один» и «полет нормальный». Хотел закусить, но империалисты не давали, верил этому, в черном плаще и знал, что не увидит его больше никогда. Если этот день когда-нибудь закончиться. Отовсюду слышался пока еще несочиненный блюз, тягучий и трагический, от него сердца женщин будут сжиматься и наполняться печалью. Ну и тихой радостью от любви к непутевым изобретателям-гениям.

 

Блюз сменился тошнотой. Гордость галактики неожиданно понял, отчего тошнит – от этих поганых новостей! Приподнялся и молвил:

- Я изобретатель. Изобрел царь Соломон атомную бомбу и сказал: «И это пройдет». И сказав, приказал выгравировать свои слова на ядерном чемоданчике…

- А супруги Розенберги это дело услышали и сообщили в Ставку? – рядом уже стоял бармен, решивший, что ребят пора выпроваживать: - Давайте, давайте, до новых встреч. Все путем, господа!

Он даже не думал считать рубли, что высыпал на стол маленький в майке. Бармену эти два колдыря нравились. Он и дверь перед ними открыл. За дверью виделся надоевший всем мир.

- Сейчас их менты свинтят, господ этих. – думал бармен. – Свинтят их, как миленьких, слуги нового мирового порядка…

- Да все путем! – смеялся Пушкин, которому тоже надоело. Неандерталец наступал ему на ноги, говорил при этом:

- У тебя туфли от Гуччи.

- Еще чего! Я и не знаю, кто такой этот твой Гуччи. – Пушкину казалось, что его оскорбляют. Незаслуженно.

- Гуччи, Гуччи, я знаю…

- Да чего ты привязался?! Неужели завидуешь? Нечего мне завидовать, я живу хорошо.

- Правда? – остановился изобретатель: - А как же приборчик?

- Не знаю…созвонимся давай… - Пушкин тоже остановился и сумел сориентироваться.

 

Они стояли возле водонапорной башни. Кстати, именно на эту башню конструкции инженера Шухова и вышел Пушкин, когда искал, где перекусить. Башня являлась памятником инженерной мысли, ее построили чуть ли не во времена НЭПа. Даже, кажется, табличка висела.

Блюзмен-неандерталец смотрел на металлическую паутину основания башни так, будто видел это сооружение впервые. « Наверное, думает о своем приборчике… Победитель американского империализма…» - думал Аркаша.

 

- Ну, что, расход? – спросил.

- Расход. – ответил изобретатель.

 

.

 

-