Всё нижеперечисленное выдумка.

Совпадения случайны.

Приятного прочтения.

 

***

ОГОНЬ И Я.

***

 

Я родился в городе Ростове-на-Дону четко летом.

Четче даже на славе и почете своих папы-мамы, бабушек да дедов.

 

Естественно братья папаши, друзья папкины и жены папули: бухали вместе так, что свистело всё вокруг вверх тарамашками и бомбили рестораны в барабаны на ура!

 

Я недолго думая немножко так подрос, играя в кубики, - и вот. До пяти лет, - ага.

 

Вышел со дня своего варения в солнечный денек на улу с кусищем торта в руке погулять и засиял разом вовсе. Вовсе зарумянился.

 

Слева возле подъезда лежал велик. Взрослый, толченный серебром велик.

 

Торт я выкинул. Взял лисапед под раму где-то с бурым видом. Вся ряха в креме заварном. И покатил сам не зная куда. Но за гаражи это точно. Ну, - корячась еще, кажется, - тяжелый был он, и плохо катился. Норовил всё в сторону улизнуть - но не тут-то было.

 

И вот тут! Судьба моя корейка перевернулась как бы.

 

Ввинтила шнифта.

 

Дескать, - а что ни что, - улыбнулся Господь, усы приглаживая, - вором быть!

 

Так тому и сталось.

 

В школу погнали, конечно, уже обученным, ярым, причесанным, тощим жиденком, как чесала одна тетька, в которую я добре плюнул.

 

Таблицу я знал на раз и читал помаленьку даже.

Ну, а что? Если из приличной семьи, да и не щенок к тому же.

 

Кстати, из садика свинтил вторую мару.

 

Любо-дорого было стоять в углу, солеными слезами утираясь, после того как мама показала папке брошь Таисии Романовны. Нашей нянечки в садике.

 

Папка взяв в руки брошь, качнул головой в сторону мою и, хмыкнув на мать, улыбнулся.

Да и поглядел искоса, будто сказав: "хорошая работа, сынок, золотка с камешкой, да еще и видно века позапрошлого".

 

И взяв меня за руку потащил к няне той. Извиняться и возвращать сию вещицу.

 

Ну, мамке так сказал. Я и не упирался. Только еле поспевал за папкой.

Сначала-то мы зашли к его другу - меломану Адику.

 

Выпили кто - что.

Пацаны коньячка тяпнули, а я компотика бахнул.

 

А потом уже втроем в лавку к Арсению Ивановичу. Ох там у него чего только не было. Матерь Божья! И фантики с королевнами, и половники непонятны, монеток столича.

Что не в газ ногой - стой.

 

Вообще-ма, к старьёвщику закатились типа.

Ну и радостные потом в ресторан: "Чё хошь сынок? Гуляем!".

 

Так вот нагулялись. А я спросонья папку на следующий день бужу.

Мол: «Па, слышь? Па-ааа! Когда няньке отдавать брошь понесем?».

 

И показываю брошь ему.

Папка аж завеселел в три раза лучше, чем давеча.

 

"Ну, сынок! Ну молодчина! Как забыли? Ведь мы ж её сдали. Ох мамочка родная, голова".

 

Короче было то, что было, а не то чего не было.

 

Школа.

Все.

Не до гулек.

Мать глаз не спускает.

Учусь, как есть - плохо.

Футболом и не пахнет.

Зато по вечерам гулять!

Мама с папой отдыхают: "Иди сыночек порезвись с детками".

 

Мару третью свинтил еще лучшее предыдущих. Было всё как по сценарию.

Мы с Андрюхой - дружаней по подъезду.

Лазали по трущобам больницы: катались там на досках.

 

Огромные тоннели больницы были заброшенными и страшными.

Длиннющие коридоры можно было часами объезжать.

 

И вот мы забрались куда-то. И затиснулись в щель железной двери, что над дверью.

Лазил я первый. А Андрюха стоял и бдел.

 

"Мама-дорогая, тама раздевалка былась".

 

Замочки луженые, как на ящиках почтовых - малюсенькие, щегловые.

 

"Раз булавочкой и всё-с".

 

Короче все ящики прошерстили.

Барахло запарился Зайцу, это кличка Андрюхи была, подавать.

 

Перечислять - не перечислять.

 

Вобщем-ма, закрутилось детство, едить его мать!

 

К слову сказать, в школе бил всех. Без дур.

 

Самым сильным конечно не был из потока, но наглостью и смелостью даже старшаков брал.

 

Но не бум отвлекаться от сути на мелоча.

 

Как только класс сменился на шестой, нашлись братья по оружию.

 

Целая банда.

 

В банде работали четко и организованно.

 

Для тех соплячих лет это считалось неимоверно круто. Потому-как никто про нас не знал.

 

Мы были из разных школ. У каждого своя задача. Был свой медвежатник и электрик - оба Вовы.

 

Протыкали насквозь ларьки со жвачками, брелочками, ненужной херьней.

 

Выносили из продмагов пепси-мепси, вкусняшки разные, брелки да ручки.

 

Лари под охраной мочили с крыши: крушили по-тихому шифер, снимали слои битума и фанеры и через лаз быро ныряли за шмотьем.

 

Куртки, толстовки джинсы брали на крупных магазинах через стекло. Сначала в первый день мочили в треск его. А на вторую ночь разбирали по классикам и били финтами "что и куда".

 

У меня лично в подвале стояли три мопеда и один дырчик.

 

Дырчик был супер гут. Намылен он был в Азовских садах и имел скорость чумовую, в отличие от другого старья.

 

Велосипеды хранились у Витька дома. В разобранном, пересобранном видах.

 

Мать Витька понимала нас деток-малолеток и не пререкалась.

Мол, покуролесят и перебесятся.

 

Самое пиковое то, что за годы облазов и скрутов, склад наш хапился богатством до помути на ярцах.

 

С лицами ягнят. С прическами и глупыми выражениями оных. Мы шмаляли в пол гребка!

Машины по всему району. Все, какие можно было вскрыть - были обнесены.

 

Также как и сады с черешней.

 

Магнитофоны, колонки и автодрянь, вместе с ведрами отборной черешни заодно, мы толкали. То на рынке на развес , то старьёвщику деду Тарасу - свалом.

 

Китайцы и корейцы в одной общей корзине общежития, расположенного прямо напротив школьного дома выкуривались дымовой шашкой, утянутой неизвестно откуда.

 

Пока узкоглазые бедолаги щурились и выбегали, мы обшаривали весь погон их жилища по триста раз в очередь и по коврам.

 

Потом также через подвалы выныривали по катакомбам и терялись на просветах Ростовских пристанищ.

 

Иногда, я позволял себе перерыв.

И забивал на школу.

Восьмого класса бэки.

Я тащился на аппаратах с чудной аморой, с которой неразлучно имел дел всяких и покруче, и отоваривал фингалами маменькиных сынков с их братиками, всяких приблуд и лопарей.

 

Капусту нарубленную делили резво! Кто взял - тот снял! Цыганва не пререкалась!

 

Самые весомые и дорогие сигареты из комиссионной лавочки. Конфеты. Всякие примочки. Игры электронные. Масса покупок были сделаны нами! Мелкотней и королями своего мирка.

 

Нами!

 

Стригли всех. И карманы вертались у залетных кропил, игравших в автоматную дрянь на ухнарь.

 

Маме на восьмое марта я принес двадцать пять роз.

 

На улице стоял мороз.

 

И одна роза, по тем варкам катилась в стоимость месячной зарплаты школьного учителя труда.

 

Мы не останавливались ни перед чем.

 

Ни одного привода.

 

Ангельское личико, спасибо папе и маме, всегда выручало меня.

 

При малейшей засветке меня ласково просили в сторону и искали того страшного ворюгу.

 

Потом я вырос почему-то.

И основной темой стали девчонки.

Им посвятилось свободное время и песни.

 

Но как известно шкура у вора блестит не только на солнце.

 

Ломало так, что учась в лицее, я подружился с одним довольно совестливым на пачку евреем.

 

Яшей.

 

В гости к Яше я ходил, когда не было его родителей.

 

Папа Яшин коллекционировал монеты.

 

Дальше объяснять и не надо?

 

Через несколько моих гостеваний, Яша не пришел-таки никак целую неделю.

 

Не мог.

 

Папка Яшин за золотые монетки 17.. года всунул Якову борозд.

 

Яша спал на животе и плакал.

 

Папа Яшин плакал в деканате.

 

В деканате плакали все.

 

Подозревали всех, кроме меня.

 

Я лично расследовал это дело!

 

Меня даже разрешили пускать в гости.

 

Только меня.

 

И я не упустил свой шанс.

 

Я не спер ничего у своего нового и надежного друга Яши и тем самым заслужил новую ветвь доверия.

 

Я поднялся на другой уровень! Я стал другом Яши!

 

Мы занялись учебой: математика, физика, химия - три аза, с которых я сдал все олимпиады, во все ВУЗы города.

 

Я, наверное, должен был стать врачом и воровать органы у милых граждан, но Господь оградил меня от мединститута.

 

Я влез в строительную академию.

 

Когда общество бедных и наивных сельчан и горе-городских приголубов встретило меня - мне стукнуло шестнадцать.

 

Институтские годы я провел на мази.

 

Лощеные притирки, гордые, мажорные элементы и просто всякая фуфлятина типа заносчивых жирномордов - была на моей стороне.

 

Я пробивал им всё что можно.

 

Через того - этого, туда - сюда, брал с Костиков и Олегов, Мишек и Дашек со смежных потоков по «целой» за зачет.

 

А платил одну «целую» за всех разом, и кутил до утра по полному торсу!

 

Я был поганец! В сущности, вор!

 

В карты. В подвале нашего строймаза. Где-то в лаборантских сетях. У нас был "ибн-стол".

 

Там мы кропали по бузе.

 

Маленькие партии большой компании.

 

Давил всех!

 

За это многие на меня тыкали пальцем и явно не дружили.

 

Налохаченные мной в три дуги под ноль их карманы пустовали и гуляли на сквозняк.

 

Мне надо было жить или как?

 

А куртки кожаные?

 

А замазки?

 

А папироски, девочки?

 

А девчоночки?

 

Вот я и жил! Мать и отец, а сын кормит всю семью!

Что ж бывает и такое, грех этим гордиться, пусть всегда у каждого будет кусок хлеба, и пусть он не будет помышлять о крупице изложенного.

 

Я окончил институт смело и умело.

 

И решил завязать с бурками местными, с этой пацанвой, с этой блататой, и всякой приплодной наркоманской шебутней, ласково подметающей мои шаги и жаждущей внимания.

 

Я занимался спортом, кстати.

 

Не пил и не курил, людей бил редко, дурь не ценил, и решил-таки с прошлой манерой немного приостыть.

 

Это было циклом всего зрения.

 

Познакомился с одним делягой. И на его капустные, проездные - безопасные катнул в Европу шарфиком.

 

Там он оборзел вконец.

Возомнил, что его сотки спрятанные в трусах надежнее отношений.

И мы решили разойтись по норам.

 

Через пару месяцев блуканий по Польшам, Германиям, Австриям, еще там где-то куда-то, осел в жгучей Италии.

 

Мама-мия порка-мадонна, меня засняла на щелк!

 

Она вышла из поднебесного ряда и смекнула:

 

"Этот подчистит этих слончан макаронных наконец-то".

 

И дала добро!

 

Я и не навязывался никому.

 

Сначала ломил водку с граппой и сдавал на выходные замученным бездельем хохломордам и тупонатам-молдованам.

 

"Прости народ, я всё узрел".

 

Потом выносил мелочные шпаги, серебряные чайнички, всякую такую ковку.

 

Шмотье тырил редко.

 

И то артистом по бездомному катиле немного ехалось а так.

 

Жили кагалом на парасалях.

 

Всем маршем пили и ели.

 

Полосовали хреном стены.

 

Банда, в которую я попал, называлась Святая.

 

Я назвал!

 

Времена прудом запружены, а дядьки, с которыми я финтил, имели по родной сторонке, если не вышак, то вечной плашке "розыск" удосуживались.

 

Там и менты куравлевские и трешки поклевные метались.

 

Трешки разводили ухабных маракешов на кошель и хаты их дуделись мимо прочим.

 

Похвастаться нечем было.

 

И я откатился.

 

Гулял по ночному городу. Искал приключений.

 

Иногда в самый жар заходил на стадион Милано посмотреть футбол вместе с фанатами, и выходил, конечно, с полным рюкзаком телефонов.

 

Я не привираю ни на край. Полный рюкзак дерьма!

 

Бывало так, что трансвеститов рубили вокзальных и сажали в ящик, отнимая белый шмак ни за как.

 

Били чечетку по карману приезжего деляги из Парижу и увиливали в ноги на раз так.

 

Потом стали больших перемен задачки решать.

 

Вагоны с сигаретами - операции под малепами.

Банкоматы с фотолапой.

 

Денег скатывалось нормально. Видя, что фуфлы и главари подсели на крэк, дал драпу вместе с одним тёмкой в южную часть достопочтимой Италии.

 

Всю кодлу, которая осталась, кстати, в Миланах швориться за гамном, покидали на срока и отставили в сторону.

 

Мы стали полосовать фуры.

 

Добрые и милые фуры. Это был золотой год.

 

Я купил машину, снял нормальную конуру, завел прикольную румынку и стал жрать макароны, как умный баклан.

 

Ожирел духом.

 

Осел, другим словом.

 

Друзья рассосались.

 

Надо было кнокать чегой-то, и я тыранулся в Сан-Рэмо!

 

Чайки, море, пляжи.

 

Первое время подметал с пляжа сумочки, очёчки, шелуху до кочки.

 

Попозжа устроился надсменом на стройку и стал теперь погонять сифозных латиносов.

 

Топырился на их дискотеках. Там ломал целки карманов английским королям.

 

Научился драться ладошками и влюбляться в их женщин.

 

И всё-таки не стоял на одном месте.

 

"Сан-Ремо, казино, матерь Божья, ё моё".

 

Я был там, франт воплоти!

 

Мой костюм стоил больше чем моя жизнь, тогда как ночевал я, где придется.

 

В основном у моря с бутылкой самого лучшего виски, сыром, какого доселе не едал и куском отличного вяленого мяса.

 

Я был, наверное, одиночкой, волком.

 

Когда мне есть что рассказать - я говорю, и мне никто не верит!

 

Потому что я никому не верю! Потому что я в крови - вор!

 

Всю жизнь мою мне портят душу сладким.

Это трудно признать, также как и то, что я - еврей.

 

"Черт подери, как я люблю жизнь свободную от души и тела, просторов и веселья. Мирную размеренную жизнь".

 

В итоге, на думках, я рвал автоматы Монте-Карло, и нередкая рабочая масть со всего замученного квартала хавала ресторанную дрянь и запивала всё это кофем прям с утра.

 

Я угощал.

 

А местные гладили меня по головке и говорили: «хороший русский».

 

Море только штормило и небо приседало надо мной, когда я брал курс на Португалию.

 

Скорешовавлся с алкашней.

И рванул на угнанной ими тачке по просторам перебегов.

 

Португалия!

 

Я до тебя не доехал.

 

Чуя, что котлы слетают и ремни ослабли, не стал мешать хмырям вести свою угрюмую жизнь.

 

Я нырнул в поезд и помчался в Швейцарию.

 

Моей визы, которой не было - не нужно было, а сортир, в котором я пересек границу стоя под его потолком в позе паука, над полисменами - так и остался сортиром.

 

Я вышел бравым официантом.

 

Меня взяли, потому что, у меня было за что брать.

 

Я буду краток.

 

Там я вел себя не менее чисто и продержался на булавках и подачках месяца три.

 

Меня выслали в пинаты Монако позже.

 

Там я прокантовался добрых семь месяцев.

 

Я был никто.

 

Никто - это когда ты без бабок! Никто - это когда ты без имени! Рода! Языка! И еще и жид!

 

И я завязал быть вором. Я решил быть жидом.

 

Завязал выбивать у туристов портманешки.

 

Завязал нырять в море супермеркато за одеколонами и дорогим пойлом.

 

Завязал баранить желтые склады одежды.

 

Завязал быть таким.

 

Я давно этого хотел. Интерпол уже тянул свои длинные руки, как громко это не бубнит, но сдернул я на Родину.

 

Служить в стройбат!

 

"Служба вора переменит, служба вора перебьёт".

 

Мама дорогая - другая рама. Ходи сюда - буду ломать тихо рёбра.

 

Я один там был русский еврей! Остальная шашня вся сплошь от пальцев до мурла - черномазая мудня.

 

Деды плакали от счастья, что узнали про меня.

 

Армия положила конец всем упорствам и шатаниям.

 

Мы выносили по цепочке доски, цемент, арматуру.

 

Через забор, прямо на версты.

 

У Кешы был гаражик - там хезалась большая доля крапа.

 

Мне стало действительно претить это босотная шалотьба, быстро зажравшихся бивней и тупорылого быдланья.

 

И я набил полковнику харю теплым огарком из-под шашлыка.

 

Меня тыланули на застир об ФСБ-шную муть.

 

Строить банк бригадой на прифане.

 

Жучары все нерусские, туповатые, как костыли. И рвущиеся в бой, при каждой сопельке и нюне.

 

Я никого не тормозил.

 

Никого не барагозил.

 

За забор мы выталкивали всё, что оставалось не за действом. На лапу ФСБ-шным юнкерам, их кротам на общую фифу мы отпускали также честно.

 

Я отпускал им честно. Я морочился без порядка. Женился даже.

 

Но дело своей жизни не бросил. И армия всплакнула капитанами-майорами.

С голыми жопами наперевес от каш и водок.

 

После армии, я купил себе хату недалеко от центра - в царском доме, будь он неладен со своей трухлей. И луг за городом.

 

Посадил там клубнику и уже собирался сыграть спич, как подвернулось дельце.

 

Мой старый отморозок, который все эти годы долбил голыми руками бетонные стены, уломал меня пойти по контракту.

 

Стрелять я умел.

 

Еще в пятом классе, я ходил в тир, где научился стрелять.

 

Стрелял довольно кучно.

 

Я даже выигрывал значки и вымпел, которые помню даже не забрал из тира почему-то.

 

Там же я навернул первый вариант с номером пистолета.

 

И вынес его через проходную. Не мешаясь никому. Теперь у меня была мелкашка и три патрона!

 

Походив еще в тир несколько недель агнцом Божьим, я даже и думать забыл, что смог такое провернуть!

 

И всё расспрашивал: "Кто же это мог сделать?".

 

Это самое крутое в двенадцать лет!

 

Мой арсенал к пятнадцати замазался еще и на двух пустых рожках, подаренных Витьком.

 

Старом ружье, выкопанном из под досок на какой-то дачке.

 

И моей любимой ТТ-шке, которую я снял с вишневой девятки, прям с бардачка.

 

Я был козырь тогда...

 

И об этом никто не знал!

 

Но воевать я пошел. Мне казалось, я должен стать мужчиной, а не крадуном котят и блошек.

 

Я стал воровать жизни.

 

Если раньше, когда я крал, у меня это вызывало взрыв эмоций, положительных эмоций, то сейчас я ревел.

Я захлебывался в слезах и крал.

 

Жизни крал.

 

Убивал и втягивал в себя их черные-никчемные души.

 

Оправдывая себя, что это подлянка и грязь. Вечная грязь.

 

Но переворот в моей карьере случился быстрее обычного.

 

Я впервые почувствовал, когда крадут у тебя.

 

Друзей..

 

Я спал, обнимая их, как детей, я не плакал, как ребенок, я задыхался как женщина, потерявшая своё дитя, потому что ближе у меня никого не было и наверное не будет.

 

Я обнимал, разговаривая с ними.

 

Я оправдывался, что это пройдет.

 

Позже меня отправили в госпиталь поближе к дому.

 

И я остался пуст.

Пустой, как барабан.

 

Один.

 

Меня надо было срочно менять на другого меня.

 

Чтобы тот я переродился и окреп.

 

Так и произошло.

 

Того меня уже не было.

 

Был другой я.