Он шел неспеша, возвращаясь домой, не будучи уверенным, что дом у него имеется. Да и можно ли назвать домом место, откуда ты уже однажды уходил? Или все было совсем не так и не дождавшись момента, когда прозвучит предательское: "вон!" и уходить нужно будет уже совсем в другом статусе, ты уходишь сам? Какая разница!? Важно лишь то, что он шел домой спустя год и одну войну. Войну, которую не страна объявила кому-то, а он объявил себе сам. Доказать себе, что ты мужик? Отомстить за смерть друга, которого хоронил сам и рыдал так по мужски неумело? Или просто в жизни каждого наступает момент, когда нужно уйти, что-бы вернуться? Он не думал об этом. Он смотрел на людей, от которых был теперь так далеко. Они казались ему ненастоящими, словно из кукольного мультфильма. Странные разговоры, смешные заботы и четкая грань, которая делит людей по степени ими же пережитого. И вдруг ему тоже стало смешно. Он представил грядущий вечер, стайку гостей за столом, себя в роли клоуна, с возложеными на него обязательствами рассказать о войне. Слава Богу, люди не придумали ничего, кроме слов для выражения своих эмоций и рассказов о былом. Как хорошо, что нельзя взять их на минуту в свое недавнее прошлое и показать им Страх. Страх, который живет в тебе столько, сколько ты на войне. Страх, который заставляет тебя идти вперед потому, что сзади еще страшнее. А еще существует Грязь. Грязь вокруг и грязь внутри. Нет ничего страшнее грязных людей. И порой хочется загнать внутрь себя какой-то убойный раствор и вычистить все: грязь, страх и ненависть к людям, которую так стремился воспитать командир батальона. Хорошо, что его уже нет в живых. Хорошо, что его не сразила пуля, а умер он по собственной дурости, пытаясь изнасиловать меленькую местную девочку и был заколот как баран, ее братом, который сделал это на глазах пяти солдат и не один не сдвинулся с места, что-бы помочь ему, командиру батальона. Хорошо. Иначе его наверняка прицепили бы на "Доску Героев", дырявили бы небо холостыми выстрелами и как водится на наших поминках, упивались бы до состояния небоеготовности. Вот такие воспоминания. А вот и парадное, под которым так хорошо курить и пить пиво.И хоть ветки сирени под ним не было предусмотрено в планах комиссии по благоустройству дебильных микрорайонов, кто-то несакционированно ее посадил. Какой кайф! Май, сирень и ты живой. Можно не спешить подыматься на свой (не свой?) этаж, сорвать эту сирень и тем самым, возможно, лишить какую-то девочку счастья получить ее в подарок от мальчика, у которого в голове не сирень, а тестостерон. Извини дружок. Сегодня мой день и эту ветку я подарю тому, кто откроет мне дверь. Он посмотрел на окно, прожег его насквозь глазами и попытался втянуть в себя запах готовящейся стряпни и любимой женщины, обитающей там. Нащупал в кармане непроявленную пленку с фотками пацанов, которые дороже чем самая крутая работа и сотни баб, и подумал, что кое-кто из них радуется за него, смотрит сейчас на него сверху и знает больше об этой жизни, чем знал до того, как погиб за призрачную Отчизну в лице зажравшихся и недосягаемых верхов, так как никому больше не нужны смерти простых пацанов. Что-то сжалось внутри. Захотелось вернуться обратно и успеть сказать им: "Идите домой пацаны. Сфоткались на фоне танка и хватит. Не заводи этот гроб на колесах Вадим. Не едь никуда, - хватит с нас и этой фотки." Поехал. И вдруг в мозгу слепящей вспышкой прорезалась мысль о том, что всё; уже никогда этот танк и этот Вадим не исчезнут из его головы. И бесполезно пить водку и начинать простое гражданское существование. Этот вирус будет жрать мозги пока не сведет их на нет и он не отправится вслед за Вадимом. Попустило. Надо идти. Вдруг в окне погас свет. Она не могла лечь спать, она знала, что он приедет именно сегодня. Об этом кричали семь телеграм, посланные им со всех полустанков по пути следования. Он прижал сирень к груди, словно просил у нее защиты. Господи, я знаю, что она может уже и не ждать, ведь прошел год, а год это много. Но, Господи, пусть она ждет! Я ведь как любой солдат из затертых временем кинолент носил на груди ее фото. Поначалу смеялся сам над собой, но со временем, уверовал в магическую силу этой фотки отводить пули. И пусть их было не так много, летящих в мою сторону, но они ведь были! И пусть я не совершил кучи подвигов, но я ведь выжил. Ради нее и возможности вернуться. Я сделал то, что заложено в каждом мужике: отвоевал и выжил. А те, кто не был на войне, потратят свой нереализованный мужской ген на унижения и издевательства над женщиной, которя рядом. Господи, что я несу! Точно сошел с ума. Он начал свой долгий путь по лестнице. Этаж сменял этаж и под конец он почуствовал дрожь и его ладони стали влажными и холодными, как две противные медузы. Дверь. Что за ней? Незнакомый мужик и она за его спиной? Никого? Она одна, но чужая и непоправимо изменившаяся за этот год? Хватит! Он поднял голову, зло и недоверчиво улыбнулся и позвонил в дверь. Она открыла и он замер, не веря своим своим глазам. Она была такой же! Такой же как раньше. Он понял это сразу как и то, что этот факт не может быть опровергнут путем пристального изучения ее бездонных и таких чистых глаз. За ними могло прятаться все что угодно: измена, холод, другая жизнь, но он знал, он знал, что это не так. Это был момент, может быть первый и последний в его жизни, когда он не был, не мог быть обманут. Он не стал бесконечно долго стоять на пороге и смотреть в эти глаза, как сделал бы его близняшка герой из старого послевоенного фильма. Он вошел в дом и начал в нем жить. Жить хорошо и долго. Жить с ней, жить без войны и долгих ненужных ссор. А Вадим смотрел на это дело сверху и просил у Бога не разлучать их как можно дольше, потому что больше он ничем не мог им помочь.