Когда я думаю о том, почему многие мои сверстники оказались неудачниками и не смогли вписаться в жёсткие законы современного рынка, стирающего в человеке человеческое, то с грустным и одновременно радостным ностальгическим чувством нахожу причины в нашем далеком советском детстве. Оно прошло под аккомпанемент «Пионерской зорьки», барабана и горна, в контексте неповторимой нравственной поэтики Агнии Барто и старичка Ивана Андреевича Крылова. Мы с гордостью носили на груди звездочки Ильича, лоскутики красного знамени на шее, пели героические песни и вскидывали руку в пионерском салюте, выражая готовность прийти на помощь и чем-то пожертвовать ради общественной идеи. Мы были странными детьми, гениальная коммерческая жилка которых порой так тесно переплеталась с бескорыстием и братством, что все принимали её за еще один закон пионерской солидарности. Тогда мы и не подозревали, как глубоки и неискоренимы окажутся эти советские черты.

***

Выстроенный буквой «П» длинный пятиэтажный дом замыкался каменным забором с калиткой, образуя внутри двор квадратной формы. Жильцы так его и называли: «Квадрат». Защищенный со всех сторон от посторонних шумов и влияний, это был маленький островок советской культуры в когда-то враждебной Германии. И хотя теперь это была ГДР, но все же Германия. А квадрат – часть советского военного гарнизона в Бранденбурге.

Немцы называли квадрат - «киндер фабрик». И, правда, он был похож на инкубатор, где под тусклыми лучами немецкого солнца, росли советские цыплята - дети служивших в Группе Советских Войск в Германии офицеров.

Очень удобным сооружением был этот квадрат. В каждом подъезде с десяток семей, имеющих разновозрастных детишек.

Пунктуальные немцы, даже летом дисциплинированно укладывающиеся спать ровно в восемь, ненавидели это средоточие беспорядка. Но помалкивали. Только бросали в его сторону недвусмысленные взгляды. Гул непрекращающейся броуновской реакции не замолкал в курятнике ни на секунду, а время комендантского часа отодвигалось порой на утро.

Чем утешиться молодым безработным женам офицеров, единственным занятием которых было рожать и воспитывать детей? За пределами военного городка женщин могли подстерегать неведомые опасности, и они предпочитали проводить время тут, в своей уютной песочнице под боком у вооруженных мужей. Квадрат – был для них живым организмом, каждая клеточка которого были тесно связана друг с другом. Они завели тут свои особые законы, ритуалы, праздники, все друг друга знали и скрупулезно отслеживали малейшие изменения настроений, статусов и климатов, считая своим долгом беззастенчиво вмешиваться в перипетии чужих жизней. Тут, как в большой деревне, все были на виду.

Например, весь квадрат, в том числе и дети, был посвящен в судьбу вольнонаемной учительницы русского языка. Она была поразительно некрасива, носила очки и небольшие едва заметные усики над верхней губой, о которых не шептались разве только ленивые. Но именно за эти усики, кажется, все и любили её, считая их признаком доброты и чувства юмора. Она мило подшучивала сама над собой и так артистично читала нам рассказы Антоши Чехонте, что мы падали со стульев от хохота.

- Она сюда за мужем приехала, - сказала как-то мама. Как в воду глядела. Месяца через три после приезда Светлана Павловна и вправду вышла замуж. Свадьбу играли всем квадратом. А потом всем квадратом нянчили её малыша. Муж учительницы был папиным подчиненным.

Мой отец – командир позиционного батальона мотострелковой дивизии, подполковник инженерных войск. Мама - учитель. Но ей, как и большинству офицерских жен, приходилось довольствоваться ролью домохозяйки.

Семьдесят пятый. Уже возведена Берлинская стена и наши взаимоотношения с восточными немцами, кажется, устаканились.

И все же немцы воспринимали «квадрат», как подводную мину, которой коснешься неосторожно - и взлетишь на воздух. Потому и обходили его десятой дорогой.

А русские… Может быть, они фантазировали о каком-нибудь пожилом немце, смотрящим через забор из окна соседнего дома, и приписывали ему мысли о том, как удобно было бы расположить на месте этого квадратного двора крематорий или газовую камеру. Чтобы разом всех ублюдков и уничтожить.

Мы были детьми, история отцов еще не стала сознательной частью нашей жизни. Но на каком-то непостижимом генетическом уровне, она неизменно присутствовала в нас, даже независимо от нашего желания. Вокруг бегало множество немецких детишек. Но я не помню, чтобы мы хоть раз играли с ними. «Русиш швайн!»- слышалось через дырку в заборе, когда мы пытались наладить естественные человеческие контакты.

«Гитлер, капут!» - послушно откликались мы, в принципе, далекие еще от каких бы то ни было политических разногласий.

Мы обстреливали их вылизанные дворики колючими ежами каштанов, обильно произраставших на заднем дворе возле школьного стадиона, и радовались, когда каштаны раскалывались, и фашисты получали по башке твердыми коричневыми плодами. В общем, дети как дети.

Квадратный дом был уникальным местом для игр и постижения действительности.

В него можно было войти через первый подъезд, а выйти через последний, пробираясь по подвалам, соединенным друг с другом, или по чердакам, каждый из которых был мечтой любого партизана или разведчика. Мы тогда еще только начинали читать Киплинга, Стивенсона, Дюма, Купера, и приключения манили нас.

Неутомимые искатели впечатлений непрерывно строили штабы в самых заброшенных чердачных закутках, куда не добирались взрослые, и где можно было найти массу интереснейших вещей. Не играть в войну или в казаков-разбойников, имея такой дом, было бы просто глупо.

Бедная мама, ежедневно созерцала чистую с утра и изгвазданную к вечеру курточку, мои вечно разодранные колготки, синяки и ссадины от метко попавших в цель каштанов и совершенно не девчачьих драк.

- Ты же девочка! Разве можно так себя вести! – горько сокрушалась она. И сажала меня рядом со швейной машинкой, на которой строчила удивительные одежки для моих пупсов. Один был совсем как настоящий мальчик, со всеми полагающимися органами и дырочкой, через которую выливалась вода. Я его кормила из бутылки, потом переворачивала вверх ногами, чтобы вода не выливалась из другого отверстия. Короче, с пупсом все было понятно. Он очень быстро надоел.

Женские игры меня иногда увлекали в силу неведомой природной закономерности. И вслед за мамой я освоила нехитрые женские премудрости, начиная от борща и заканчивая шитьем. До сих пор нахожу в этих занятиях какое-то ностальгическое удовольствие.

Но в детстве девочка во мне почему-то предпочитала лазать по деревьям, чердакам, подвалам и прочим запрещенным местам. И в основном с мальчишками. Приходила домой затемно, в совершенно расхристанном виде и долго отмокала в ванной.

- Весь уголь на тебя изведем, - говорила мама и подбрасывала черный брикет в печку высокого титана, в котором нагревалась вода.

Углем топили и печки в комнатах. Приятно было стоять рядом, греть руки о простенькие керамические изразцы и заглядывать внутрь гудевшей жаром топки. Живой огонь приближал к сказке и какому-то первобытному существованию, как в романах о путешественниках.

Но с ним нельзя было шутить. Однажды по неосторожности мы подожгли чердак своего подъезда. Пламя разрослось, вырывалось огромными языками из пасти чердачного окна. И грозило сжечь весь дом. Пожар потушили. В поджоге обвинили мальчишек из соседнего подъезда. А мы под шумок сбежали в парк к Дому Офицеров и целый день, для отвода глаз, собирали там орехи, осторожно подумывая о страшных последствиях своего неразумного поведения.

Наш исследовательский аппетит меж тем не утихал. И однажды мы двинулись дальше, за пределы курятника, чтобы разузнать, кто же такие эти немцы и почему нам запрещено лазать по чердакам их домов. До чердаков мы, к счастью, не добрались.

Но зато попали в большой стеклянный магазин самообслуживания. Мы побродили по нему немного. Но под угрожающими и настороженными взглядами охраны и персонала почувствовали себя неуютно и поспешили убраться оттуда. Все равно денег у нас не было. Голодные и разочарованные, стояли мы на заднем крыльце магазина и думали о новых горизонтах исследований.

Вдруг в стене открылось окошко и на белоснежное блюдце крахмального воротничка выкатилась красная улыбающаяся голова. Она приветливо посмотрела в нашу сторону, потом в ней как будто что-то щелкнуло, погасило улыбку и прошипело:

- Еntgehen nach Haus! ( Уходите домой!)

Мы плохо еще понимали немецкий, но смысл уловили. Однако домой не собирались. Недоисследованный супермаркет манил необозримостью территории. Поэтому мы зашли за угол и решили оттуда понаблюдать за головой.

Снаружи к окошку подошла женщина. Она протянула мужчине небольшую плетеную корзинку, в каких немцы продают клубнику и другие ягоды. И получила от него несколько монет.

Наш мозг лихорадочно заработал. Когда история обмена повторилась еще с несколькими владельцами пустых корзинок, мы поняли, что нашли золотую жилу.

Во все лопатки бросились «на хауз», чтобы раздобыть соломенную тару для натурального обмена. Через полчаса встретились у второго подъезда. Подбили итоги и отправились к заветному окошку.

Голова приемщика удивленно высунулась наружу, обернулась во все стороны и даже вниз и вверх посмотрела, пытаясь обнаружить сопровождающих взрослых. Не найдя, уставилась на меня, самого чистого представителя нашей делегации. Девочка все же.

Я протянула немцу по очереди все шесть корзинок и замерла в ожидании. Он недовольно поморщился, но, увидев идущего к окошку очередного владельца тары, протянул мне деньги и сделал характерный жест рукой:

- Еntgehen nach Haus!

Нам не нужно было повторять дважды. Смелое предприятие наполнило наши паруса вдохновением, и мы ринулись в гавани таинственных чердаков и подвалов старого дома, где могли храниться тысячи затонувших корзинок из-под клубники.

Размеры ожидаемого богатства пугали нас, штормовые родительские ветры нагнетали непогоду, волны завистников и конкурентов хлестали по пяткам, но мы мужественно добывали плетеные соломенные слитки и старательно доставляли их в окошко к улыбающейся голове. Она уже узнавала нас издалека и предусмотрительно захлопывала волшебное окно в мир богатства и благополучия. Но советские дети не сдаются. «Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут!» Мы до последней капли терпения ждали за углом. И как только к пункту приема тары подходил какой-нибудь мирный житель с корзинкой, и окошко осторожно приоткрывалось, будущие пионеры брали фальстарт и всовывались впереди, благополучно сдавая тару на глазах у незаангажированного свидетеля.

Мы очистили от корзинок все квартиры, мусорки, чердачные и подвальные помещения квадрата и окрестностей. И готовы были к наступлению на целомудренные немецкие пятиэтажки. Но нас остановила досадная неожиданность.

Как-то раз навьюченные потрепанной и посеревшей от времени соломенной тарой мы, как обычно, двигались в направлении супермаркета. И вдруг заметили, что за нами наблюдает строгий немецкий постовой. Надо признаться, зрелище, создаваемое нашим отрядом, было запоминающимся. Пять детишек (как раз одна октябрятская звездочка) крайней степени замурзанности. У каждого на обеих руках нанизано по пять-шесть корзин. Как истребители на бреющем полете, мы приближаемся к супермаркету. Полицейский подает какой-то сигнал. И прямо перед нашим носом окошко закрывается. А на нем большими печатными, русскими буквами написано: «Приема корзин не будет! Никагда!»

Пораженные знакомыми начертаниями, переглядываемся. Спускаем с крыльев подержанную солому. И складываем её горкой у окна. Оно безмолвствует. Но мы-то знаем, чувствуем, что красная пивная морда смотрит на нас в щелочку и ухмыляется. Ну и пусть себе.

Дружно показываем ей язык и бежим играть в войну.

Деньги, вырученные на сдаче корзинок, были потрачены вполне по-советски. Добытчики помыли уши, надели начищенные октябрятские звездочки и, ничего не говоря родителям, отправились в большой игрушечный магазин за территорией военного городка. Продавщица встретила нас настороженно. Но, видимо, покоренная умытыми лицами, спросила:

- Daß euch zu aufweisen? (Что вам показать?)

Мы, конечно, ничего не поняли. И дружно ответили:

- Гутен морген, фрау.

Она одобрительно качнула головой и спросила:

- Bei euch sind Gelder? (У вас есть деньги?) – вытащила из кассы несколько купюр и вопросительно на нас посмотрела.

Октябрята поняли и с радостью протянули ей добытые честным трудом марки. Между прочим, каждая корзинка стоила две марки, а это не так уж и мало.

Фрау расплылась в улыбке и почтительно проводила нас к прилавкам с игрушками. Наши головы стремительно закружились от волшебного игрушечного изобилия. Не помню, сколько мы торчали в этом магазине, счет времени был безнадежно потерян. И только когда за окном зажглись фонари, продавщица жестами поторопила нас, и мы завершили свое коммерческое предприятие.

Странные все-таки дети росли в квадрате, ни одной игрушки не купили себе. Шашки, шахматы, настольный футбол, нарды, мячи, скакалки. Всего и для всех. Для детского лагеря при нашей школе и для фабрики детей, где мы проводили порой все лето, пока родителям не давали отпуск и не отправляли на родину в Союз.