Литературный вечер был в разгаре. Желающих послушать пришло много, стульев на всех не хватало, и потому пришлось подниматься на этаж выше, в детскую изостудию за стульями. Но в тот момент были занятия, стульев не дали, и кто-то слушал стоя. Некоторые пришли с фотоаппаратами, и потому чтецов на воображаемой сцене постоянно сбивали вспышки. Помимо того, во время чтения слушающие, со знанием дела, постоянно комментировали между собою позу поэта, одежду, внешность, голос, выговор. Несколько раз, не дождавшись конца и воспользовавшись паузой, кто-то внезапно, думается, натура эмоциональная и беспокойная, разрывался аплодисментами. Вообще обстановка была благоприятная: яркий свет, улыбки поэтов и ценителей современной поэзии создавали приятную атмосферу. Так обычно все и проходило.

 

На вечере присутствовали представители двух направлений литературного кружка этого города. Первые были продолжателями славных традиций русской классической поэзии, а именно: прыщавые десятиклассницы, пишущие с ошибками и называющие поэзией всё, что имело рифму; шестидесятилетние нимфетки, мечтающие о чистой и непорочной любви; бальзаковского возраста учительницы русского языка и литературы, забывшие за время работы все, что узнали в университете; затхлые старцы, пишущие несусветный бред о родных краях, лишь бы получить лишнюю сотню рублей в городской газете; небритые мужчины среднего возраста, неопрятно, но с большим вкусом девяностых одетые, подозрительно поклоняющиеся Есенину.

Второй группой поэтов были современные молодые люди, порою ослепительно красивые, порою нелепо ужасные. Все это шло на руку их оригинальности, ведь оригинальный человек оригинален во всем. Манера держаться на сцене, будь то чтение стихотворения, повернувшись спиной зрителям, или закрытые ладонями для пущего эффекта глаза, выдавали их оригинальность с головою. Форма стихотворения подчас не играла роли, главное, это содержание, и если молодой человек вышел на сцену и громко крикнул «Ау!», а после с горькой усмешкою ушел оттуда, то после вечера его обязательно будут звать на другие «литературные сходки» или какие-то «пати». Выходила девушка и читала сплошь все стихотворения печальные и трагичные. И насколько печальные стихотворения, настолько и безграмотные, но это было не важно. Выступал молодой человек, читал стихотворение о рыбе, которая съела белку, а потом ее вырвало воротником от шубы. В общем, «большой оригинал» (с).

 

Были, конечно же, люди, которых я не смог бы причислить ни к одной поэтической группе, по разным причинам, таким как, например, умение грамотно и правильно писать, не пренебрегая знаками препинания, не ставя их где попало, для усиления эффекта. Они не писали про реинкарнацию Раскольникова, которая блуждает по руинам Петербурга, убивая киборгов-ростовщиков. В них не было эпигонства, штампов, но был талант. К сожалению, они не могли слушать одно и то же среди поклонников первой группы, не понимали ничего среди «Современно Современного Парнаса». Их не любили слушать, так как, они не шокировали, но и не перетирали давно избитых тем и образов, как это делали многие и многие.

 

Среди этих людей был один, который уже не в первый раз посещал эти вечера, молодой поэт, ещё ни разу не читавший своих стихотворений и ни о ком не отзываясь. Молодой человек, одет не со вкусом, но все же опрятно, аккуратно и чисто. Он ерзал на стуле или постоянно переминался с ноги на ногу в темном углу, слушая чтецов. Лоб его был всегда нахмурен во время слушания, но это было оттого, что он очень внимательно слушал и сдерживал в себе какие-то чувства, готовые вырваться наружу. Он не выходил на сцену, так как боялся, что его стихотворения придутся не по вкусу, не понравятся тем, кто выступает и тем, кто слушает. Он закусывал губу, мял в потных ладонях листы с напечатанными стихотворениями, попеременно, то расстегивал, то застегивал обратно верхнюю пуговицу на рубашке. Вспышки фотоаппаратов его пугали, и он недоумевал, зачем вообще они нужны были на литературном вечере. Его возмущало, неприятно поражало то, что он слышал на вечере. Ему становилось дурно от всего этого, ему было душно. В зале и, правда, было душно от сигаретного дыма, от приторных духов шестидесятилетних Сапфо. Влажные шлепки ладоней и щелчки фотоаппаратов раздражали его больше дребезжащих голосов подростков и пьяных оригиналов. Все это было нестерпимо, и однажды, в конце концов, и его терпение лопнуло.

 

Вечером, наслушавшись гениев литературного кружка, он, спешно покинув вечер, вернулся домой, прямиком за рабочий стол. Проработав всю ночь, он чуть было не опоздал в университет. За ночными работами прошла вся неделя. Он задумал написать поэму, в которой сатирически, с тонким остроумием высмеял бы всех горе-поэтов этого кружка. Он мнил, что за это его запомнят потом в истории литературы, как Спасителя русской классической литературы. Он искренне презирал денежные вознаграждения, никогда не мечтая о богатстве, помня, что многие великие умирали в нищете. Он желал лишь славы, и это было его тайной, которой он сам очень сильно стыдился. Он желал не дешевой славы, которую можно поучить шокирую, провоцирую публику, а славу великую, гремящую, свидетельствующую о его безграничном таланте. Это было чистое и откровенное чувство, но оно постоянно тянуло его назад. Он считал свои литературные потуги недостаточными, недостойными, но время взяло свое. Побывав на нескольких вечерах, когда он послушал местных бездарных поэтов, тщеславие сыграло с ним нехорошую шутку. Он написал поэму, озаглавил ее «Литературный вечер», и отправился на очередной вечер, с твердым намерением прочитать ее. Он уже видел, как поэты, узнав себя в поэме, кричат на него, освистывают, а он, сдерживая горькую улыбку, покидает помещение. После к нему подходит милая девушка из газеты с просьбой напечатать поэму. Потом крупное издательство заключает с ним контракт на два-три произведения в год, а потом, а потом…Не замечая, молодой человек стал позером, рисовался сам перед собой, и уподобился многим. Его тщеславие ослепило его.

 

Когда он вошел в зал, вечер уже начался. Заметно было, что вопреки всему тому, что он видел перед своим мысленным взором, его уверенность, в силу того, что он был очень мнительным и скромным, таяла. Атмосфера давила на него, и через час после того как пришел, он чуть ли не засобирался уходить. Его била крупная дрожь и буквально тошнило от стихотворений, которые он слышал. Эта неуверенность и злость, так выбивали его из колеи, что он едва ли не потерял дара речи. Но тщеславие, жажда остаться в истории, все-таки помогли ему совладать на один миг с собою. Едва один из молодых людей, под гром аплодисментов, покинул сцену, наш поэт крикнул на весь зал высоким и отталкивающим голосом «Довольно!», но когда он, попробовав протиснуться между тесно стоявшими стульями, почувствовал на себе внимание всего зала, его вырвало. Наступила гробовая тишина. Потом кто-то неожиданно захлопал в потные ладони, и к нему присоединился весь зал. Так и стоял он, испачканный, под гром аплодисментов бездарей, оцененный ими, уже вошедший в историю. Он заплакал от этого чувства, оттого, что был обязан своею славой не своему таланту, а рвоте. Поэт сбежал под стоячую овацию всего зала.

 

21.12.2010 г.