...

 

 

автор: Владимир Спиридонов

 

Утро было пасмурное, но часам к девяти тучи разошлись и выглянуло солнышко. Хотя за окном были видны всего лишь несколько крыш и зелёная верхушка каштана, настроение сразу изменилось - посветлело и ожило, окрашенное добрым контрастным светом.

Сильвия и Эдурад проснулись почти одновременно. Они чмокнулись и продолжили нежиться в постели по поводу вчерашнего праздника и по инерции. Некоторое время они молчали и мысли каждого лениво перепрыгивали с пятого на десятое, связуя обрывки сновидений, воспоминаний настоящего и прошлого, и всё перемежалось с поздним гуляньем в гостях.

 

Сильвия - роскошная брюнетка лет тридцати восьми.

Её сочные формы одеяло ничуть не скрадывает, а напротив, мягко подчёркивает; они непременно, увлекли б взгляд художника и раздразнили его фантазию, окажись он здесь, а ножка, с изящно обработанными коготками, что незатейливо выпросталась из-под покрова, была прелестна ошеломляюще. Длинные чёрные волосы, свободные от заколки, разметались по маленькой пуховой подушечке, а большие нежные голубые глаза были полуоткрыты, загадочны и частию во сне.

- Знаешь, что мне снилось? - тихонько, голосом Золушки, открывающей свою просьбу Крёстной, обратилась она к Эдуарду.

Эдуард, массивный квадратный человек с львиною шевелюрой и седой бородою, полной достоинства, скосил маленькие живые глазки на подругу; он чем-то напоминал капитана, выслушивающего старпома.

Сильвия была ему чрезвычайно мила.

Оба они, будучи уже с год знакомыми, совершенно не тяготились друг другом. Для никому не нужных людей, сожительствующих в не молодом возрасте, когда друзья приобретаются редко и медленно, а теряются привычней и безвозвратно, такое отношение друг к другу не всегда легко и просто, но всегда замечательно.

Сказывалось ли, что и Эдуард и Сильвия познали, к какому ужасному и непоправимому последствию, к какому взрыву в отношениях, к катастрофе, может привести лишь одно незначительное неудачное слово всуе, жест, малюсенькое действо, просто напоминание о чём-то; как незначительное совершенно может быть принято уязвлённой душой - вкусившей возраста, быта, дороги, потерь, неудач, да и мало ль чего наберётся у кого - и как она - душа - старательна в эдаком восприятии; старательна иногда слепить изо всех сил из мухи слона и сгореть синим огнём, к чёртовой матери, мгновенно и навсегда, словно устала жить.

Бывает, огромный камень находится в равновесии, но пылинка опрокидывает его. Несчастливая, мнительная, уязвимая - и так-то хрупкая от природы - душа неудачника в возрасте вспомнит всё: что было, чего не было, что могло быть, а могло и не быть. Был бы только повод зацепиться.

Не так ли капелька воды, сфокусировав солнечный свет, выжигает дом, пространство и вечность.

 

До сего дня Сильвия и Эдуард старательно защищали самих себя и свободы, со всем отпущенным им природою эгоизмом, но столь же старательно обходили углы и оставались дипломатичны и почти любезны в самых неровных ситуациях. Это вполне удавалось, было бы желание, как говорится, и, словно ответно, линия взаимоотношений - погода их, барометр - удивляла и радовала своей приятной стабильностью.

Просто загадка для обоих!

Удивительно, как это им, людям импульсивным и с характерами, образованными в высшей школе, хорошо эрудированным, удаётся так мирно сосуществовать. Конечно, у каждого за плечами годы и пробы, взлёты и падения, но, ведь известно, что горбатого правит; они оба даже шутили иногда, дескать, не туда ли они и приехали с бескрайних.

Радовала, потому что оба плохо переносили любые скандалы, понимая, имея опыт: жить содружеством возможно лишь до первого, не обязательно глубокого скандала, далее само пойдёт, не замедлят повторы, привычность, и адреналин разберётся сам в частоте и амплитудах колебаний.

- Откуда ж мне знать, - ответил Эдуард, скулы потянул смачный зевок. - Извини...

- Мне, кажется, мне снилась твоя мама.

- Вот как! Ты ж её не видела никогда!

- А ты на прошлой неделе показал мне её фотографию - она у тебя из книжки выпала.

- Ах вот как!.. Точно! Было такое... - сказал Эдуард не высказывая особого интереса к сновидению.

Он не любил, когда рассказывают сны, но жизнь научила быть немножко дипломатичным: мало ли чего мы не любим, а женщине - надо выговориться. "Пусть лучше со мною поговорит, крошка, чем неизвестно с кем!"

- И что ж тебе сказала она? Зю-зю-зю!.. - смешно проговорил он скороговоркой, вспомнив, как мама говорила ему в детстве

- Я не помню, что она сказала... Я даже не уверена, что это она была. - Сильвия внимательно перебирала осколки сновидения, как мусульманин чётки. - Это был какой-то дом. Странный, старый, полуразвалившийся дом. С грибками кое-где, в ванной...

- Ты что там мылась или чем занималась?..

- Нет, но мне так показалось: какая-то сырость с грибком должна там обязательно быть в ванной.

- Ну должна, значит будет! И что дальше? Ремонт, строительство...

- Нет... Стены на кухне со странными обоями сопливой наружности, не помню цвета, но ободранными... Желтовато-зелёные. Как во сне бывает... Лампа жёлтая висела...

- Ну и видения у тебя после праздников! Что ты вчера ела! Что ж вы там готовили такое вкусное в диком месте? - спросил Эдуард, сокращая описание.

- Мы не готовили... Или готовили? Не помню. Там ещё женщина была у плиты...

- Старая? - Эдуард решил немного развечь себя.

- Старая...

- В халатике синем, байковом с белыми цветочками?

- В халатике синем, байковом с белыми цветочками?.. По-моему, так и была старушка одета. - К персонажам сна Сильвия относилась, как к драгоценностям из иного мира. - Откуда ты знаешь?!

- Совсем старушка?!

- Да! - воскликнула Сильвия. - Да! Совсем старая женщина!

- Это моя бабка была! - решительно сказал Эдуард. - И лампа жёлтая без абажура на сухой макаронине!

- Точно. Жёлтая, без абажура, на макаронине! - удивилась Сильвия. - Неужели, бабушка твоя?

- Ну конечно, бабка, а кто ж ещё. И кухня наша, на Ленинском, и бабка наша! Вечно в халатике этом синем, байковом с белыми цветочками, сколько помню себя, всё у плиты, как прилепленная на "Акэ".

- Как?

- На "Акэ". На смерть!

- Не понимаю?

- Клей такой. Всё клеит. Предназначен для склеивания камней друг с другом и пенсионеров к газовым плитам.

- А набойку им приклеить можно? - поинтересовалась Сильвия.

- Можно, но дешевле отнести в ремонт!

- Почему?

- Почему! Почему! Надо бадью брать, килограмм - это минимальная доза, продаётся в специальном магазине, а набойки если не оптом...

- Всё понятно, оставляем!

- Слава Богу! Ну, и что там ещё у тебя было... У другой плиты мог находиться только Семен Яковлевич. Его плита справа у окна. Представляешь, его комнату власть забыла национализировать! Он как отбыл в десятилетку, так в неё и вернулся, даже ключ сохранил. С него потребовали оплату за все годы!

- Ну и как! Судился?

- Что ты! Там занял, здесь перехватил! Тихонько расплатился и был совершенно счастлив.

- Нет! У той плиты не было никого...

- А захламлённая в углу была?..

- Была!

- Захламленная, в углу - это майора Вихря. Он почти не жил в коммуналке, но - был наш. А когда жил, всё равно питался в своей столовой. По праздникам девок приводил и вся квартира гуляла, не хотеть было нельзя!

- Нет, его не было.

- А девки?!

- И девок не было никаких. А что майор жилплощадь не увеличил, пока другой твой сосед, этот, ну ты понял, в десятилетке был? Не знал, что его ту-ту?.. Ну этого...

- Семёна Яковлевича?

- Да, не знал майор, что изъяли соседа из обращения?

- Может, и знал, а может, и нет. А может, даже и усадил, но захотел доброе дело сделать, например, квартиру сохранить, чтоб совесть меньше мучила... Я маленький совсем был или ещё не был... А может, Вихрь и не знал, решил, что тот в полётах - тот на Север летал, гражданский лётчик, и часы для встреч никак не совпадают. Бывает всякое, понимаешь?

- Ага.

- Никто ничего не спрашивал. Они через десять лет встретились на кухне, майор на ноябрьские с девками гулял. Встретились, выпили водочки, как ни в чём не бывало, за настоящее и будущее, о прошлом не спрашивали и мирно разошлись, один сиротски в свою комнату, другой с девками - в свою. Майор ещё ему предложил одну на ночь, но тот отказался...

- Нет, не было ни его, ни майора, ни девок.

- Последние меня, между прочим, невинности лишили ровно сто лет назад. Вихрь перепил и ушёл на чердак Азазелло вылавливать, чтоб пожаловаться что отец помер.

- Нет не было. Ни девок, ни майора, ни Азазелло не было!

- Значит будни снились. Но, бабка была! В халатике, в синеньком, байковом, с белыми цветочками. Вечно у плиты...

- Да, была старушка такая, как ты описал: в халатике синем, байковом, с белыми цветочками и у плиты стояла под жёлтой лампой на макоронине.

- Наша кухня! Точно! А у плиты, значит, наша бабка. Коммуналка наша, на Ленинском. Старая кочерга - сколько раз квартиру предлагали! "Нет! - кричит. - Не съеду во все удобства, пока в стране существуют бараки!" А куда от них деться - они территориальная принадлежность, а не временное неудобство. Хоть кол на голове обтёсывай ей, коммунистка хренова. Дались эти бараки!.. Я думаю у неё параноя на это слово была, как у собаки на хозяйский клич "Фу!"

- А может, она ждала, пока остальные съедут из коммуналки, всё ж центр?

- Не, что ты! Она недальновидная была, из простых - местечко. Всё для партии, всё для народа!

- Мне кажется это было в другом городе.

- Может быть. Это не играет роли в системе малых галактик. Парахренология, сейчас в общеобразовательную программу элементы ввели! Так чем вы там развлекались ещё? - спросил Эдуард, глядя в окошко, где солнышко расплёскивало приветный день.

- Дальше. Дальше. Там была твоя мама. Я ещё не знала, что это твоя мама, - Эдуард покосился на подругу, - а она стояла в профиль. Молодой такой профиль, ясный, и почему-то мне смешно стало. Так смешно стало! - Сильвия расхохоталась совершенно открыто, долго и глубоко. - Не знаю почему, но совсем смешно стало. - Она опять залилась смехом, а потом добавила: - И я сказала тебе: "Посмотри, какой смешной профиль и нос у этой молодой женщины!"

- Чегой-то ты у неё смешного в профиле нашла?! - буркнул Эдуард.

- Да ничего. Мне так во сне показалось, я и засмеялась... - И она вновь захохотала и выдавила: - Совсем смешно было!!! А твоя мама отвернулась, хоть я ей ничего не сказала... Разве плохо, когда смешно?

- Ничего он не смешной был. - В голосе Эдуарда промелькнула нотка раздражения. - И что дальше?

- Мне стало совсем смешно, а ты сказал: "Это моя мама!" Я перестала смеяться, а она ушла из кухни вон. Медленно так, тихо, поправляя вязаную шаль, что лежала у ней на плечах.

- Слушай, - недовольно сказал Эдуард, - зачем ты маму обидела?!.

- Я не хотела её обидеть. И потом она была совсем молодой, мне показалась совсем молодою. Моложе меня... Я не хотела никого обижать. Я заметила только про нос и про профиль! И мне стало смешно. Ну у моей мамы тоже был такой же специфичный профиль и что с того? Я всегда смеялась от этого. Что ж тут сделать! - Сильвия рассмеялась. - Я вовсе не виновата, что мне всегда интересен у человека профиль. Я тебе уже говорила про это. А у твоей мамы очень весёлый и редкий профиль! Как буква зю! - Сильвия залилась грудным смехом.

- Сама ты буква зю. Что тебе дался мамин профиль! Это же нос! Что за антисемитские заявления!

- Ты не можешь так говорить! Я никогда не видела её ни в фас, ни в профиль! На той фото, что ты показывал мне, она вполоборота. Там ничего такого не видно!

- Какого такого?

- Ничего никакого!

- А что там должно быть видно?!

- Ничего не должно быть видно!

- Ну, а что ты заявляешь, что это моя мама была?!

- Так ты сам мне это сказал! - воскликнула брюнетка с голубыми глазами.

- Когда я тебе это сказал! Ты думай немного что говоришь!

- Во сне ты мне так и сказал: - "Вот, это - моя мама!"

- Дурдом...

- Я ж её никогда не видела! Ты сам сказал... А мне откуда знать? На той фотографии она в три четверти, а я не художник, чтоб всё представить. У меня с начерталкой всегда проблемы в институте были, - несколько громче, с виноватой улыбкой сказала Сильвия. - Видела только эту карточку, старую, чёрно-белую... И что я плохого сказала?! Я сказала только: "Посмотри, какой смешной профиль и нос у этой молодой женщины!" И больше ничего, а она тихо вышла. Я почти комплимент сказала, заметила, что лицо вызывает здоровые эмоции. Ты, кстати, очень спокойно отнёсся к этому!

- Когда?!

- Когда я это сказала!

- Где?!

- Что где?!

- Где ты мне это сказала?!

- Как где! - Сильвия улыбнулась глядя в белый потолок и перевела взгляд за окошко, там было солышко. - Там и сказала... На кухне! На Ленинском или где у вас ещё кухня была?

Эдуард промолчал, глядя в потолок, в серо-голубоватую субстанцию с мелкими трещинками по всему периметру, словно в паутинке, и даже углядел настоящую паутину в одном из углов, мёртвых инсектов и самого паучка.

- А твоя бабка... - продолжила Сильвия.

- Кто тебе сказал, что это была моя бабка! - оборвал внук.

- Ты и сказал! Только что ты настойчиво это сказал! - удивилась Сильвия. - Старушка в синеньком байковом халатике с белыми цветочками и вечно у плиты, как клеем для камней приклеенная. Забыла название каким.

- "Акэ".

- Да! Точно!

- Ну хорошо! И что бабка! Тоже профиль! У нас это у всех! Что ты ей сказала?! - пытаясь скрыть раздражение буркнул Эдуард.

- Ей? Ничего я ей не сказала. Ну, если не хочешь, так я не буду рассказывать вовсе ничего! Чего ты раздражаешься?! Подумаешь, приснилось, это мало изученная область работы человеческого мозга.

- Ничего подобного! Я не раздражаюсь! - Наличие снов вовсе не подтверждает наличие серого вещества, хотел сказать он, но удержался от злой нелепости. - Продолжай, мне-то что... Что ты бабке сказала?!

- Мы не разговривали с ней. Бабка взяла тряпку и начала мыть полы, а я ей стала указывать, где ещё остались грязные пятна! - Сильвия прыснула.

- Какие пятна?!

- На полу. Рыжие, противные и очень вонючие. Может, после гулянки с девками этого самого майора, как его...

- Вихря?!

- Во-во! Может, это утром восьмого марта было или седьмого ноября... Там календаря на кухне не было.

- Лучше б ты тряпку взяла! - сказал Эдуард. - Совесть надо иметь! Она ж старушка! Очень уважаемая старушка, кстати, хоть и из простых! Персональная старушка, союзного значения старушка была! А ты ей!.. Ах! Нехорошо! - и разделяя специфическими паузами: "Ты - ей!" - совершенно незнакомым тембром проговорил Эдуард, - Ты ей указывала, где вытирать рыжие вонючие пятна?! Ты что: с ума сошла! Это неуважение! И откуда известно, что вонючие?! Может, нормальные пятна.

- Нет, не нормальные. Мне приснилось так. Ужасно вонючие пятна на полу, и я указываю твоей бабке, где их вытирать, а она на карачках, в байковом халате с цветочками стоит и старательно тряпкой работает. А потом дальше переползает, где я укажу.

- Как стоит, как работает... Указатель ты наш! Кто ты перед ней, скажи! Наместник, блин! - Сильвии вдруг показалось что из Эдуарда, из его седой гривы и седой бороды, вылетел клубок дыма, она даже ощутила спазматический запах опалённых волос.

- Да... - с несколько испуганным любопытством тихо повторила Сильвия. Она сверяла всё сказанное со сном, шаг за шагом, и была совершенно поглощёна припоминанием всех деталей. При этом она беспомощно глядела на Эдуарда и была как в прострации или в гипнотическом состояннии, в глазах её одновременно замерли и полное непонимание, к неудовольствию внешнего мира в лице Эдуарда, и невозможность остановиться или соврать. - Я ей указывала, где ещё остались эти противные рыжие пятна, а она ползала по полу на карачках и старательно вытирала их тряпкой из каких-то спортивных штанов!

- А что, нормальной тряпки не было!..

- Я...

- Ты указывала ей, где вытирать пятна?! И она, старая больная женщина, ползала раком и вытирала их!

- Да!.. я ей указывала, где ещё остались пятна. Она очень плохо видит!

- А куда она очки засунула!

- Я не знаю? Может потеряла?

- Она не могла их потерять - они на шнурке! Просто забыла одеть, а у тебя внимание не работает подсказать старому человеку, да?!

- Я не знаю! Я не углядела. Откуда мне знать! Извини! Но до меня она пробовала на нюх, и это было ей тяжелее. Носом принюхиваться к полу в её-то годы; она была на старую собаку похожа, что тягуче движется в поиске пищи. А я пришла и стала ей помогать! Я стала ей указывать, где пятна ещё остались, и неизвестно, сколько она ещё провозилась бы без меня!

- Ну конечно, Патриция местная! Она на лекциях для таких, как ты, зрение положила, а теперь, карга старая, ни хрена не видит и память с дыркой! Только на нюх! Показать надо! Полуслепая старуха ползает с тряпкой, а ты ей показываешь направление. Хо-ро-шо! А почему ты не забрала тряпку?!

- Я не знаю! Она вытирала пол на нюх, а я ей указывала, направляла: здесь пятно или здесь. Пойми, это ж тяжело на нюх искать пятна на полу в таком преклонном возрасте. Она подползала к пятну, вытирала его и благодарно взглядывала на меня.

- Да ты ей в подмётки не годишься, а не то что пятна указывать! Указательный знак: "Пьяный пешеход!.." Вот даёт! Она ж честный человек, из простых! Она до всего сама своим горбатым умом, верблюжим! Из Мухосранска, на Ленинский! Пятна где!.. Пятна там, ползи сюда! Ползи туда! Ползи сюда! "Апорт" не пробовала ей говорить?! - Эдуард сел, дотянулся до халата, что был вечером, как обычно, брошен на стул рядом. Накинул его и свесил розовые упитанные ступни, давно утерявшие мазоли, над тапочками. Нахлобучил очки, что нервно отыскал в кармане, и резко встал. - Пятна указывала где! Да ты знаешь, кем она была! - значительная пауза повисла вместе с поднятой вверх рукой. Рука повисела в воздухе и стремительно ринулась вниз: - Она - профессор новейшей истории была. Она лекции пятнадцать лет читала, с перерывом на Колыму, тоже лет на пятнадцать! А на пенсии - директорствовала детским садиком для особо, - слово было выделено интонацией, - особо одарённых детишек! Ты знаешь, что это за садик был, в столице-то мира! И никакой квартиры себе на нём не слепила, стерва: всё для партии, всё для народа, покуда бараки на бескрайних! Карга старая... Вернулась - первым делом партбилет восстановила! А ты её - раком и по следу! Пятно здесь, пятно там! Апорт! Здесь-тута-ка! И она на трёх колах дрыщет в нужном направлении, четвёртый с тряпкой! У неё ж суставы больные после нашего севера, понимать надо! Она либо сидеть, либо стоять, либо лежать без движенья! А ты её раком по следу ползать на трёх точках, тряпка ведь не в зубах, а! Колокольчик не повязала на шею! А?!

- А почему ты сам не взял тряпку!

- Потому что это в твоей глупой голове происходило!

- Но это же... Я ж не виновата... Я говорю, как было. - Сильвия попыталась вставить несколько слов в оправдание вины, но у неё не получилось. Только похлопала голубыми глазами.

- Значит она - рачком-с, профессор из простых, а ты, б..., инженер-химик по диплому там - социальный номер такой-то здесь, указуешь, Клеопатра Семёновна, где пятна, а!.. Здесь! Здесь! Вот тут-та-ка пропустить изволили пятнышко! Розалия Яковлевна, и сюда пожалуйте! Розалия Яковлевна, и здесь пятнышко, вонючее, дышать совсем не можно, скорее шевелите поршнями, Розалия Яковлевна! Извольте рачком-с ползти?! Ну, как удобно, хозяин - барин! Чем указывала? Пальчиком или указкой?..

- Ножкой... - выдавила Сильвия.

- Ножкой!!! Ну ты воаще... Ты откуда родом! Из какого гавнопака прозвучала! - Эдуард задохнулся, перешёл на крик, а в голосе засверкали истерические нотки.

Нерасчёсанные львиные космы и спутанная борода дымили клубами. Из глаз сыпались искры. Вид был бессмысленный и жалкий, как у ребёнка, что не может сдержать газы, потому что живот пучит, а взрослые смеются над ним.

- Знаешь, что: мало того, что тебе дуре, - Сильвия глядела на Эдуарда испуганными голубыми глазами и совершенно ничего не могла понять, лишь одна мысль промелькнула у ней: "Не заболел ли Эдик с вечера, отмечая Пасху у Хельмута? Может съел что-нибудь не то?" - мало того, что тебе снится чёрт знает что, - гремел совершенно незнакомый Эдуард, - так ты ещё рассказываешь, идиотка, это всем подряд, кому не лень и вслух! Взрослая женщина, опыт, морщины, а в голове семнадцатилетняя дура! Ты думай, хоть иногда! Кто тебя за язык тянет?! Что тебе мои родственники сделали! Профиль смешной... Халатик с цветочками! Мне про твоих ничего такого, между прочим, не снится! И не приснится!

Эдуард яростно запихнул ступни в мягкие домашние тапочки, подаренные Сильвой к календарному февральскому празднику, яростно завязал махровый, цвета морской волны, поношенный, но ещё крепкий халат. Так же яростно и беспомощно поправил на переносице обеими руками очки. Затем правой рукой нашупал в кармане зажигалку, а левой исступлённо рассёк воздух, со всей безнадёгой пред катастрофой, сверху от плеча к бездне, ничего не сказал и стремительно вышел из комнаты.

- Господи, какие у него волосатые икры... - мелькнуло у Сильвии.

Зло хлопнула дверь.

Впервые зло хлопнула дверь.

Впервые, но знакомо. Зло и знакомо, с припоминанием. В вазе качнулись цветы, вздрогнула вода, по шторам прошлась судорога.

Бум-м-м! - отозвалось на два этажа вверх и два вниз.

Ху-у-у! - прошелестело эхо.

- Я их не видела никогда!.. Я спала. - Одними губами, шёпотом прокричала Сильвия мёртвой двери и взглянула в окно.

Несколько крыш и зелёная верхушка каштана окрасились тёплым солнечным светом, но, он уже был не нужен, сегодня он не имел значения.

- Ой, какая я дура и почему мне так не везёт в жизни! - совсем беззвучно пролепетала она, зарылась лицом в подушку и горько зарыдала обо всём на белом свете и больше всего о себе.

Из кухни донеслось злое, намеренное бряцание чашки о блюдце. Сильвия не услышала. Безутешно, как ребёнок, у которого отняли игрушку, она содрогалась всем телом, все его привлекательные формы вздрагивали и рыдали, рыдали, рыдали...

 

Ганновер, 2004

 

....