Глава 3. Село Вознесенка.

 

О Вознесенке я постоянно слышала с детских лет от моей бабушки, от отца, от других родственников, родившихся и обитавших в ней какое-то время. Среди моей родни второго, третьего и четвёртого колена уроженцев Вознесенки было особенно много. Но и просто уроженцев Вознесенки - не родственников - в мою бытность на Южном Урале можно было встретить во многих местах: в Миассе, в Челябинске, в Верхних Карасях, на Ленинском прииске. И все говорили о Вознесенке с какой-то особенной теплотой. Позднее я поняла почему - это было родное гнездо, это была родина.

Вот я, маленькая девчонка, живу в селе Верхние Караси. Село и его окрестности кажутся мне лучшим местом на земле и, поскольку его не с чем было сравнивать, то и очень большим. Но вот из Вознесенки приезжает вместе с родителями моя двоюродная сестра Галька, моя ровесница. Скучая по своему селу, в котором родилась, она нахваливает свою Вознесенку так смачно, с таким жаром, что меня тянет туда взглянуть, такова ли она замечательная на самом деле. Я ревниво справляюсь у Гальки, меньше Вознесенка или больше Верхних Карасей, про себя конечно уверенная в том, что наверняка меньше.

- Да ты чё! Вознесенка раз в десять больше твоих Верхних Карасей! - отвечает Галька.

Я не верю этому и, ревнуя к своим Верхним Карасям неведомую мне Вознесенку, дуюсь на сестру.

Потом наша семья переехала на Ленинский прииск. Как-то меня, чуть подросшую уже, но ещё по-прежнему девчонку, братья взяли с собой на озеро Морскалы, около которого возвышалась с крутым подъёмом гора высотой примерно с километр. Забравшись на гору, мы любовались панорамой других гор и лесов вплоть до линии горизонта. То ли Герка, то ли Женька - не помню - махнул рукой и сказал мне:

- А вот там находится Вознесенка, где жили наши папка и бабка, можно пешком дойти.

И так призывно вспыхнуло во мне желание немедленно пойти туда!

Будучи уже студенткой, я не раз приставала к моему отцу с просьбой поехать в его родную Вознесенку – ну, интересно же! - но что-нибудь да мешало, а главное, это казалось так далеко и так неудобно добираться туда - надо было ехать или на попутках, или до Учалов по железной дороге, а оттуда пешком, или опять же на попутках. Спустя годы, во время очередного моего приезда в Миасс к родителям я увидела на вокзале в расписании движения междугородних автобусов пункты назначения: и Ленинский прииск, и Верхние Караси, и, наконец, Вознесенку.

- Надо непременно съездить! - решила я, но опять что-то помешало. Да и папка возражал:

- Что там делать? Там никого уже из родни не осталось. Не у кого даже остановиться переночевать!

Разоренная в годы коллективизации и раскулачивания Вознесенка и связанные с этим горестные воспоминания уже не манили отца; он вместе с матерью навсегда покинул родное село в 1933 году, после того как арестовали его родителя и сослали неведомо куда, а вскоре выяснилось, что родителя он тоже потерял навсегда.

А когда уже после смерти папки я взялась за эти записки, желание посетить Вознесенку вновь разгорелось. Я столько о ней слышала! В конце концов, это же родина Кузьминых. Но как поехать? Автобусное сообщение до Вознесенки уже отменили - бензин-де стал дорог, и число желающих ездить туда-сюда в годы перестройки и обеднения простых сограждан значительно сократилось. На помощь пришла моя двоюродная сестра Галина, которая не только родилась в Вознесенке, но и прожила там часть своего детства, а в юности, после восьмого класса вдруг оставила городскую школу в Миассе, снова уехала в Вознесенку учиться на курсах механизаторов, выучилась на тракториста и комбайнера и по призыву партии и правительства махнула в Казахстан поднимать целину. Ну а в нынешнее время сам Бог велел ей время от времени ездить в Вознесенку - там, на кладбище, были похоронены её мать, дедушка и бабушка по материнской линии, дяди и тёти. Галина и стала моим гидом, за что я ей весьма благодарна.

Осенью 1997 года мы с Галиной отправились на Урал – я из Москвы, она из Херсона - встретились в Миассе и остановились на несколько дней у её родственницы по материнской линии Веры В. Вера уговорила своего зятя Анатолия, у которого была своя машина, свозить нас всех на денёк в Вознесенку.

- Только за бензин заплатите ему, - сказала она нам с Галиной.

30 сентября мы поехали: Вера, Галина, её дочь Лена, я, а повёз нас Анатолий. День был тёпел и светел, по-осеннему с грустинкой. Дорога шла через старый Миасс. Вскоре мы выехали за пределы города. Великолепные виды: невысокие округлые горы, кое-где выходы на поверхность земли гнейсовых горных пород, леса в осеннем уборе, перепаханные после уборки хлеба чёрные-пречёрные пашни, поля, покрытые нежной зеленью озимых всходов. Такая красота вокруг! Такое осеннее разноцветье с преобладанием золотистых тонов!

Вот наша машина доехала до поворота с указателем «Ленинский прииск - 14 км». У меня защемило в груди: захотелось и туда заехать. Там тоже родные мне места. Но путь наш лежал в Вознесенку, и незачем было дробить день.

Галина предупредила меня, что от прежней Вознесенки осталась примерно одна шестая часть; это когда-то Вознесенка была огромным богатым селом, а теперь она так себе – обычная деревня. Смотри, мол, не разочаруйся. И в самом деле мы ехали себе ехали по широкой, хорошо утрамбованной дороге, мимо невысоких гор, покрытых мелколесьем, мимо заросших травой пустырей по обеим сторонам дороги, и как-то совсем незаметно проскочили деревенские домики, но уже издалека увидели громаду собора на площади. Он словно раздвинул собой пространство вокруг себя, даже небо освободилось от белых облаков, которые уплыли к линии горизонта, и небесная голубизна спорила с серо-голубым цветом куполов собора.

Было около 10 часов утра. «Да ведь это совсем недалеко от Миасса! - подумалось мне. - За час с небольшим мы доехали. В Москве на дачу дольше едешь. Это же надо! Прожить целую жизнь, стремиться увидеть прародину моих предков и впервые на ней оказаться, когда мы с сестрой остались чуть ли не единственными представителями из старшего поколения семьи Кузьминых».

Я ощутила комок в горле от сложных чувств, охвативших меня. Так вот он каков! Храм, в котором крестили, венчали и отпевали на протяжении многих лет жителей Вознесенки. Крестили моих дедушек и бабушек, моего и Галиного отца, наших дядюшек и тетушек, да и теперешние мои спутницы Вера и Галина крестились здесь.

По правде говоря, первые поселенцы и мои предки в их числе не могли отгрохать такой грандиозный собор. Прибыв в эти края, где уже велась незначительная разработка меди в руднике с башкирским названием Кизникей, они стали обустраиваться и, как водится, срубили поначалу скромную деревянную церковь. Местный батюшка освятил её во имя Вознесения Господня, а через пару лет переименовали по названию храма и всё поселение на более привычную для русского уха Вознесенку. Годы шли, село разрасталось и богатело. За счёт чего? Можно сказать, повезло селению: уральская земля явила не только медь и железо, но и золото. Повсеместно открывались новые шахты, требующие рабочей силы, и со всей округи стали подтягиваться в эти края разные работные люди, и вместе с ними перекупщики-торговцы, купцы, управители, горные специалисты. В конце XIX века население Вознесенки возросло до трех тысяч. И тогда на месте деревянной церкви на средства богатеев-золотопромышленников возвели каменный храм.

Большущий пятиглавый собор с прекрасной строгой архитектурой, с пристроенной к нему сбоку трехярусной колокольней поражает своим величием. Серовато-голубоватые, со стальным отливом луковки всех главок похожи на шлемы древне-русских богатырей. На колокольне ныне есть небольшой колокол взамен сброшенного в год закрытия храма большого колокола, звон которого, как сообщает сестра, когда-то разносился на многие километры окрест. Да уж. Собор был задуман и выстроен в мужском обличии. Это не церковка небольшого сельского прихода. Это – Собор!

Теперь храм снова действующий, но открыт только по выходным, а мы, к сожалению, приехали в будний день - в понедельник. Ажурная металлическая ограда и такие же ворота на замке не дают возможности подойти к храму поближе. По периметру ограды валяются неубранные груды обломков кирпичей, вероятно, от прежней, более монументальной ограды, от которой остались только угловые столбики да входная арка ворот из кирпича. Но мне больше нравится нынешнее ограждение, своей ажурной легкостью и воздушностью не скрывающее нижней части собора. Он как бы вышел на простор широкой площади, не признающий никаких ограждений, видный издалека, притягивающий внимание. Вид его даже не портит облупившаяся во многих местах побелка поверх кирпичной кладки наружных стен собора.

Галина стала рассказывать о соборе - какой он был прежде, какие службы в нём были, какой хороший хор пел, как на Пасху устраивали импровизированную иллюминацию, для чего на кирпичных столбах ограды устанавливали бочки со смолой, которую поджигали вечером, а на горе неподалёку из соломы выкладывали огромные буквы «ХВ», которые тоже поджигали. С горы стреляли из пушки холостыми снарядами. А какой торжественный был при этом да с колокольным звоном крестный ход!

- А внутри-то храм какой красивый: мраморный пол, огромный иконостас, три выхода, и такой свет необыкновенный из-за цветных стёкол в окнах, - вещала сестра.

Сестра моя родилась в 1939 году, в этом храме родители ее окрестили, и маленькой девочкой она бывала на службах, помнит пасхальные богослужения, когда она вместе со всеми прихожанами причащалась.

- Когда же был закрыт храм? - спросила я сестру.

- Точно не помню. Наверное во время войны или после войны. Здесь устроили зернохранилище. Колокола посшибали. Зачем-то цветные стёкла расколотили, и мы, ребятня, собирали осколки для игры. Хорошо хоть иконы население разобрало по домам. Говорят, что когда недавно храм снова открыли, некоторые сохраненные иконы вернулись.

Ах, жалко – мы не можем войти внутрь собора! Сестра говорит, что остались с прежних времен в довольно приличном состоянии некоторые фрески.

Я обратила внимание на какой-то обелиск перед собором. Подойдя поближе, пыталась прочесть, но надпись на мемориальной доске стёрлась. Галина тоже не знала в честь чего памятник, и мы решили, что он увековечил память погибших жителей Вознесенки в Гражданской войне. Но не в Великой Отечественной войне. Галина сказала, что обелиск стоит тут очень давно. Она маленькой была и видела его.

И только дома, совсем недавно войдя в интернет, я узнала, что памятник сооружен в 1883 году и посвящен отмене крепостного права при императоре Александре Втором. Надо же! Устоял в лихие годы. Не растащили по камушку местные жители и даже обнесли его, по всему видно в недавнее время, весёленькой оградкой.

Я сфотографировала храм, мы ещё какое-то время постояли, но стал накрапывать дождь из невесть как быстро примчавшейся тучки, и мы поехали к дому Галиной двоюродной сестры Зои З., 1926 года рождения, пожилой и больной, прикованной к постели из-за больных ног женщины. Зоя - дочь «тети Ени» Густоевой, урожденной Петровой, которая была родной сестрой тёти Тани, Галиной матери, в девичестве тоже Петровой. Фамилия тети Ени - Густоева по мужу - навела меня на мысль о родстве с нашей бабушкой, но Галя сказала, что если и было какое родство, то непрямое, что это другая, не наша, ветвь Густоевых.

Сестра уверенно показывала дорогу, и вскоре мы подкатили к дому, приветливо глядевшему на нас из-за ограды всеми своими окнами.

Заходим во двор, густо усеянный овечьими сухими какашками, с виду похожими на чёрные орешки. В одном месте лежит неубранная хозяином коровья лепёха. Двери стайки раскрыты - там никого нет; видимо, скот пасется. Собачья конура с привязанной, лающей на нас собачонкой. Есть колодец вплотную у стены сарая, устроенный как-то не по-уральски - я первый раз такой вижу: без привычного сруба и вОрота, кое-как прикрытый круглой деревянной крышкой - какой-то недоделанный колодец.

Под навесом хозяин дома с двумя мужиками колдуют над сломавшимся мотоциклом; нас ведь не ждали. Здороваемся и по трём-четырём крутым ступенькам поднимаемся в сени. Прямо - дверца в холодный чулан. Налево - обитая войлоком дверь, ведущая в жилое помещение. Мы разуваемся в сенях и входим в просторную кухню. На полу круглые, самодельные из лоскутных жгутов цветные коврики. Большая печь побелена известью. В углу у двери рукомойник и «благоухающая» от помоев лохань. Я заметила также в углу проделанную в полу дырку - специально для кошки, чтобы она беспрепятственно лазила в погреб ловить мышей. Вспомнила: да, были такие отверстия для кошек в деревенских домах. У стены, слева от входной двери кровать, на которой до нашего прихода лежала больная хозяйка. У окна небольшой обеденный стол. Хозяева живут вдвоём. Увидела я, конечно, икону в «красном углу», а рядом почему-то не сочетающуюся с нею репродукцию с картины «Ленин на съезде комсомола». Вспомнила мамин рассказ о том, как в годы церковных гонений иные верующие вешали в красном углу портрет Карла Маркса, закрывающий икону Божьей Матери. Вечером Божья Матерь оказывалась поверх Карла Маркса. В связи с этим существовало такое присловье: «Перевернуть Карлу Марлу на Пресвятую Богородицу». Но церковные гонения давно прекратились, а картинки с типично советским содержанием в деревенских избах остались. То ли потому что молодое поколение, выросшее в безбожии, привыкло к ним, то ли на пропагандистский подтекст никто уже не обращал внимания – цветная картинка висела «для красоты». В деревне очень не любили выбрасывать старые отжившие вещи, старались их к чему-нибудь приспособить, но к чему можно приспособить потемневшую от времени и засиженную мухами картинку? Вот она и висела привычным пятном на стене.

В соседней комнате, обычно именуемой в деревне «горница», сервант с посудой, холодильник иностранной марки, японский телевизор, полированный шкаф - это все из нашего времени и отражает возросший достаток хозяев за годы советской власти. И только кустарно сделанные портреты хозяев времён их молодости на стене напоминают более давнее время. А в простенке между окнами, где висит зеркало, к раме зеркала прикреплены уже современные детские фотографии - вероятно, внуков. Молодая смена упорхнула из родительского гнезда и шлёт теперь весточки и фотографии из других краёв.

Поговорив немного с хозяевами, мы объявили о том, что приехали не столько в гости, сколько побывать на могилах родственников, и что сегодня же намерены уехать.

Кладбище в Вознесенке всегда существовало только в одном месте. Стало быть, все мои прапращуры и пращуры лежат здесь же. Огромная по меркам села территория кладбища с давних времён огорожена каменной стенкой, которая обозначает прежние границы, И сестра сообщает, что многие захоронения представляли собой семейные склепы, имели памятники и монументальные кресты – село было большим и богатым. Но сейчас за этой стенкой находится всего лишь несколько десятков могил - чаще с покосившимися крестами, реже с бедноватыми стандартными памятниками. Остальное пространство – еле заметные холмики, почти сравнявшиеся с поверхностью земли. Мы идём прямо по этой бугристой, заросшей разнотравьем поверхности, т.е. по чьим-то могилам, ушедшим в землю. «Ну, и где вы, мои родные косточки, лежите? Где тут прапрадед Николай, где прадед Василий, где прапрабабушка Домна и прабабушка Наталичка? А где тут густоевская ветвь ушла в землю? - Прадед Пимен и прабабка Дарья? Ну, лежите, лежите! Я вас никогда не видела, как и вы меня, но вы частично воплотились во мне, и я живу благодаря вам и с благодарностью воскрешаю вас в моей памяти!» - думала я, ступая по кладбищенской земле. С неба сеялся мелкий слезливый дождичек, словно оплакивал отжившие поколения жителей Вознесенки…

После кладбища всей компанией мы должны были снова ехать к Галиным родственникам, но мы с нею решили остаться и погулять в окрестностях Вознесенки и в самой Вознесенке, благо дождик кончился, и выглянуло несмелое осеннее солнышко. Вера было запротестовала: мол, как бы хозяева не обиделись. Мы её успокоили: «Вы там пейте себе чай, а мы через часок придём и тоже попьём, а походить нам непременно надо - ведь не чай же пить мы ехали сюда!»

Изумительный осенний пейзаж! И хотя на самом деле Вознесенка сильно сократилась, я могу теперь с уверенностью сказать, что село было огромным, раскинулось привольно - это видно и по широченным улицам - что тебе нынешняя улица Тверская в Москве! - и место замечательное. Есть в нём какая-то притягательность, какая-то особая аура. Ведь вот я впервые в Вознесенке, а почувствовала «её дух». Мне хорошо в этом селе.

- Походим по улицам на обратном пути. Пойдём к речке, а потом на горки - оттуда далеко всё видно - предложила Галина и потянула меня в сторону речки, где в бытность её детства ребятня проводила почти всё летнее время. Это и есть речка Кизнихта, но Галина запамятовала название.

- Мы её звали просто Речка - сказала она, и я согласилась с нею: ведь и в Верхних Карасях мы не знали, что наша речка называется Караси (ещё точнее: Кара-су), и тоже называли её Речкой с большой буквы. «Пошли на Речку!»- говорили мы, и не надо было называть её, так как она была единственной.

Ну, речка как речка. Небольшая - вроде и нечего смотреть, а Галина начинает рассказывать, какая она была уютная и притягательная:

- Вот смотри: видишь на том берегу остатки кустов? Всё это были густые заросли черёмухи и смородины, и весной, когда черёмуха цвела, деревья покрывались белым цветом. А как пахло! А какую крупную смородину мы собирали и ели здесь летом! На этом же берегу, ближе к селу были капустники, то есть сажали капусту. Сама же речка была мелкой, мы переходили её вброд, чтобы подняться вон на те ближние горки, на которых сплошняком росла крупная земляника. Вода в речке была прозрачная и чистая - это сейчас из-за запруды вода застоявшаяся, но и тогда купаться мы ходили на пруд - туда мы с тобой сходим тоже, а на берегу речки мы просто играли. Сейчас всё не то уже: черёмуховые заросли - сама видишь, какие стали. Русло речки изменилось. Тут было много ключей - они куда-то пропали.

В самом деле здесь всё было не так, но и сейчас берега речки, покрытые мягким травяным ковром, замечательные и располагают, чтобы посидеть разувшись или раздевшись, подышать настоянным на лесных и полевых ароматах воздухом, задумчиво поглядеть на горки.

- Ну, пошли на горки?- предлагает Галина.

Я вижу, что глаза её сияют тихим светом воспоминаний, ей не менее чем мне, интересно бродить по окрестностям Вознесенки, только у меня интерес несколько иной, чем у неё, поскольку я нахожусь здесь впервые и у меня интерес, если так можно выразиться, познавательный, а не ностальгический, как у Галины.

Галина хочет провести меня на ближние горки, невысокие и безлесые, куда бегали собирать землянику - «попастись», если не хотелось идти далеко за серьёзной ягодой. Сейчас осень и вроде бы на этих горках делать нечего, но у нас-то другая цель - с этих горок лучше всего обозревать Вознесенку, так как горки эти ближе к ней подходят. Чтобы попасть на горки, как я уже сказала, речку переходили вброд. Сейчас же перед нами встала непреодолимая преграда - вода выше колена, мостика нет, кто-то перекинул через выступающие из воды камни неширокую доску, на которую я со своим головокружением ступить не решилась, а свалиться в осеннюю воду и вовсе не хотелось.

- Я бы попыталась прыгнуть на камень, - хорохорилась Галина, но я воспрепятствовала этому, так как сама на такие акробатические трюки уже не способна.

Пошли довольно далеко вдоль речки. Дошли до разваливающихся мостков и перешли, наконец, речку. На те, первые горки, где Галина в детстве собирала землянику и с которых лучше всего смотреть на Вознесенку, возвращаться не хотелось. Поднялись на другую горку, немного дальше от первых. Она сейчас покрыта пожухшей осенней травой. Кое-где из земли выступают горные породы: кварц, гнейсы, змеевик. Мы поравнялись с грудой белых мраморных обломков.

- Это была красивая часовенка,- сообщила Галина.

Я стала перебирать обломки камней и вдруг увидела маленькую, в палец длиной, ящерицу, греющуюся на осеннем солнышке. «Не дочь ли Хозяйки Медной горы припожаловала?»- подумала и улыбнулась я. Выбрала несколько мраморных камешков, чтобы положить их на могилу бабушки Кузьминой в Миассе и папки в Челябинске. Хоть и веет от моих намерений язычеством, хочется передать моим дорогим бабке и папке привет от их родной Вознесенки.

Поднялись повыше. Безмолвные пространства вокруг, но наличие людей всё равно угадывается – вон пчелиная пасека, вон пасется скот, вон чья-то стреноженная лошадь щиплет траву, вон и Вознесенка, окутанная осенней дымкой, с возвышающимся в центре собором. А Галина начала рассказывать и показывать:

- Смотри, Люсь, туда: на ту горку, под берёзки ходила вся Вознесенка праздновать Троицу.

Смотрю: несмотря на осенний пасмурный денёк, весь березняк на горке светится белизной стволов.

- А вот та горка покрыта вишнёвником. Она очень красивая весной, когда расцветает вишня. Туда вся Вознесенка бегала за вишней, - продолжала показывать Галина, а я вспоминаю, что про эту вишню рассказывала мне моя бабушка, сопровождая рассказ вкусным причмокиванием: «Разве сейчас такая вишня? Вот в Вознесенке вишнёвка была! Крупная, сладкая!»

Гористая местность, где мы с Галиной, находимся - это по сути три похожих горы с названиями: Малая Мостовая, Средняя Мостовая (в записках моего деда она именуется Середней), Большая Мостовая. Именно на склоне Малой Мостовой, если следовать словам Галины, мы нашли груду обломков мрамора от часовенки. От мостика, по которому мы переправлялись на другой берег речки, дорога ведёт на село Кирябинское. (Историческая справка: село Кирябинское основано в 1791 году. Название получило по речке Кирябинке. В 1881 году была построена деревянная церковь).

Невысокая длинная горка, на склонах которой летом росла особенно крупная и сочная земляника и на которую мы не попали в самом начале нашего пути, называется Долгой. За нею находились шахты - Большой Коран, Краснохта (Краснохта по названию одноименной речки) и другие. Эти названия упоминаются в дневнике моего отца и в бумагах деда. Где-то там – на Мансуровской шахте - завалило моего прадеда Василия Николаевича Кузьмина, и его еле живого и искалеченного извлекли наверх лишь на третьи сутки. На шахтах Большого Корана одно время трудился мой дед Алексей Васильевич Кузьмин, и к ним ходил в последний свой приезд в Вознесенку в начале декабря 1939 года мой отец (об этом можно прочесть в дневнике моего отца). А по словам Галины, в шахте Краснохта оборвавшейся бадьёй убило первого мужа тёти Тани, Галиной мамы. Не случись этого трагического события, не было бы на свете ни Галины, ни её старшего брата Василия, а у моего дяди Фёдора была бы другая жена и другие дети.

Гора Долгая упирается в склон другой горы с названием Шахтина, и вся перечисленная гряда гор ограничена со стороны Вознесенки речкой. На обозримом витке петляющей речки имеется три пруда. Один, в районе кладбища, мы видели. На него ходили купаться жители Вознесенки от мала до велика. Другой пруд - Нагорнов, с мельницей Нагорнова, находится у подножия Большой Мостовой горы. Третий пруд - Галина не знает его названия - располагается у Шахтиной горы. Напротив этого пруда, ближе к Вознесенке, есть Лысая гора. Местность между кладбищем, прудом и Лысой горой называется Кумляк. И в этом же конце Вознесенки, минуя Лысую гору, дорога ведет в село Поляковку. (Историческая справка: Село Поляковка основано в 1791 году и названо в честь Полякова, первым нашедшим здесь медную руду. В 1873 году был построен храм).

Стоя на склоне Малой Мостовой горы, мы смотрим на ближний к нам край Вознесенки. Галя рассказывает:

- Смотри, Люсь! Вот на этом краю Вознесенки почему-то в грозу часто убивало и людей, и телят. И нашу тётю Еню тут убило.

Действительно, странно: это заклятое место находится в низине, между грядами гор. Молниям бы следовало ударять по горам, по высоким деревьям; в конце концов, в пруд или в речку. И почему молнии не убивали никого в центре Вознесенки, где храм, или на противоположном краю села? Я прошу Галину рассказать подробнее. Она рассказывает:

- Самый последний случай произошёл вот в том доме: мальчик сидел у окна, началась гроза, и, видно, в окно влетела шаровая молния. Мальчишка остался жив, его только задело немного, обожгло руку. А с тётей Еней было дело так: она пошла с двумя внуками вон на ту горку за ягодами. Внуки бежали впереди, а она шла сзади. Место, как видишь, тут ровное. Никакой грозы вроде и не было ещё. Вдруг раздался треск, что-то сверкнуло. Тетя Еня охнула, схватилась за голову и повалилась на землю. Внучат разбросало в стороны, но не обожгло. Когда тетю Еню хоронили, она вся чёрная лежала в гробу. Ей накрыли лицо платком - так страшно было смотреть на лицо! Приезжала комиссия каких-то специалистов. Специалисты сделали предположение, что в этом месте под землёй, вероятно, есть магнитная железная руда, поэтому молнии и долбят это место.

Хм! Сделали предположение! Вместо того чтобы провести изыскательские работы! Много богатств и тайн ещё хранит Вознесенка. Я уверена, что не всё еще выкопали и достали из уральской земли. Мой папка был прав: скребли по поверхностям да второпях, надо бы пройтись ещё раз по старым выработкам - глядишь, и нашли бы и самородки золота, и разную руду, железную и медную.

- Теперь расскажу про горы ещё, - говорит сестра и машет рукой на далёкую синеющую гряду гор по другую сторону Вознесенки. - Вот там Атимганские горки, и там есть мельница Захарова. А вот та гора - Круглая, рядом сдвоенные горы так и называются «Два братца», дальше - гора Старая, и недалеко от той горы там есть озеро, вроде бы называется Поликарповское, но может быть, я ошибаюсь.

Если глянуть на карту, то видно, что в той стороне, что мне показывала Галина, находится хребет Урал-Тау. Я вспоминаю рассказы бабушки и отца, как они ездили косить сено в «Урал». Где-то там у моего деда был лесной хутор, на котором он скрывался от возможного ареста в годы революции и гражданской войны. Спрашиваю Галину, где это могло быть. Галина подтверждает, что там, в «Урале», скорее всего за Атимганскими горками, были покосы.

Как здорово, что всё это я могу видеть и что это служит мне теперь живой иллюстрацией к рассказам бабки и папки о жизни в Вознесенке, которая, конечно же, сильно изменилась с тех времён, но стоит на том же месте в окружении того же пейзажа, тех же горок, под тем же небом! Затрудняюсь обозначить состояние моей души - то ли мороз по коже, то ли, наоборот, жар в груди от нахлынувших чувств. Я словно погрузилась в то время, словно приблизилась к моим корням. Я могу представить и внутренним зрением увидеть, как моя бабушка, ещё маленькая девчонка, бежит через это поле в тот лесок за ягодами, или как семья моего деда Кузьмина отбывает на нескольких подводах в «Урал», на свой лесной хутор, и как Федька и Андрюшка, дурачась, толкаются и хохочут, а за подводой бежит лохматый Балкан - верный друг и сторож семьи…

Нас поджимает время - надо спускаться с горки и идти обратно в Вознесенку, что мы с сестрой и делаем. Раньше окраина Вознесенки находилась у самого подножия гор, вдоль речки стояли дома и усадьбы, а теперь простирается огромный заросший травой пустырь, под которым кое-где угадываются фундаменты стоявших здесь домов.

Первый большой «исход» населения случился в 30-е годы коллективизации и раскулачивания. Многих жителей Вознесенки насильственно сослали в Сибирь или посажали в тюрьмы (как моего деда, например – об этом речь пойдёт впереди). Часть взрослого населения спасалась от колхозного разорения (другими словами не скажешь), переселяясь туда, где можно было заняться золотоприискательством, а не гнуть спину за «палочки»-трудодни на колхозной работе. Уроженцев Вознесенки в те годы можно было встретить в селе Верхние Караси, на Ленинском прииске, в Миассе. И сейчас там живут их потомки.

И, начиная с 90-х годов прошлого уже 20-го века, после развала Советского Союза, начался второй массовый исход из Вознесенки, главным образом, русского населения. Шахты давно закрыты, всё, что можно, из земли изъяли. Колхоз тоже захирел.

Русская Вознесенка ещё в 1922 году административно отошла к Башкирии, но в то время это мало значило и на общем сложившемся со дня основания укладе жизни села не сказывалось. Население Вознесенки состояло преимущественно из русских. После развала Советского Союза в 1991 году началась «башкиризация» - приезжают на жительство башкирские семьи. Места здесь благодатные хоть для пастбищ, хоть для выращивания сельхозкультур, хоть для развития пчеловодства.

Основных улиц в Вознесенке три: Большая, Церковная и Зелёная. Большая улица, по словам Галины, тянулась из конца в конец села на 6 километров. Есть ещё улица Маленькая Зелёненькая, протянувшаяся параллельно Большой.

На улице Большой, довольно далеко от центра и почти на бывшей окраине, а сейчас на огромном пустыре, Галя показала два заветных места, где стоял дом, в котором жила семья дяди Фёдора, и дом деда Кузьмина, в котором его семья жила в последние годы жизни деда на правах съёмщиков.

Приведу выдержку из дневника моего отца о посещении им Вознесенки 6 декабря 1939 года: «Когда пришёл в квартиру своего брата, я не мог смотреть ни на него, ни на его жену, в особенности на жену, спокойно. Вышел на улицу; невдалеке стоит дом, в котором я жил в последнее время в 1933 году со своим другом (Примечание: со своим отцом). Я направился во двор этого дома, обходил все углы, жадно впиваясь во все уже разрушенные детали».

Запись в дневнике сделана 16 февраля 1940 года. Не будем пока обращать внимание на некоторые неясные психологические переживания моего отца; нам важна фактическая сторона записи о том, где находились дома дяди Фёдора и деда Кузьмина. Из дневника мы узнаем, что оба дома были неподалёку друг от друга. Вот и Галина показала мне место на улице Большой, на стороне, граничащей с улицей Маленькой, где стоял их дом. От дома дяди Фёдора сохранился фундамент; он угадывается по заросшему бурьяном возвышению. Сохранились кусты сирени. Есть небольшая площадь за ним - видимо, бывший огород. Место, где стоял дом нашего деда, Галина показала неуверенно: то ли на этой стороне улицы, то ли на той. А на схеме, набросанной ею после, пометила всё же место на противоположной стороне улицы Большой, наискосок от дома дяди Фёдора. Надо сказать, что в нынешней географии села запутаться нетрудно: на пустом, заросшем бурьяном месте никаких следов фундаментов каких-либо домов. Огромный пустырь. Я сфотографировалась у дикого куста на предполагаемом месте дома - тем и закончился мой визит к родным пенатам.

Но позднее, летом 2005 года, я встретилась с моей троюродной сестрой Софьей Романовной С. Она родилась в 1922 году, и память её сохранила более старую Вознесенку, чем ту, которую помнила сестра Галина. На мой вопрос о месте дома моего деда, она уверенно ответила, что дом стоял на берегу речки, почти у самой горы. Если это так, то вот этот дом и был настоящим родовым гнездом, в нём родились мой отец и дядя Фёдор. В сохранившихся бумагах деда Кузьмина сказано, что в 1928 году дом этот он продал, так как хотел переезжать на другое место, но поскольку переезд не состоялся, в последующие годы семья жила в другом доме – вероятно, в том, о котором речь шла выше. И этот дом не был собственностью деда, он его снимал. В марте 1933 года деда арестовали, и он навсегда выбыл из Вознесенки. А осенью (скорее всего, в октябре) мой отец Кузьмин Андрей Алексеевич вместе с матерью Анной Пименовной (моей бабушкой) уехали из этого дома в село Непряхино, где отец устроился на работу. Так что я правильно сфотографировалась на месте дома, хранившего последний очаг семьи Кузьмина Алексея Васильевича.

Мы свернули на улицу Зелёную и подошли к дому Галиных родственников, где нас уже заждались. Поели жареной картошки с селёдкой - всё это приготовила Вера во время нашего с Галей отсутствия. Напились чаю с привезёнными бутербродами и Зоиными пирогами с черёмухой. От более солидного угощения отказались. Хозяйка больна, и ей трудно передвигаться по комнате. Я показала Зое старые фотографии из нашего кузьминского семейного архива. Зоя «опознала» лишь мою бабушку, урождённую Густоеву. Моего деда она абсолютно не помнила. Да и то сказать, когда арестовали моего деда, Зое в это время было лет шесть. Увы! Все старожилы села находятся большей частью в земле, и расспросить о Кузьминых не у кого. Но я и не ставила такой цели. Мне важно было увидеть своими глазами то место, где проросли корни Кузьминых, и я счастлива тем, что , хоть и на склоне моих лет, увидела своими глазами Вознесенку, прародину Кузьминых.

(Примечание: В 2009 году мы с сестрой повторили визит в Вознесенку. О цели визита расскажу в других главах повести. Фотография храма, приложенная к этой главе, сделана в 2009 году).