Мы встретились в метро. Только теперь я смог немного успокоиться. Я так боялся, что что-нибудь произойдет, и в последнюю минуту ты откажешься от поездки. Мы познакомились в прошлом году самым банальным теперь способом – по Интернету. Сначала были письма, самая лучшая пора, когда еще ни один не представляет собеседника, вернее представляет, но так, как ему этого хочется. Ты даже предложила мне угадать твой портрет, но я плохо угадываю и еще хуже запоминаю лица. Да и описывать их тоже не умею. Потом мы встретились, и в первый момент я был немного разочарован, впрочем, это было только до того, как я услышал твой голос. И ничего в нем нет завораживающего, вроде бы, но я как-то сразу почувствовал в нем что-то, что заставляет и сегодня сжиматься мое сердце. Через полчаса нашего первого разговора я уже совсем забыл, что со стороны ты мне не очень понравилась, а потом, чем больше я вглядывался в тебя, тем больше мне хотелось смотреть и смотреть, тем больше я прикипал к тебе. В общем, тогда после трех встреч, ты как-то резко бросила меня. Именно бросила, ни позвонила, ни придумала какого-то щадящего повода, хотя и тогда, и сейчас, никакой повод меня бы не утешил. Я тосковал по тебе, бросался в новые знакомства, реанимировал старые, все было безуспешно. Каждый раз, помня о тебе, я вновь и вновь пытался как-то исподволь увидеть тебя, встретить невзначай, но ты просто исчезла. И каждый раз после неудачной попытки я прекращал поиски, до следующего приступа тоски по чужой женщине, которую видел всего три раза. И вот, после очередного такого приступа, я мобилизовал все свои способности, и, наконец, мне повезло, и я почти через год слышу снова твой голос. Мы вновь встретились, но в твоей жизни что-то произошло, а впрочем, так оно и должно было быть, так как я был просто пешеходом, с которым ты столкнулась и раскланялась на перекрестке. Наверное, тебе, как любой женщине стало хоть на миг приятно, что кто-то так надолго запомнил тебя, и старался все это время вновь встретиться с тобой. А может быть, сыграло и то, что я вдруг оказался в такой ситуации, когда и самый черствый человек не оставил бы меня в одиночестве. Так ли, по-другому ли, но ты совершенно неожиданно согласилась поехать со мной на три дня в Горы. Не было для места желаннее, как и не было более желанного попутчика, чем ты. Все эти несколько дней я волновался, как перед экзаменом. Мне так хотелось, чтобы тебе было со мной хорошо, хотя, не меньше мне хотелось, чтобы и мне с тобой было хорошо. Как мечталось и представлялось уже давным-давно…

Почти час наш автобус петлял по улицам города, натыкаясь на каждом углу на светофоры или пристраиваясь в хвост длинной веренице автомобилей. Все это время я чувствовал, как ты напряженно сидишь рядом, инстинктивно принимая каждое мое предложение «в штыки», в маленькие, прямо скажем, «штычки», скорее даже в шпильки. Ты старалась быть лояльной, но было видно, что это плохо пока удается. Но вот стемнело, теплое нутро автобуса примиряло и убаюкивало. За окном мелькали уже наряженные елки на площадях и улицах, и елочки в окошках. Все навевало предпраздничное настроение. Вскоре появился первый снежок. А вот уже автобус пошел на подъем, немного укачивало, за темным окном проглядывались, то лента, отсвечивающей лунной дорожкой реки, то, круто уходящий вверх, снежный склон. Автобус тормознул возле автомобильной стоянки, мигнул красными фонарями на повороте и исчез. Наступила полная тишина и такая же темнота. Ни огонька, но вот уже слышен шум речушки, я помню, что где-то тут должен быть мостик, по которому нам надо перейти ручей и выйти на дорогу к нашему отелю. Ощупью, дорога плотная, а шаг в сторону, по колено в сугроб, вышли на дорогу и вот уже впереди огни, и словно в честь нас неожиданный фейерверк расцветил темное небо. Голоса, приветливые лица и вот мы уже в тепле, дома, ведь теперь этот отель наш общий с тобой дом на три дня. Кроме нас, в отеле еще только группа школьников с тремя воспитателями, которых мы, не сговариваясь, обзываем «дядьками». Через полчаса мы уже ужинали в уютном зальчике, среди шума и гама ребятни, которая проводила свой вечерний досуг.

Мы еще посидели, глядя на шумные развлечения детей, но, как ни тяни, а надо устраиваться. И вот, еще несколько часов назад совсем чужие, впрочем, и сейчас не ближе, мы все-таки устраиваемся в одной комнате, как-то организуя общее пространство. Меня поражает эта метаморфоза, но в какой-то момент я просто забываю о ней. Я вижу тебя, ты вроде бы уютно устроилась, все тебя устраивает, у тебя есть несколько дней отдыха. Я захватил с собой пару десятков любимых дисков, книжку для тебя, которую, правда, рассчитывал читать с тобой вслух, но это уж слишком.

Длинный короткий декабрьский день закончился, все вокруг затихло, погасив свет, мы устроились в разных углах.

Я лежал в полной темноте с закрытыми глазами и думал только о том, что хочу поцеловать тебя. Я пытался представить последствия. Впереди была ночь, за ней еще два дня и две ночи. Я так мечтал об этой поездке, я не мог ошибиться, не мог себе позволить испортить эти предстоящие три дня. Три дня в сказочных Горах с тобой! В какой-то момент мне показалось, что я «поплыл», сознание стало слабеть, как последний луч заходящего солнца, но я каким-то усилием отряхнул сон и сел на постели. С твоей стороны не было слышно ни звука. Даже дыхание было не слышно. Всего два небольших шага, можно уложить их и в один. Я сделал шаг и опустился на пол возле твоей кровати. Наугад в темноте, очень осторожно, коснулся рукой твоих волос. Это было нелегко! Малейшее движение протеста остановило бы меня. Слишком дорога и желанна ты для меня. Погладил волосы, коснулся твоего уха, почувствовал, как ты повернулась лицом ко мне. Я прикоснулся губами ко лбу. Чуть-чуть… Ты могла бы подумать, что это просто ветерок. Мои губы пересохли от волнения, я продолжался прикасаться ими к твоему лицу. Только чуть-чуть. Вот и твои губы, чуть приоткрыты. Коснулся и почувствовал их вкус. Наверное, этот ягодный вкус просто остаток гигиенической помады, которой ты защищала губы на ветру, но мне казалось, это твой вкус. Губы приоткрылись, я провел по ним кончиком языка. Они ответили! Чуть-чуть, но вполне явственно! Я прижался к твоим губам и почувствовал, как голова поплыла, поплыла… И вот, уже встретились наши язычки, сначала осторожно, а потом, как соскучившиеся браться, сплелись в объятиях. Тону в тебе, просто тону и забываю дышать. Обнимаю тебя, чувствую, как ты подалась мне навстречу. Под рукой хрупкие плечи, острые лопатки, четкая ниточка позвонков. Я пальцами провожу по ним, прижимая и как четки, перебирая их. Ты прогибаешься и вздрагиваешь при каждом таком прикосновении. Гнешься, как тростинка. А я уже ткнулся губами в твою шею. Ты чуть сжалась – щекотно, но ведь я потихоньку! А поэтому и щекотно? Нежная кожа шеи, а вот и маленькая мочка ушка, ты напряглась, а я воспользовался этим. Второй рукой расстегнул верхнюю пуговичку твоей рубашки, потом вторую, третью. Вернулся к губам, прижал чуть-чуть верхнюю губочку, отдельно, только ее. Ты ответила и забрала мою нижнюю – отвлеклась, и я осторожно проник в тепло рубашки. Коснулся груди, скользнул пальцами под нее, и вот она уже легла в мою ладонь, а ты чуть-чуть прикусила мою губу. Надо перевести дух. Мне представилось, что ты - маленькая пугливая косуля, стоишь на тоненьких напряженных ножках и вся дрожишь от волнения. Одно неосторожное движение, и ты улетишь стрелой. А я осторожно, по миллиметру, приближаю к тебе ладонь, на ней соль, которая так манит косулю. Я должен быть осторожнее сапера. И я, переждав мгновение, чуть-чуть сжимаю твою грудь, а потом, целуя шею, потихоньку спускаюсь ниже и ниже, подкрадываюсь, наконец, к соску. Нет права на ошибку! И я сначала чуть-чуть дышу на него. Я не вижу его, но знаю, вернее, чувствую, всем своим существом, как он прорастает и наливается, да, именно так, я ощущаю его твердость. Захватываю его губами, забирая совсем, и чувствую вновь и вновь, как ты вся устремляешься мне навстречу. Не бойся! Я не сделаю тебе больно. Как прохладен он только что был, а вот уже весь горит, я прижимаю его, как спелую клюквину языком, он поддается и вновь твердеет, а главное, начинает так пахнуть! И горчить, вернее, это не горечь, а терпкость, может быть это и есть вкус дурманящей бузины? Я целую твою грудь, а ты уже нетерпеливо подставляешь вторую – не обижай подружку, ей тоже очень хочется. И вот я уже, как падишах, владею твоими прелестями. Ласкаю груди, целую и вдыхаю их пьянящий запах. Это уже не только твой запах, но и мой. Так пахнет грудь женщины только под поцелуями мужчины. Обнимаю тебя всю, ты вся в моих руках! Целую глаза, губы, скольжу по шее, и вновь, и вновь, как страждущий к роднику, приникаю к вставшим сосочкам, прокрадываюсь языком в теплую складку под грудью. Слышу, как тяжело ты дышишь, я сбиваюсь с дыхания и сам. Замираю. Ты тоже. Отпускаю, как хрустальный тонкий сосуд, целую еще раз твои губы, потом запястье, пальцы. Они отвечают мне и по очереди касаются моих губ. Пока, ухожу, отпускаю тебя, и … резко вздрогнув, просыпаюсь!

В комнате густая темнота и полная тишина. Я даже не уверен, что ты здесь. Черт, мне все приснилось! Дотрагиваюсь пальцами до своих губ и чувствую их сухость. Хочется пить, как в пустыне. Закрываю глаза, но уснуть уже не удается, так и лежу с закрытыми глазами, на расстоянии вытянутой руки от желанной женщины. Светает, солнышко еще скрыто горами. Открываю глаза и встречаю твой спокойный взгляд, нет, ты отводишь глаза. Ночь прошла. Впереди короткий декабрьский день.

После завтрака собираемся и выходим из отеля. Идет снег. Ветра нет, и снежинки, как в рождественской сказке, огромные и пушистые, медленно падают, покрывая все вокруг пухом. Огромные ели, на них шапки снега, верхушки уходят в небо, кажется, что их и не видно. Это густой снегопад закрывает все уже на расстоянии 20-25 метров. Ты идешь чуть впереди, а я смотрю на тебя и вспоминаю свой сон. Так поднимаемся все выше и выше. Иногда в просветах видны склоны. Внизу все сомкнулось, долинки маленьких ручьев и речек только угадываются. Еловый лес сверху кажется черной шкурой, только на перегибах, как подшерсток, белые линии – снежные узкие поляны. Зато вверх, когда удается, видны снежные склоны, гребень, и редкие фигурки лыжников, крутящих свой бесконечный серпантин. Так мы гуляем, думая каждый о своем. Не знаю уж, о чем думаешь ты, а я, только о тебе.

Уже в сумерках, протаптывая глубокую тропку, идем к соседнему отелю в сауну. Отель с темными окнами, нет ни одного постояльца – еще не сезон. Вокруг тихо, только откуда – то появившаяся кошка льнет к ногам, а потом катается по снегу, предсказывая пургу. Нас встречают с улыбкой и добродушием, сейчас каждый гость желанен. Раздеваемся по очереди, заматываемся в простыни, а я думаю о том, как быстро мы привыкли к, невозможному совсем недавно, совместному пребыванию мужчин и женщин в сауне и бане. Теперь этим никого не удивишь.

В большом пространстве прохладно, скорее, за стеклянную дверь, в жаркое нутро парилки. Ты уже вытянулась на верхнем полке, подставив пяточки к каменке. Такие розовые аппетитные пяточки.

- Обожжешься! – сказал я.

- Нет, ты потрогай, у меня ноги совсем ледяные! – И ты протянула ногу мне, чтобы я убедился в этом. Я взял в руки твою легкую ступню. Тонкие щиколотки.

- Опять, Бунин! – успел подумать я. Сжал щиколотку, а второй рукой щекотнул подошву. Пальчики сжались, и ты чуть отдернула ногу. Я не пустил. Ты лежала с закрытыми глазами, прикрытая простыней. А я держал твою ногу, дразня пальчики, которые сжимались, пытаясь, как бы спрятаться от меня. Я склонился и тихонько поцеловал сначала косточку на ноге, а потом чуть куснул тебя за палец. Нога дернулась, но не сильно, не отдернулась, а осталась в руке. Я стал целовать ее, поднимаясь по нежной внутренней поверхности все выше и выше, сначала только к колену. И вот уже гладкая нежная кожа возле самой коленочки. Я называю это место щечкой, потому что здесь такая же упругая и гладкая кожа, как на румяных щечках карапузов. Теперь можно прокрасться в потайное местечко под самой коленкой. Простыня уже не спасала – открылись бедра, а между ними и темный русый мысок. Ты не просто закрыла глаза, я вижу, как ты сжала веки, даже лоб наморщила. Боишься? Не бойся, я и сам боюсь! Целую бедра, горячие, с мелкими солеными бисеринками пота, который выжимает жар. Сам я жара каменки уже не чувствую. Горит внутри, будто стена лесного пожара, раздуваемого ветром. Ладонями приподнимаю тебя, но ты уже выгнулась и сама подалась навстречу, дышишь тяжело, голову запрокинула. Не могу сдержаться, раздвигаю твои ноги. Ты вся раскрыта, как маленькая устричка, беззащитна и распята. Глаза слепит, не могу оторваться, а смотреть больно. Тянусь жадно к розовому чуду. Неожиданно, твоя ладонь закрывает от меня все! Остается только целовать плотно сжатые пальцы, нет, они неумолимы! Пытаюсь ослабить плотное кольцо простыни, чтобы теперь воочию увидеть спелые клюквины грудей…

Жарко, ломит затылок. Открываю глаза. Ты, вся в испарине, на одном полке, я, угорая от жара, на другом, только раскаленные камни между нами. Ты поднимаешься и уходишь из парилки. Песок в часах уже весь пересыпался, сколько же времени прошло? Опять приснилось?!

Сквозь стекло двери вижу твою девичью фигурку, узкую спину и маленькие плотные ягодицы. Как у девочки! Ты вся под струями, тоненькая, с остро торчащими лопатками, такая близкая и недоступная! Похоже, мне опять просто привиделось все это. Отвожу взгляд, опережая твой поворот на мгновение. Все в рамках приличия. Так и ходим по кругу – ты в парилку, я под душ, ты отдыхать, я в парилку. Долго ты не выдерживаешь, уходим, оставляя жар сауны и моих грез.

Сидим в пустом ресторанчике, тянем густое пиво, горечь которого не может перекрыть горечь моих разочарований. Ты говоришь мало, больше я. Рассказываю что-то из своей вековой жизни, а сам отключаюсь и не слышу ничего. Смотрю и смотрю на тебя. Тебе не нравится, что я тебя разглядываю, хотя, вполне возможно, что ты только делаешь вид, что не нравится.

Возвращаемся в наш большой и уютный дом. Ребятня, красная с мороза, шумная, неугомонная, носится по дому, вся в делах и играх. Позже, утихомирившись, садятся в круг с гитарой и поют, поют песни, как и мы когда-то. По-нашему, было бы так:

Лыжи у печки стоят,

Гаснет закат за горой,

Месяц кончается март,

Скоро нам ехать домой.

У нас только в марте бывает такая погода, как здесь в декабре. Мы сидим внизу у бара. Шум и кампания не наши, но и нам приятно погреться у чужого костра. Сидим, как у моря, и слушая рокот прибоя (песни на иноземном языке), думаем о своем. Я все время чувствую, что ты где-то далеко, далеко. Ты согласилась побыть со мной эти три дня, как птица, которую уговорили посидеть на плече перед дальним перелетом в другие страны. Вот ты и нахохлилась, отдыхаешь, набираешься сил, а сама думаешь о том, как бы улететь скорее дальше. Потерпи, недолго осталось.

Час ночи. Внизу по-прежнему поют. У нас тоже песни. Слушаем музыку, песни нашей жизни, а я все гляжу на неровную линию волос на тонкой шее, на рыжеватый вихор у виска, на твои пальцы, а больше в глаза, то пронзительно голубые, то темно-серые, то теплые, даже родные, то насмешливо-веселые, а то грустные-грустные.

В комнате мягкий свет, ты забралась с ногами на постель, свернулась клубочком и читаешь мою любимую Токареву, иногда поглядывая на меня поверх очков. Очки модерновые, без оправы, их почти не видно на твоем лице, а взгляд мне достается строгий, учительский, у тебя это, наверное, уже просто профессиональная привычка. Я же разглядываю тебя, как всегда. Поражаюсь тому, что знаю твое лицо много лет, ты удивительно похожа на мою одноклассницу, и никогда не думал, что спустя 30 лет буду получать столько удовольствия, разглядывая тебя.

У меня опять приступ неизлечимой хронической болезни, которая не имеет научного названия, но ее симптомы в том, что больной неистово придумывает себе новую героиню, выбрав для этого, ничего не подозревающую жертву. Вот и сейчас, ты косишься недовольно и не представляешь, какая ты необыкновенная, какая желанная и удивительная, в моих фантазиях. И всему, каждой черточке, каждому твоему движению, каждому слову и даже самому молчанию, я придаю только мне известный смысл, и вот ты уже Сказка, Поэма, Песня. В моих фантазиях ты можешь полюбить меня, как никого на Свете, в них все наши ночи – арабские сказки. Ты - моя Суламифь, а я, кто? Соломон? Нет, природная скромность не позволит мне столь роскошного сравнения, оставим пока без ответа. У меня свои мысли:

Губы окаянные,

думы потаенные,

Бестолковая любовь,

головка забубенная.

Все вы губы помните,

Все вы губы знаете,

До чего ж, вы мое сердце

Этим огорчаете.

Ну, вот ты и сомлела. Сон обнял тебя мягкой кошачьей лапой, провел по векам, унес твои птичьи мысли вдаль. Не торопись, еще успеешь улететь. Я тебя держать не стану, знаю, что такие птицы в неволе только умирают. Любимая,спи... Мою душу не мучай.

Уже засыпают и горы, и степь.

И пес наш хромучий,

лохмато-дремучий,

ложится и лижет соленую цепь.

Как ты, наверное, устала от меня, от моих бесконечных рассказов, которые сплелись и спутались в безнадежный клубок, от всех этих песен, вызывающих воспоминания и смутную тоску-печаль, от стихов моего любимого Евтушенко, впрочем, я не рискнул их тебе почитать, видел, что насыщение уже полное. Не даром отец когда-то назвал меня человек-гора. Смысла в этом не мало. Я и Гора, и Море, Океан. Валом своей тоски- безнадеги могу захлестнуть не один костер, даже на хороший лесной пожар меня хватит. Зачем тебе все это? Нет, тебе еще лететь далеко, к теплым краям, к свежему ветру, к радостной жизни.

Побрел я берегом туманным,

Побрел один в ночную тьму,

И все казалось мне обманным,

И я не верил ничему

Ни песням девичьим в долине,

Ни воркованию ручья…

Я лег ничком в густой полыни

И горько-горько плакал я

Но, как мое, мое владенье,

в текучих отблесках огня

всходило смутное виденье

и наплывало на меня.

Я видел – спит у ног собака,

костер занявшийся гудит

и женщина из полумрака

глазами зыбкими глядит.

Эти строки Евтушенко написал, когда мне было всего 2 года от роду. Я зажег свечу, прикрыл свет от тебя, поправил твое одеяло. Ты спала, как ребенок – лоб ясный, сны отлетают, я устроился на полу, и вот уже перед глазами дом, тот, что на другой стороне ручья, он виден прямо из нашего окна. А в доме том камин, огонь на больших поленьях, ты в кресле, под пледом, и я рядом. Чуть в стороне наша собака, большой Немец с рыжей шерстью и черным «седлом». Он положил морду на большие лапы и смотрит на меня, редко моргая, как смотрел на меня Яцек, впрочем, это он и есть. И ему не нужно большего счастья, чем видеть меня, своего хозяина. Он ловит каждое мое движение и терпеливо ждет, когда перед сном я выведу его на свежий снег, который сочно захрустит под нашими ногами. А я смотрю на тебя, я даже держу тебя за руку, чувствую твои легкие теплые пальцы. Я так люблю этот колючий магнетизм, эти слабые токи, которые возникают всегда, когда держу твою руку. Мне так хочется, чтобы ты вышла с нами погулять, но уже поздно, ты – мерзлячка, и мне жаль тебя поднимать. Ну, что ж, вот тебе перед сном кружка черного чая с молоком, как ты любишь, а мы скоро, не скучай…

Свеча трещит, оплывая, чадит и гаснет. Темнота. Пора и мне спать. Скоро утро, последний наш день без суеты, только мы одни на всем огромном свете.

Солнце отражается на узорах изморози, на улице мороз – 15 градусов! Окна замерзли, не видать ничего. Облака, из которых целые сутки сыпал пушистый снег, растащило. Голубизна, мороз и ветер. Как хорошо просидеть в такой день в тепле, в неспешном течении дня, зная, что никуда не надо идти, поглядывая иногда в протаявшее оконце. А в оконце прекрасный вид: вековые ели, стряхивающие шапки снега, ослепляющее голубое небо и прянично красивый домик, в котором живут, наверное, счастливые люди.

Мы все-таки выбрались на мороз не надолго. Ты укуталась по самые глаза, а глаза спрятала за солнечными очками. Наконец, ты стала недоступной для меня, тебе так легче? Ручеек отчаянно боролся с морозом. На разливах лед уже нарастал заберегами, но на стремнинках и маленьких порожках ручей был неподвластен и такому морозу. Вода живой струей утекала далеко вниз, в долину. В этом движении утекало само время, которое непрерывно и вечно, а мы лишь попутчики на каком-то участке. А у меня в голове все свое крутится:

Слушай, на время, время позабудь,

Лучше, тебе спою я что-нибудь,

Чтобы теплели строгие глаза,

и не оглядывалась больше ты назад.

С мороза румяная, ожившая и повеселевшая, ты со вкусом пьешь чай, потом я чищу тебе апельсин, наполняя комнату уютным запахом, который всегда напоминает мне детство. Мы опять болтаем, вернее, я вновь что-то бесконечное рассказываю, не давая тебе читать. Ведь читая книжку, ты оставляешь меня одного. А я итак все время один, завтра кончатся наши каникулы, и разойдемся мы с тобой, как в море корабли.

В какой-то момент, на пределе твоего терпения, я уже и сам понимаю, что пора и меру знать, отпускаю тебя. Ты погружаешься в книжку, а я, словно всплывшая лодка, маюсь без дела, отмечая автоматически, как неумолимо кончается этот теплый день в морозных Горах.

Спускаемся на ужин, вновь выходя в суету детской ватаги. Как неутомимы они, как светлы и радостны их глаза! А я себя помню вот таким, как этот парнишка, и таким, как этот. Было это все, кажется, только вчера.

Прощальный вечер. Теперь уже свеча наша общая, догореть она уже не успеет, осталось слишком мало времени. Пьем горячее вино, с пряным запахом гвоздики, говорим неторопливо. Последняя ночь, и… ничего. Уже под утро проваливаюсь в темень сна, в котором вдруг снова чувствую твое тело, напряженное и податливое, тугой излом, как у ствола молодого дерева. Чувствую твои губы в корице и гвоздике, теплый и родной запах груди, горьковато-миндальный вкус сосков, чувствую персиковую пушистость ног, и угольно-обжигающий жар лона. Проникаю под тугую тетиву резинки, ну, куда еще заведет фантазия? Осталось совсем немного, ну же! Жарко, жарко, желание жжет, как секущий жаркий ветер Сахары, губы пересохли, каждый раз одно и то же ощущение жажды. Я жажду тебя. В пылу ощущаю, как ты идешь навстречу, как легки твои прикосновения, как воздушны твои поцелуи, как льнет ко мне твое тело, нет, это слишком, даже для сна! Я еще какое-то время просто лежу с закрытыми глазами, не хочу их открывать, сон уходит медленно-медленно, растворясь, как туман в горах. Еще чуть-чуть, мои руки еще помнят тепло твоего тела, хотя и не было ничего, да и быть не могло.

Помню, как ты говорила, что не любишь обманывать, скрывать. В чем только эта ложь? В том, что ты оставила одного, а поехала со мной? Или в том, что, согласившись поехать со мной, ты осталась вся там, с чужим, скованная то ли обязательствами, то ли еще чем-то? Как-то пресно все получается. Или, наоборот, кисло? Ни себе, ни людям.

Я, оказывается, давно проснулся, голова просто раскалывается от боли. Нет, это не на погоду, это несбыточные желания и неуемные фантазии распирают до инсульта. Как говорила моя ангел – хранитель Елизавета Кузьминична, имеют право возникать только те желания, которым суждено исполнится. А вот безнадежным желаниям нельзя даже давать возможность нарождаться, да где только силы взять, душить их на корню.

Ты смотришь на меня, хочешь как-то помочь. Значит, головную боль даже скрыть не могу.

- Посиди со мной – прошу я. Ты садишься рядом, кладешь свою ладонь мне на лоб. Ну, вот и дождался. Вновь неуловимое покалывание, боль уходит, остается только тепло твоей ладони, а значит, твоего тела. Вот мы и коснулись друг друга на прощание. Правда, ты вся напряжена, а может быть, это в тебя перетекает мое напряжение, напряжение всех трех жарких ночей, которыми я так наслаждался тобой. Никогда у тебя не было и не будет такого любовника. С такой же страстью и неукротимостью, как бесконтактное карате.

Эта комната – бочонок о два дна

И сюда приходит женщина одна.

Меж ключиц ее цепочка круглых бус,

Он губами знает каждую на вкус,

Он срывает их, как капельки с листа,

А она стоит, как девочка чиста.

Это черт ее придумал или Бог,

Это грезил ею Пушкин или Блок,

И кому была завещана в века

Эта смуглая точеная рука.

Эти темные печальные зрачки

Открывали все засовы и замки,

И доступны все дворцы и все дома

Это в дом приходит истина сама.

Ты отнимаешь ладонь, и я чувствую, как с моего плеча взлетела отдохнувшая птица, она даже не сделала прощального круга, просто полетела прямо по своим делам.

Собираемся быстро, выходим раньше времени, тебе уже не терпится, а я не перечу. Садимся в пустой автобус, который катит с Гор, серпантином спускается все ниже и ниже. Люди потихоньку заполняют автобус, принося с ним морозную свежесть (почти, как «Миф-универсал»). Пошли городки и городочки, снег темнеет, а вскоре и совсем исчезает, тает, как все, что было за эти три дня. Да и было ли? Ты уже совсем чужая, тебя даже нет рядом. Беру твою ладонь, но чувствую, как хотят пальцы уйти, освободиться, а ведь я обещал, не держать. Отпускаю.

На перроне ветер, неуютно. Подходит поезд, еще какие-то минуты мы рядом, хотя и врозь. Ты кладешь мне руку на плечо – спасибо, мол. Ну, что ты, это тебе спасибо! До Рождества еще десять дней, а моя сказка уже прозвучала. Пока, пока. Ухожу и в этот миг вспоминаю своего любимого Евтушенко:

Последняя попытка стать счастливым,

Припав ко всем изгибам, всем извивам

Лепечущей дрожащей белизны

И к ягодам с дурманом бузины.

Вновь кружит ворон с траурным отливом

И ждет свежинки, как на поле битв.

Последняя попытка стать счастливым,

Последняя попытка полюбить

 

Дольни Мисячки, декабрь 2001г.