Теплоход «Борис Нечерда» уверенно рассекал мощным стальным корпусом

толщу вод Атлантического океана. Казалось, волны сияли изнутри, настолько они были синими и чистыми. Яркие столбы света преломлялись, завязываясь где-то на глубине в мерцающие узлы. Тёплый ветер дружелюбно проникал всюду, делал упругим и одушевлённым полотнище флага, весело посвистывал в снастях. В трюмах пахло свежей древесиной, тысячи кубометров которой нужно было доставить к берегам далёкой Кубы. Словом, всё благоприятствовало доброму расположению духа и хорошему настроению. Однако, ни то, и не другое своего места в моральном климате экипажа не находило. Не было слышно ни шуток, ни весёлых разговоров, как, впрочем, и разговоров вообще. Экипаж теплохода предпочитал изъясняться с окружающим миром письменно. За глаза его так и называли "писательским", и имя известного украинского поэта и прозаика Бориса Нечерды здесь совершенно ни при чём. Пристрастие к сочинительству всевозможного рода жалоб, кляуз, и, наконец, просто доносов исподволь овладело моряками, в прошлом своём нормальными людьми и производственниками. Писали все и про всё, и куда угодно.

Однажды анонимка угодила даже в банно-прачечный комбинат! В ней сообщалось о провозе прачкой Галей контрабанды, припрятанной ею в кладовой белья. С приходом судна в порт на борт прибыла армия таможенных чиновников всевозможных рангов. Они тщательно обследовали каждый квадратный сантиметр судовых помещений, перерыли всё бельё, включая грязную ветошь из машинного отделения, вскрыли обшивку в кладовых и прилегающих коридорах и ничего не нашли. Потому что ничего и не было. Галя стольким отказывала в амурах, что заподозрить в поклёпе можно было кого угодно, то есть никого конкретно. Но в отпуск её на всякий случай отправили, и экипаж тринадцатой зарплаты лишили. Таким образом, награда нашла героя.

Идейным вдохновителем писательской горячки по праву считался помощник капитана по политической части, так называемый, "помполит" или же, за глаза, попросту "помпа". Сергею Афанасьевичу Плёнкину перевалило за пятьдесят, телосложения он был дородного и характера прескверного. Доносы и кляузы, как авторские, так и анонимные, Сергей Афанасьевич принимал круглосуточно в форме письменной, устной и даже по телефону. Дух сутяжничества царил в экипаже, делая флотскую, и без того сложную, жизнь невыносимой. Последствия повального стукачества ложились тяжёлым бременем на плечи командирского, в особенности, штурманского состава. Именно помощники капитана, отвечая за организацию труда и быта, служили наиболее лёгкими и уязвимыми мишенями для критики, козлами отпущения, на которых можно было легко взвалить вину за различного рода упущения по службе, ибо, без нарушений понятие "служба" носит чисто аморфный, абстрактный характер. Время от времени штурмана роптали, поднимали гордые головы, но тут же получали по ним и на некоторое время успокаивались. Самого непокорного из них - второго помощника капитана Анатолия Павловича, человека солидного, в возрасте, непревзойдённого специалиста, уважали и друзья, и враги. Палыч слыл человеком принципиальным, резал правду-матку в глаза, перед начальством не заискивал, а институт помполитов считал не только лишним, но и крайне вредным.

Монотонно текли флотские будни. По вечерам их скрашивали просмотры кинофильмов, перед началом которых так любил выступать помполит. Под предлогом политинформаций разбирались очередные судовые сплетни, занимая большую часть времени и умов. А свой любимый фильм "Истребители" помпа стремился вставить в просмотр когда надо, и не очень. Поговаривали, что когда-то Сергей Афанасьевич учился в лётной спецшколе, но был комиссован по состоянию здоровья, по причине чего и подался на флот. С годами же любовь к пятому океану у него не только не прошла, но многократно усилилась. Он очень любил читать книги о лётчиках, а письменный стол его, кроме гипсового бюстика вождя, украшал заключённый в деревянную рамку фотоснимок Валерия Чкалова.

Во всём мировом торговом флоте ночная вахта второго штурмана продолжается с ноля до четырёх часов. Эта тяжёлая, неблагодарная разновидность ночного бдения вполне оправданно носит название "собачьей" или "собачки". Как долго накануне не расслабляйся, спать всё равно захочется. Но поскольку понятие отдыха закреплено служебным уставом, то носит оно характер обязательный, и никакой помполит не в силах заменить его никаким общественным мероприятием. Поэтому, исправно неся свою вахту, Палыч иногда бывал на просмотрах кинофильмов, а уж на политинформациях не бывал никогда, чем вызывал молчаливое недовольство бессильного, в этом случае, помполита. Живи, как говорится, по уставу, завоюешь честь и славу! В одну из полуночных вахт, после очередного внеочередного просмотра "Истребителей", Палыч заскучал. Медленно тянулись секунды, складываясь в минуты, чтобы затем составить часы, и таких часов следовало насчитать целых четыре. Бархатное чёрное небо с его яркими звёздами наталкивало на мысль, что лучше бы помполит стал лётчиком и исчез в необъятных воздушных просторах на самом быстром в мире самолёте. А впрочем, почему в этом Плёнкину и не помочь? Может, тогда и жить стало бы веселей, и секунды быстрей побежали бы.

Долго ходил второй помощник по мостику, о чём-то размышляя и, время от времени, улыбаясь про себя, а ровно в два часа ночи в каюте помполита раздался телефонный звонок. Сначала сонный Сергей Афанасьевич никак не мог сообразить, что же произошло. Но когда понял, что его просят срочно прибыть на вахту, то взлетел на капитанский мостик прямо в пижаме малинового цвета и в шлёпанцах на босую ногу. Ещё бы! В кои времена он хоть кому-то понадобился!

-Что случилось, Анатолий Павлович? - старался подавить нотки волнения в голосе Плёнкин.

- Ночные полёты, - прошептал заговорщицки Палыч.

- Какие ещё такие "ночные полёты"? - спросил тоже почему-то шёпотом помполит.

- Обыкновенные! - отвечал штурман, надевая на себя спасательный нагрудник.

- Это парашют! - сообщил он. - А вот это, - Палыч ткнул пальцем в сигнальную лампочку, - катапульта. Чуть что - сразу за борт! Мы же истребители! Просекаете?

Плёнкин просекал. В его памяти мгновенно возникли строки из страшных закрытых приказов по пароходству по результатам расследований случаев, связанных с пропажей людей, часть из которых произошла по причине сумасшествия. Не дай бог что, припомнят ему и придирки к ночной вахте из-за пропусков политзанятий, мол, не успевали люди отдыхать, да и "Истребителей" тоже припомнят. Струхнул помпа не на шутку.

Палыч же, невозмутимо докурив сигарету, произнёс - Ну, кажется, пора! Присмотрите, пожалуйста, за горизонтом, у меня сегодня обязательная программа.

Они вместе вышли из штурманской рубки на палубу. Палыч широко раскинул руки и, издавая жужжащий звук, принялся бегать вокруг трубы, вслух отсчитывая круги. Дойдя до десяти, второй помощник "подлетел" к обалделому помполиту и успешно "приземлился".

- Ну как?! - снимая нагрудник и отдуваясь , спросил он Сергея Афанасьевича.

Ничего не ответил Сергей Афанасьевич, только поднял кверху большой палец, мол, во! Все слова в горле застряли.

 

На следующий день помпа выглядел подавленным и притихшим. Чтобы не привлекать внимание судового врача, он выпросил у капитана медицинский справочник под предлогом подготовки к санитарному обходу. В самом деле, было бы не совсем красиво проявить перед доктором свою некомпетентность по части санитарии. Но в действительности помполита интересовал раздел о психических заболеваниях. Случай со вторым помощником подходил практически под все их виды. Из всего прочитанного Сергей Афанасьевич твёрдо усвоил, что не нужно больным противоречить, стараться разубедить в чём - либо, дабы не спровоцировать вспышки гнева, либо отчаяния. На отдельном листике он выписал симптомы различных психических отклонений и весь деь внимательно наблюдал за Палычем, стараясь отметить оные в его поведении. Но второй помощник оставался весёлым, с азартом сражался в шахматы и никаких поводов для беспокойства не подавал. Так что Сергею Афанасьевичу даже начало казаться, будто недавнее событие ему попросту привиделось, а ночью... Ночью он сам поднялся на мостик, в ожидании получить подтверждение, что происшедшее ему не приснилось и не померещилось. Сначала всё шло спокойно. Ему удалось разговорить Палыча, и тот, в порыве откровения, признался, что обожает фильм "Истребители" и весьма сожалеет, что выбрал профессию моряка, а не лётчика. И вот, когда Сергею Афанасьевичу начало казаться, что штурман вполне нормален, и, когда он уже хотел было отправиться спать, неожиданно последовало предложение Палыча отправиться в ночной полёт вместе. Памятуя рекомендации медицинского справочника, помпа возражать не стал, а только молча пожал плечами. При слабом ночном освещении не было видно выражения его лица, но даже самое яркое воображение не могло бы представить его более глупым, чем оно было на самом деле. Оставив в рубке вперёдсмотрящего, и, прихватив два спасательных нагрудника, Палыч взял Сергея Афанасьевича под локоток и вывел на верхнюю палубу, которая была достаточно хорошо освещена. Он надел нагрудник на себя, надел на помполита, дал отмашку сигнальным флажком, прокричал "От винта!" и принялся кружить вокруг трубы, не забывая отсчитывать круги, и всячески подбадривая помпу. Сергей Афанасьевич сначала отнекивался, но всё же под напором не устоял и несколько кругов вокруг трубы сделал. Слишком уж велико было опасение того, что спятивший штурман может угрозу катапультирования, в самом деле, осуществить, и тогда... Только бы его до Кубы довезти!

 

Так и повелось из ночи в ночь. Лишь однажды летунам пришлось сделать двенадцать кругов вместо десяти, поскольку Сергей Афанасьевич забыл об отмашке, и всё пришлось начинать сначала. С этого момента к вопросу отмашки он стал относиться особо ревностно, бойко надевал нагрудник и громко подавал команду "От винта!". Вот только жужжать во время полётов избегал: очень уж не по себе было. В экипаже резкое потепление отношений между помполитом и вторым помощником не прошло незамеченным. Помпа страдал хроническим недосыпанием, политинформации прекратились, кляузы разбирать стало некогда. На вопрос общественного киномеханика : --Какой фильм будем смотреть? Палыч громко выкрикивал: - Истребители! - заговорщицки подмигивая при этом Сергею Афанасьевичу. Капитана, некоторым образом, настораживали изменения в поведении помполита, особенно, когда тот ответно подмигнул Палычу, а вышло так, что вовсе не Палычу, а ему, капитану. Но, чего в дальнем плавании не бывает!

 

Когда до прихода на Кубу оставалось всего несколько дней, в дверь капитанской каюты неожиданно постучали. Это был второй помощник. После формального обсуждения вопросов, связанных с предстоящей выгрузкой леса, Палыч осторожно поинтересовался, не показалось ли капитану поведение его помполита, по меньшей мере, подозрительным. Капитан мгновенно вспомнил о медицинском справочнике, о странных подмигиваниях и ответил вопросом на вопрос, а именно, что побудило Палыча к такому умозаключению? Тогда-то второй помощник и поведал капитану о том, как его измучил помполит своими ночными полётами и коротко изложил, в чём именно они заключались.

- Да вы сами можете во всём лично убедиться! Вот приходите к двум часам на мостик. Лучше незаметно, чтоб не спугнуть, потому, как при случае за борт сигануть может. - Катапультируюсь, - говорит, и всё тут.

-А почему он именно к тебе, а не к старпому на вахту приходит? - словно почувствовал неладное капитан.

- Так мы с ним один и тот же фильм смотрим! - сказал, как отрезал, Палыч.

 

Той же ночью капитан оборудовал возле шлюпки небольшое укрытие, набросив старый брезентовый чехол на свёрнутый наподобие верёвочной лестницы штормовой трап. Прихватил он с собой и судового врача, во-первых, как свидетеля, и, во-вторых, как специалиста. Доктор, даже приблизительно не предполагая, зачем его разбудили среди ночи, удобно устроился возле трапа, сложив пухлые ручки на животе, и продолжал дремать. В душе капитана происходила борьба противоположностей, в любом случае ситуация была крайне нелепой, и он, капитан, был к этой нелепости причастен.

В эту ночь помполит все ожидания не то что оправдал, но много превзошёл, пребывая в отличном расположении духа. Через пару дней он доложит обо всём, в присутствии капитана, Генеральному консулу. Второго помощника поместят в психушку и ночные полёты прекратятся. Раздумывая над этим, Сергей Афанасьевич отметил про себя, что он, исподволь, в ночную жизнь втянулся, сбросил лишний вес, и, как-то внутренне, подобрался. А вот Палыч был совсем плох. Он пожаловался напарнику на жёсткую боль в пояснице и живо изобразил состояние отчаяния в связи с тем, что именно сегодня, якобы, предстоит совершить не обычный тренировочный, а боевой! вылет. Но Сергей Афанасьевич оказался, в свою очередь, на высоте, заявив, что он готов лететь в одиночку, лишь бы драгоценный Анатолий Павлович не нервничал. Ведь именно так предписывалось поступать в подобных случаях медицинским справочником. Прихватив нагрудник, помполит вышел на палубу, ловко надел его, а на одобрительный жест коллеги, означавший "лети, мол", потребовал, перекрикивая шум судового двигателя, - А отмашку?! Отмашку-то дай!

Доктор в засаде вздрогнул, совершенно перестал дремать, вытаращил глаза и почему-то открыл рот.

- Пристегнулись! - прокричал Палыч, - От винта!

И помполит , на этот раз с жужжанием, весело закружил вокруг трубы, вслух отсчитывая круги. Капитан и доктор, затаив дыхание, выглядывали из своего укрытия и, время от времени, когда помпа закладывал слишком уж крутой вираж, подталкивали друг друга локтями в бока.

Сразу же, по приходу в Гавану, Сергея Афанасьевича отозвали в партком

для участия в работе жилищной комиссии. Да так срочно, что он даже с экипажем толком проститься не успел, вроде как ветром его сдуло. Ему на смену прислали нового помполита, из водолазов. Писательская эпопея прекратилась, да так, будто и не было её вовсе.

Как-то за чашкой чая на мостике капитан, доктор и Палыч сошлись во мнении, что у Сергея Афанасьевича всё должно сложиться благополучно, поскольку ворон ворону глаз не выклюет. И впрямь, впоследствии оказалось, что он пошёл на повышение и получил вне очереди квартиру, поскольку партийный комитет пароходства возглавил бывший полковник авиации.

Вот уж поистине - От винта!